Та же комната. Прошло несколько дней. Вечер. Сцена пуста. Телефонный звонок, вбегает горничная. Маурисьо спускается по лестнице.
ФЕЛИСА. Алло! Что? Да нет же, сеньора, вы опять ошиблись. Не стоит.
МАУРИСЬО. Кто это?
ФЕЛИСА. Ошиблись номером. Вот уже третий раз — один и тот же голос, и все одних спрашивает.
МАУРИСЬО. Что-нибудь на линии. Кого они спрашивают?
ФЕЛИСА. Да улицу Аромос два, четыре, четыре, восемь. Подумать только, совсем в другом конце!
Маурисьо берет яблоко из вазы, вытирает рукавом и ест.
Сеньору что-нибудь нужно?
МАУРИСЬО. Нет, спасибо.
ФЕЛИСА. А то я принесу ножик и тарелку.
МАУРИСЬО. Что вы! Если его резать и есть на тарелке, это будет блюдо. А так — это неживая природа. Натюрморт.
ФЕЛИСА. Как вы сказали?
МАУРИСЬО. Неважно, Фелиса. Можете идти.
ФЕЛИСА. К вашим услугам, сеньор.
Маурисьо ждет, пока она выйдет, потом идет к телефону. Говорит, не переставая есть яблоко.
МАУРИСЬО. Алло! Элена? Ну, конечно, я понял. Есть новости? Ага! Надеюсь, Ф-48 доволен, что прибывают эти два греческих судна. Его любимый язык. Только, ради бога, пусть не говорит матросам о Парфеноне! Тут все превосходно. Кроме первого вечера. Да, были ошибки. Но теперь — как по маслу! Бабушка просто прелесть. Лучше не выберешь. Кто, Изабелла? Счастлива, и с каждым днем работает все лучше. Будет прекрасный работник. Она бы хотела, чтобы мы тут навсегда остались. Но, по-моему, вполне достаточно. Пришло время опустить занавес. Приготовьте телеграмму из Канады. Диктую текст: "Проект дешевые дома рабочий квартал принят точка необходимо присутствие срочно". Подпись... Гамильтон. Повторите. Так. Пусть придет завтра пораньше... А к вечеру — два фальшивых билета на самолет. Больше ничего. Спасибо, Элена. До завтра. (Вешает трубку, идет в сад, насвистывая свою песенку.)
Слева входит бабушка, она очень взволнована. За ней идет Хеновева.
БАБУШКА. Нет, нет. Хеновева, этого не может быть! Сколько я ни думаю, никак не могу поверить. Ты не ошиблась?
ХЕНОВЕВА. Сама бы не хотела верить. Но когда я вам говорю, что видела своими глазами...
БАБУШКА. Почему ты мне раньше не сказала?
ХЕНОВЕВА. Правду сказать, побоялась. Дела-то такие деликатные. Если бы сеньора меня совсем не замучила вопросами, я бы ни словечка не вымолвила.
БАБУШКА. И очень плохо. Это надо сразу выяснить, и чем скорее, тем лучше.
ХЕНОВЕВА. А, может, я впрямь ошиблась?
БАБУШКА. Не одна ты заметила. Я все эти дни наблюдаю, и все выходит одно. Мне сердце говорило, у нас что-то неладно.
ХЕНОВЕВА. Так сеньора тоже замечала?
БАБУШКА. С первой же ночи. Знаешь — тут посмотрит не так, там слово какое-нибудь. Но я что угодно могла подумать, только не это. Где Изабелла?
ХЕНОВЕВА. Хотите с ней говорить?
БАБУШКА. Да, и сейчас же. По-твоему, я способна выслеживать, подсматривать из-за дверей? Где Изабелла?
ХЕНОВЕВА. Гортензии поливает.
БАБУШКА. Позови ее.
ХЕНОВЕВА. Сеньора, пожалуйста, вы подумайте еще...
БАБУШКА. Я тебе сказала, позови ее!
ХЕНОВЕВА (высовывается в сад, зовет). Изабелла! Доченька! Изабелла! Вот она идет.
БАБУШКА. Оставь нас.
Хеновева идет в кухню. Входит Изабелла с огромным букетом гортензий.
ИЗАБЕЛЛА. Вы меня звали?
БАБУШКА. Подойди ко мне. Посмотри мне в глаза и отвечай честно. Что ты от меня скрываешь все эти дни?
