НОЧЬ ПЕРЕД ДУЭЛЬЮ

 

Пистолета отличало естественное поведение, типичная речь и выражение лица, свойственное многим завсегдатаям кабачка «Срезанный колос», поэтому месье Лекоку, известному своим умением оценивать людей с первого взгляда, смутно показалось, что он его там уже когда-то видел.

Но для длительных допросов и детальной проверки возникших догадок времени не было. И для подобной ситуации выбор роли простого рабочего паренька подходил как нельзя лучше. Стараясь не выглядеть слишком умным и пользуясь тем лексиконом, которому он научился на задворках Парижа, Пистолет сразу добился доверия. Ему поручили охрану сына Горэ, и он отвечал за него головой. Кроме того, ему было приказано оставаться в полном распоряжении совета днем и ночью.

Уладив таким образом все дела, Клампен отвел Винсента Горэ в буфетную, где накормил его до отвала. Пистолет был человеком добрым, чувствительным и отзывчивым.

Сын Горэ увидел за сегодняшний день столько всяких происшествий, что все они перемешались в его бедной голове, и он так ничего и не понял. Им владела одна мысль и единственное желание: стать богатым, чтобы иметь возможность есть с утра до вечера.

Он, конечно, делился своими мечтами с сидящим рядом Пистолетом, и тот снисходительно слушал эти наивные бредни, что, впрочем, не мешало ему обдумывать план дальнейших действий. Слава Богу, ему было о чем размышлять.

Представьте себе охотника, который однажды утром вышел с ружьишком подстрелить парочку зайцев и вдруг оказался в логове опасных хищников. Всякие там Жерары и Бомбонелли в самом деле встречаются крайне редко. И Пистолет вынужден был признать, что основательно влип.

Его послали по следу одного давнего преступления и ему надо было выследить одного или нескольких преступников, связанных с упомянутым происшествием. Но едва сделав первый шаг, наш сыщик обнаружил целый букет новых преступлений, которые наслаивались одно на другое, перекрещивались и перемешивались, то есть были крепко, даже можно сказать неразрывно, взаимосвязаны. По крайней мере одно из них уже совершено, другие вот-вот должны свершиться.

Он вспомнил Терезу Сула!

Пистолет расстался с ней всего несколько часов назад с нехорошим предчувствием. И вот только что он услышал эхо выстрела, оборвавшего ее жизнь.

Клампен, в отличие от сына Горэ, все прекрасно понимал. Он все понимал и в деле королевы Матюрин, словно ему о нем подробно рассказали; он знал все и о судьбе, уготованной несчастному хромому. Что же касается опасности, угрожающей Полю Лабру, весь план будущих действий был Пистолету так же ясен, как и старому полковнику Боццо, предводителю Черных Мантий.

Что же делать? Куда пойти? Эти люди действовали стремительно и по намеченному плану. Необходимо было их опередить, помешать любым способом.

Да и уродливую старуху Горэ жалко было Пистолету. Она ведь тоже человеческое существо. Сможет ли он предупредить ее об угрожающей опасности? Она и не поверит, ей совсем вскружили голову. Правда, опасность пока не была так велика. Ей ничего не угрожало до самой свадьбы.

А может следует рассказать все в Префектуре?

Пистолет был истинным парижанином. Судьям он доверял в определенной степени, зато его вера в самого себя не имела границ.

Из всех дел самым срочным оказалось дело Поля Лабра.

«Романтическая любовь! Несчастная и возвышенная! Гордец! Какого дьявола его принесло сюда к этим мерзавцам? Такие красивые недотепы не должны вмешиваться в чужие дела, ни в коем случае не действовать самостоятельно во избежание какой-нибудь непредвиденной глупости!» – сердился, размышляя, Клампен.

Подчиняясь первому порыву, Пистолет собрался было пойти все-таки к месье барону д'Арси и серьезно поговорить с ним, а заодно запретить ему что-либо предпринимать: На первый взгляд это казалось проще простого. К тому же Клампен был совершенно уверен в собственной правоте. Но, отдавая себе в этом отчет, он вдруг задумался. Посвятить во все Поля – значило считаться с его мнением и, возможно, не до конца обдуманными действиями в самом ближайшем будущем.