ИЗАБЕЛЛА. Я?
БАБУШКА. Вы оба.
ИЗАБЕЛЛА. Бабушка!
БАБУШКА. Не отводи глаза. Отвечай!
ИЗАБЕЛЛА. Я вас не понимаю.
БАБУШКА. Очень хорошо понимаешь. И больше нечего притворяться. Я знаю, это слишком интимное признание, может быть, тебе будет больно. Но я с тобой говорю не как бабушка с внучкой. Я говорю, как женщина с женщиной. Что происходит у тебя с Маурисьо?
ИЗАБЕЛЛА. Ради бога, что вы подозреваете?
БАБУШКА. Это не подозрение, девочка. Это правда. Сегодня утром, когда Хеновева принесла вам завтрак, ты была одна в комнате. Маурисьо спал в соседней. Можешь ты мне объяснить, что это значит?
ИЗАБЕЛЛА (с облегчением). Комнаты?.. И это все? (Нервно смеется.)
БАБУШКА. Не вижу, что здесь хорошего. А этот нервный смех тоже ничего не значит?
ИЗАБЕЛЛА. Ну, конечно, это я просто... Вы со мной так говорили... как будто узнали что-то ужасное.
БАБУШКА. Этого мало, по-твоему? Если супруги не спят вместе, это безнравственно. Но может быть хуже. Может быть, нет любви.
ИЗАБЕЛЛА. Нет, нет, бабушка! Как вы могли даже подумать?
БАБУШКА. Разве у меня не было оснований?
ИЗАБЕЛЛА. Никаких, правда. Просто там из сада много москитов... Маурисьо не может спать.
БАБУШКА. А ты можешь? Что ж это за супруги, которые способны расстаться из-за москита?
ИЗАБЕЛЛА. Там не один, их целая куча!
БАБУШКА. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, меня не могли бы оторвать от мужа все десять казней египетских. Ты должна мне обещать, что больше так не будет.
ИЗАБЕЛЛА. Не беспокойтесь. Больше не будет. Но разве имеет какое-нибудь значение такая маленькая разлука?
БАБУШКА. Меня не одна эта ночь тревожит. Меня тревожит вся ваша жизнь. В моем возрасте — одно счастье: смотреть на счастье других. И было бы очень печально, если бы вы притворялись, чтобы не огорчать меня.
ИЗАБЕЛЛА. Вы решили, что мы с Маурисьо не любим друг друга?
БАБУШКА. В моем присутствии, даже слишком. Но потом. Вчера, когда вы пили чай в саду, я стояла у окна. Вы ни слова не сказали, даже не посмотрели друг на друга. Он думал о чем-то, ты помешивала чай, опустив глаза. Когда ты стала пить, чай был совсем холодный.
ИЗАБЕЛЛА. Но ведь молчание ничего не значит! Столько есть способов быть вместе...
БАБУШКА. Можешь ты мне поклясться, положив руку на сердце, что ты совершенно счастлива?
ИЗАБЕЛЛА. Почему вы спрашиваете меня?
БАБУШКА. Не знаю... Что-то не так у вас. Ты как будто робеешь перед ним, как будто он хозяин... А когда любовь настоящая — никто не хозяин, оба подчиняются.
ИЗАБЕЛЛА. Маурисьо выше меня во всем! Ему и не нужно приказывать, я всегда счастлива подчиняться.
БАБУШКА. Плохо, что ты так думаешь. Дай только бог, чтобы он об этом не знал, не то ты пропала. Я всегда говорила, что любовь похожа на коляску рикши — один так удобно сидит, а другой тянет. Вижу, тебе приходится тянуть коляску.
ИЗАБЕЛЛА. Какое это имеет значение, если в коляске — он! Пусть она будет еще тяжелее, и путь труднее, только бы заслужить к концу пути!
БАБУШКА. Что ты говоришь! Ты так говоришь, как будто он еще не твой, как будто ты должна его завоевать.
ИЗАБЕЛЛА. Вы не можете понять, что такое для меня Маурисьо! Он больше, чем любовь, он вся моя жизнь. В тот день, когда я увидела его, я была в таком отчаянии, я бы умерла в углу, как собака. Он прошел мимо меня с букетом роз... и одно только слово. Это слово мне все вернуло, сразу, все, что я потеряла. Тогда я поняла, что принадлежу ему, навсегда. Пусть он будет далеко, пусть он даже на меня не посмотрит больше. Вот я и привязана к его коляске, но я счастлива, ведь это его коляска.