«Он, скорее всего, начнет мне делать замечания, а то и хуже – давать указания? Нет, торопиться не стоит…» – решил для себя Клампен.

– Мир перевернется, что ли? – воскликнул он вдруг, не замечая, что разговаривает вслух.

Хромой ответил ему с набитым ртом:

– Когда у меня, наконец, будут деньги моей мамы, я стану платить тебе, чтобы ты водил меня по постоялым дворам и кабачкам. Я, честно признаться, их побаиваюсь.

– Помалкивай, хромоножка, и лопай! – без всякой злобы приказал ему Пистолет.

«Нет, к Полю Лабру мы пока не пойдем», – раздумывал бывший охотник на кошек. Он понимал, что поступи он таким образом, он потеряет свое преимущество, а вместе с ним и свободу действий.

Когда происходят драматические события, спасителю необходимо оставаться в тени. Нет, Поля Лабра надо спасать вопреки его собственным планам, несмотря на предпринятые им действия, но приступать к спасению надо с умом.

– Не правда ли, хромоножка? – спросил бывший сыщик, довольный изощренностью своего ума. – Чтобы спасти утопающего, нужно его слегка оглушить, конечно, не причиняя вреда. Тогда он не будет барахтаться и мешать спасателю.

– А вы не боитесь ночевать на постоялых дворах? – спросил Винсент, занятый собственными мыслями.

– Спокойно, – ответил Пистолет, – я займусь тобой, когда закончу с делом месье Лабра. Невозможно всех спасать одновременно. Мы поедем в столицу, а когда устроимся, я научу тебя прожигать миллионы в Бобино, – пообещал он Винсенту.

– А по дороге отсюда до Парижа много постоялых дворов? – не унимался сын Горэ.

– Не меньше, чем волос на твоей башке, придурок! Заткни рот, не мешай думать! – одернул его Пистолет.

Винсента Горэ, набившего рот всякой снедью и сидром, от сытости клонило в сон. Он дремал и видел длинную, бесконечную дорогу, вдоль которой сплошь стояли гостиницы. И он не пропускал ни одной.

Он входил в каждый трактир, он пил и ел, и его живот, необыкновенный, как и его мечты, больше не имел границ. Он без всякого стеснения пожирал все свиные шпикачки, жареный картофель и выпивал всю грушевку, словом, уничтожал все съестное, существующее на белом свете.

– Вот что, – сказал вдруг Пистолет тоном наставника, – простой парень из парижских окраин не разбирается в лошадях, как бедуин не разбирается в экипажах. Ну что ж, каждому свое. Китаец понимает в фарфоре; американец – в табакерках и зонтиках; итальянец – в опере; русский – в печках и каминах; немец – в исполнении тирольских песен. Умеешь управлять лошадью, малыш? – Пистолет толкнул Винсента локтем в бок.

– Да, конечно, – ответил Винсент, который сразу же очнулся ото сна.

– А ты знаешь, где их найти? – спросил его опекун.

– Наверное, на нижнем лугу, – сообразил Винсент.

– Тогда вставай и пошли, – скомандовал бывший помощник инспектора полиции.

– Тут еще осталось немного картофеля! – заартачился Винсент. – Нельзя же его тут оставлять, – заявил он решительно и запустил в тарелку всю пятерню.

– Исчезаем! – зашипел Пистолет, силой вытаскивая Винсента из-за стола. – Мы поскачем верхом, – пообещал он хромому и добавил: – Однажды вместе с Меш, с моей албаночкой, мы пробовали скакать верхом, наевшись вареной говядины на празднике в Винсенском лесу. Ей, гарсон!

На громкий зов тут же прибежал слуга.

– Если тебя спросят, – сказал ему Пистолет, – куда девался очаровательный молодой человек, прибывший из Парижа, – то есть я, ты ответишь, что он прогуливает калеку для укрепления его здоровья. Понятно? – И повернувшись к Винсенту приказал: – Шевелись, хромой!