БАБУШКА. Ты так безумно любишь его, девочка?
ИЗАБЕЛЛА. Если это безумие, благословенно безумие. Благословенны его глаза, даже если они меня не видят. Благословенна его рука на моем плече, даже если это только сон. Послушайте меня, бабушка... (Становится на колени у ее кресла.) Вы меня спрашивали, почему я не хочу говорить на другом языке, а только на его языке. Теперь вы поняли? Язык — это не слова, это сама жизнь. Когда я была маленькой, мама мне говорила "дорогая". Это было слово. Когда в школе учительница мне говорила "дорогая", это тоже было слово. Маурисьо сказал мне почти неслышно: "Дорогая..." Это было не слово, это было что-то живое, так схватило за сердце и даже закружилась голова. Это было как будто бы первый день земли и никто еще никогда не любил до нас. Ночью я не спала. "Дорогая, дорогая, дорогая"! Со мной было мое живое слово, оно билось в ушах, на подушке, в сердце. Теперь мне не важно, что Маурисьо меня не видит — ведь я всегда его вижу, даже когда его нет со мной. Пусть букет вечно твердит "завтра" — ведь Маурисьо дал мне силу ждать. Ведь не обязательно быть любимой... надо только любить самой, чтоб быть счастливой, бабушка, счастливой, счастливой! (Она пришла в такое волнение от собственных слов, что зарыдала, спрятав лицо в бабушкины колени.)
БАБУШКА. Хватит, девочка, ну, не надо. Право, сама не пойму, радоваться мне или нет. Я боялась, что ты его не любишь, а теперь почти боюсь, что ты его любишь слишком сильно. Но ему — ни слова, ни в коем случае! Слушай меня, девочка: пока не пропала молодость, перемени все это. Пусть он тянет повозку, на то он мужчина.
Входит Маурисьо. Изабелла поднимается.
МАУРИСЬО. Внучка исповедуется бабушке? Тем хуже для внука, он же супруг.
БАБУШКА. Почему ты думаешь, что мы говорили о тебе? Разве у нас не может быть других тем?
МАУРИСЬО. Конечно, много есть тем, и даже очень важных. Разрешите узнать, какие именно привлекли ваше внимание.
ИЗАБЕЛЛА. Так, тебе не интересно будет. Женские дела.
МАУРИСЬО. Ну, понятно. Говорили о тряпках, да?
БАБУШКА. Конечно. Дай тебе бог всегда так хорошо угадывать, мальчик. Таким умным людям, как ты, не мешает иногда спускаться с облаков... (смотрит на Изабеллу) и пройтись по нашей грешной земле.
МАУРИСЬО. Изабелла сказала обо мне что-нибудь плохое?
ИЗАБЕЛЛА. Наоборот. Я рассказывала, как я счастлива.
БАБУШКА. У некоторых женщин своеобразная манера быть счастливыми. Попробуй это понять, а то ты слишком привык, что все тебе падает с неба. И смотри, не огорчай ее! Она уже не одна. Теперь нас двое. (Вынимает из шкафа картонную коробку.) Возьми, дорогой. Ведь тебе это очень нужно.
МАУРИСЬО. Что это?
БАБУШКА. Сетка от москитов. (Выходит в сад.)
МАУРИСЬО. Какие москиты?
ИЗАБЕЛЛА. Мне пришлось выдумать. Сегодня утром Хеновева видела, что ты спишь в другой комнате.
МАУРИСЬО. Черт! Так я и знал! Единственный раз я забыл запереть дверь.
ИЗАБЕЛЛА. Не волнуйся. Все улажено.
МАУРИСЬО. Совсем улажено? Ты уверена, она ничего не подозревает?
ИЗАБЕЛЛА. Теперь ничего. Рядом с тобой так легко приучаешься врать.
МАУРИСЬО. Очень деликатный способ назвать меня лгуном.
ИЗАБЕЛЛА. Человеком с воображением. Это был комплимент твоему мастерству.
МАУРИСЬО. Наверное, ты опять очень нервничала, как всегда.
ИЗАБЕЛЛА. Ко всему привыкаешь.
МАУРИСЬО. Ну, теперь немного осталось. Могу сообщить тебе хорошую новость.
ИЗАБЕЛЛА. Очень рада.
МАУРИСЬО. Завтра с утра мы получим телеграмму из Канады, а к вечеру два билета на самолет.
ИЗАБЕЛЛА (вздрагивает). Не может быть! Ты хочешь сказать, что мы уезжаем?
МАУРИСЬО. Да, Элена обо всем позаботится.
ИЗАБЕЛЛА. Это и есть твоя хорошая новость?
МАУРИСЬО. Чем же плохо? Кончились наконец эти трюки и укоры совести, от которых ты спать не могла. Теперь — последний семейный вечер, трогательное прощание... и снова на воле! Миссия выполнена. Ты недовольна?
ИЗАБЕЛЛА. Очень, очень довольна.
МАУРИСЬО. По твоему лицу это незаметно.
ИЗАБЕЛЛА. Так, сразу, немножко трудно...
МАУРИСЬО. Не думала же ты, что мы будем здесь всю жизнь? Ты сама говорила столько раз, что это жестокая игра и что ты не можешь.
ИЗАБЕЛЛА. Так и было, вначале. Только я знаю, чего мне стоило привыкнуть. Теперь посмотрим, чего мне стоит отвыкнуть. Значит, завтра?
МАУРИСЬО. Завтра.
ИЗАБЕЛЛА. Ты бы не мог подождать еще немножко? Ну, хоть один день?
МАУРИСЬО. Зачем? Все, что можно было сделать для этой женщины, сделано.
ИЗАБЕЛЛА. Не для нее, Маурисьо. Теперь — для меня. Мне надо привыкнуть к мысли...
МАУРИСЬО. Я все меньше тебя понимаю. Для начала я поручил тебе исключительно трудное дело. Ты справилась, и с такой невероятной естественностью, как будто ты и впрямь счастливая новобрачная. А теперь, когда мы дошли до заключительной сцены, неужели у тебя не хватит сил?
ИЗАБЕЛЛА. Я не знаю... Меня пугает именно то, что ты называешь заключительной сценой.
МАУРИСЬО. Прощание? Пустяки! Самое простое из всего: немножко дрожи, когда будешь упаковывать чемоданы... Долгие взгляды, как будто бы ты ласкаешь глазами каждый уголок... Даже говорить не нужно. Время от времени будешь что-нибудь ронять, как будто бы нечаянно. Предмет, падающий в молчании, гораздо выразительнее, чем слово. Почему ты так смотришь на меня?
ИЗАБЕЛЛА. Я восхищаюсь тобой.
МАУРИСЬО. Опять ирония?
ИЗАБЕЛЛА. Нет, не ирония. Я правда восхищаюсь. Меня поражает, как все вы, мечтатели, видите ясно только то, что далеко от вас. Скажи мне, Маурисьо, какого цвета глаза у Джиоконды?
МАУРИСЬО. Темно-оливковые.
ИЗАБЕЛЛА. Какого цвета глаза у сирен?
МАУРИСЬО. Зеленые, цвета морской воды.
ИЗАБЕЛЛА. А мои?
МАУРИСЬО. Твои?.. (Задумался. Подходит к ней, чтобы рассмотреть. Она опускает веки. Он растерянно улыбается.) Ты не обижайся. Ты подумаешь, это от невнимания, но я тебе клянусь, что сейчас я даже не смог бы сказать, какие глаза у меня.
ИЗАБЕЛЛА. Серовато-карие. Когда ты смеешься — с золотой искоркой. Когда ты говоришь, а думаешь о другом — затягиваются такой дымкой.
МАУРИСЬО. Прости меня.
ИЗАБЕЛЛА. Не за что. (Овладевает собой, улыбается.) И если завтра, когда я буду упаковывать чемоданы, у меня что-нибудь упадет из рук, "как будто нечаянно", не беспокойся, это будет не от волнения, просто у меня хороший учитель. Спасибо, Маурисьо. (Выходит в сад. Там уже сильно стемнело, падают длинные вечерние тени.)
Маурисьо задумчиво зажигает сигарету. Звонок и дверь, Фелиса бежит открывать. Из своего кабинета выходит сеньор Бальбоа, в руке у него книга.
БАЛЬБОА. Если это газеты, отнесите ко мне в кабинет.
ФЕЛИСА. Слушаюсь, сеньор. (Выходит в переднюю.)
БАЛЬБОА. Ты не эту книгу искал? "Последние открытия в археологии".
МАУРИСЬО. Они меня не интересуют. Я сам только что сделал одно сенсационное открытие.
БАЛЬБОА. Ты? Когда?
МАУРИСЬО. Вот сейчас. В результате длительных разысканий, я пришел к выводу, что я полный идиот. (Бросает только что зажженную сигарету и идет в сад, крича: "Изабелла"!)
Возвращается Фелиса.
ФЕЛИСА. К сеньору пришли.
БАЛЬБОА. В такое время! Я никого не жду и никого не принимаю.
Фелиса идет в переднюю, в дверях появляется Другой.
ДРУГОЙ. Меня примете. Слишком большое путешествие я проделал, так что придется принять.
БАЛЬБОА. По какому праву вы врываетесь в мой дом? Оставьте нас, Фелиса.
Фелиса уходит.
(Зажигает свет.) Кто вы такой?
ДРУГОЙ (делает несколько шагов вперед. Бросает шляпу на кресло). Неужели я так изменился за последние двадцать лет?
БАЛЬБОА (окаменел, говорит чуть слышно). Маурисьо...
ДРУГОЙ. Не вижу, чему так удивляться. Как будто я привидение. Разве вы не получили телеграмму, сообщающую о моем прибытии?
БАЛЬБОА. Этого не может быть... "Сатурния" пошла ко дну, никто не спасся.
ДРУГОЙ. А ты и обрадовался! Что же, вполне естественно: темное пятно, позор семьи, смыто навсегда. Только это, сам видишь, не так. Такие, как я, не путешествуют под своим именем и не сообщают названия корабля. Полиция бывает очень любопытна.
БАЛЬБОА. Довольно. Маурисьо. Зачем ты пришел?
ДРУГОЙ. Считаешь необходимым спрашивать? Какое плачевное отсутствие воображения! Надеюсь, ты не предполагаешь, что я собираюсь пасть на колени и оплакивать свои грехи?
БАЛЬБОА. Нет, я тебя знаю слишком хорошо. Я следил за всей твоей жизнью и знаю, чего можно ждать от тебя.
ДРУГОЙ. Счастлив слышать. Так мы избежим многих неприятных объяснений Особенно неприятных для тебя.
БАЛЬБОА. Для меня?
ДРУГОЙ. Это самое меньшее, чего ты мог ожидать. Разве ты не чувствовал себя ответственным хотя бы за один момент той жизни, которую я влачил вдали от отчего дома?
БАЛЬБОА. Не пытайся свалить свою вину на других. Все, что ты делал там, ты начал здесь.
ДРУГОЙ. Так что совесть спокойна?
БАЛЬБОА. Я сделал то, что должен был сделать. Если надо будет — снова сделаю то же самое.
ДРУГОЙ. Да, рад бы, я думаю. Только теперь, боюсь, не выйдет. Мальчик стал немного покрепче.
БАЛЬБОА. Это — угроза?
ДРУГОЙ. Предупреждение. Я по опыту знаю, путь ни для кого сам не открывался. Каждый должен пробиться своими силами. А мой путь сегодня проходит через этот дом.
БАЛЬБОА. Так говори же сразу, что тебе надо?
ДРУГОЙ. Я мог бы предъявить права, потребовать все то, чего ты меня лишил в одну ночь: обеспеченную жизнь, почтенную семью...
БАЛЬБОА. Не думаешь же ты остаться здесь жить?
ДРУГОЙ. Не волнуйся. То, что ты зовешь очагом, не для меня. Кроме того, это было бы достаточно неудобно для нас обоих.
БАЛЬБОА. Чего же ты хочешь?
ДРУГОЙ. Я тебе сказал, что я мог бы требовать. Но я благоразумен и удовлетворюсь частью. Одним словом, мне нужны деньги.
БАЛЬБОА. Так я и думал. Сколько?
ДРУГОЙ. Тут-то и начинается самое сложное, так как при всем желании я не могу уступить тебе по дружбе. (Внезапно оставляет иронический тон.) Я совсем запутался, понимаешь? Не с полицией, к этому я привык. Со своими, а они не прощают.
БАЛЬБОА. Я не прошу объяснений. Сколько?
ДРУГОЙ. Тебе не покажется много, если я скажу: двести тысяч?
БАЛЬБОА. Ты сошел с ума! Откуда мне взять столько?
ДРУГОЙ. Я и не думаю, что они у тебя в кармане. Но ты можешь их выручить и не отлучаясь далеко... не сходя с места. Если я не ошибся в счете, дом стоит раза в два больше.
БАЛЬБОА. Дом? Продать этот дом?
ДРУГОЙ. Для двух стариков он велик.
БАЛЬБОА. Ты способен выгнать нас на улицу?
ДРУГОЙ (злобно). А разве ты меня не выгнал двадцать лет назад? Я еще не забыл ту пощечину! У меня до сих пор горят твои пальцы вот здесь! Это было в первый и последний раз, больше никто не осмелился ударить меня по лицу!
БАЛЬБОА. Потому ты и пришел! О, я понял тебя! Тут не только деньги, вся эта муть досады и мести...
ДРУГОЙ. Этот вопрос, несомненно, заслуживает обсуждения, но сейчас у меня нет времени. Деньги нужны мне завтра. Договорились?
БАЛЬБОА. Ни завтра, никогда.
ДРУГОЙ. Обдумаем спокойно. Я уже понял, что моя судьба тебя мало волнует. Но твое незапятнанное имя... тебе приятно будет встретить его в скандальной хронике и в полицейских отчетах?
БАЛЬБОА. Но я не могу. Если бы и хотел — клянусь тебе, не могу.
ДРУГОЙ. Ты меня не удивляешь. Ты всегда не слишком легко раскошеливался. Но есть тут человек, который не даст мне подохнуть на улице. Где бабушка?
БАЛЬБОА. Нет! Бабушка — нет! Я займу у друзей, соберу все, что можно. Возьми бумаги, драгоценности...
ДРУГОЙ. Я пришел не за милостыней. Я пришел за моей собственностью. Ты прекрасно знаешь, что бабушка не может мне отказать. Почему ты не хочешь, чтобы я с ней говорил?
БАЛЬБОА. Послушай меня, Маурисьо! Бабушка ничего не знает. Для нее тот испорченный мальчик стал мужчиной. Он счастлив. Он к ней приехал. Он помнит все хорошее.
ДРУГОЙ. А, рождественский рассказик! Жаль только, что я вышел из того возраста и они меня как-то не трогают. Где бабушка? (Делает шаг вперед, Бальбоа преграждает ему путь.)
БАЛЬБОА. Подумай, что ты можешь разрушить в одну минуту!
ДРУГОЙ. Я спешу. Отойди!
БАЛЬБОА. Нет! Я не отойду!
ДРУГОЙ (схватывает его за руку). Ты не думаешь, надеюсь, меня опять ударить? Это легко с мальчиком. Со взрослым не то. Отойди, говорю! (Отталкивает его и зовет, громко.) Бабушка!
Входит Маурисьо. Говорит глухим от гнева голосом.
МАУРИСЬО. Без крика. Сейчас вы выйдете со мной из этого дома.
ДРУГОЙ. Могу узнать, кто вы такой?
МАУРИСЬО. Потом. Сейчас, сию минуту, бабушка войдет в эту дверь, вы слышите? Если вы произнесете при ней хоть одно слово, одно слово, я вас убью.
ДРУГОЙ. Меня?..
МАУРИСЬО (резко прерывает). Душой клянусь, убью вас на месте!
За сценой смех.
Молчите.
Входят бабушка и Изабелла.
БАБУШКА. В жизни не слышала такой чепухи. Ты в уме? Говорить мне, что этот зеленый огонек, у светлячков... О. простите! Я думала, вы одни.
МАУРИСЬО. Ничего. Сеньор ошибся адресом. (Подчеркнуто.) Я покажу ему дорогу. (В дверях.) Вы идете?
ДРУГОЙ (решительно идет к двери). Иду.
ИЗАБЕЛЛА (чувствует что-то недоброе в вызывающем тоне мужчин). Маурисьо!..
Услышав свое имя, Другой удивленно оборачивается. Пристально смотрит на Изабеллу и Маурисьо.
МАУРИСЬО. Я сейчас, Изабелла. Сейчас вернусь. Вот сюда.
Другой колеблется. Наконец, слегка кланяется.
ДРУГОЙ. Прошу прощения, сеньора... (Идет за Маурисьо.)
Изабелла и Бабушка смотрят им вслед.
З а н а в е с.