И Клампен покинул зал, подталкивая перед собой Винсента.

Через четверть часа они мчались во весь опор верхом на взятых с пастбища лошадях. Пистолет говорил по дороге:

– Это дорога Ля Ферте-Масе. Я хочу представить тебя месье Бадуа. Ему нравятся умные и воспитанные мальчики, вроде тебя. У меня есть план. Мы поставим четвертый акт, восьмую картину… Декорации: овраг Валь-Синистр; участвуют жандармы, армия, мушкетеры. Чтобы говядина разварилась, ее следует долго держать на медленном огне! Это всем известно! Мы здорово повеселимся! Вот это я тебе точно обещаю!

Тем временем в Шато-Неф-Горэ был парад, большой бал и прием: Матюрин Горэ, королева Франции и Наварры, принимала у себя местное дворянство.

Истина не всегда выглядит правдивой. Нравы Парижа и провинции очень отличаются друг от друга. Париж никогда не поверил бы в гротескную роскошь, с которой давался этот бал.

Королева Горэ явно перестаралась. Это было настолько похоже на фарс, что мадам ле Камю де ля Прюнелэ ушла, не дождавшись десерта. Сам шевалье, ее супруг, остался в качестве официального лица.

Между десертом и сыром, используя чудесный дар, которым наделены были свыше представители его рода, прекрасный Николя великодушно лечил нескольких золотушных больных.

День выдался великолепный. Когда подали кофе, все принялись обсуждать множество новых проектов. Королева Матюрин соизволила даже послушать старого скептика, который предрекал угрозу возвращения феодализма. Один раз она стукнула его кулачком по спине и спросила, как часто ей следует менять фаворитов. При этом она постоянно жаловалась на рези в животе.

«Все для блага Франции!» – с этой мыслью шевалье де ля Прюнелэ, будущий префект, свалился под стол. Пришел племянник дю Молар требовать в собственность двадцать восемь табачных лавок. Пулэн призывал пронести по проселочным дорогам насаженные на пики головы сельских жандармов.

Важным событием явилось согласие королевы Матюрин покинуть Нормандию и отправиться в Париж. Она была очарована своим успехом; она приятно удивилась, как легко быть королевой одной из самых сильных в Европе стран. Она согласилась переехать в столицу с одним условием: венчать ее должен лично архиепископ Парижа в соборе Нотр-Дам.

Этот отъезд решил сразу множество проблем. Путь в Париж для такой дамы как Матюрин напоминал путешествие на Корсику. Стоило миллионерше попасть в руки представителей братства Обители Спасения в Сартене, и ее солнечные миллионы превращались в спелые плоды, которых и срывать не надо – они сами, под собственной тяжестью, падают на землю.

К тому же месье Лекок де ля Перьер, отсутствовавший почти весь день после примирения с сыном Людовика, принес целый ворох хороших новостей. Одна из них была просто прекрасной: все уже готово к завтрашней дуэли. А тем временем об убийстве Терезы Суда тоже стало известно, и это преступление наделало много шума. Поль Лабр оплатит по счету сполна.

Да и шевалье де ля Прюнелэ, будущий префект, оказался прав. Поль провел целый день в поисках секундантов, но так никого и не нашел. Местные дворяне и буржуа, не состоявшие в числе заговорщиков, побаивались, вмешиваться не желали и отказали ему наотрез.

Поль вернулся к себе часов в восемь вечера, совершенно разбитый и печальный. Напрасно он пытался догнать Изоль. Бродя по Мортфонтэну, к своему большому удивлению барон заметил, что все местные жители старательно избегают его. За его спиной они шептались: «Ружье все еще у него…» Слуга нормандец спросил своего хозяина тоном, показавшимся Полю довольно странным:

– Месье барон, не ходили ли вы случайно сегодня утром на перекресток Бель-Вю-дю-Фу?

Воспоминание о встрече с Изоль заставило Поля покраснеть, слуга же внимательно наблюдал за ним.

– Нет, – ответил Поль, не собираясь даже упоминать имени Изоль.

Слуга покачал головой и, уходя, заметил тихо:

– Тем лучше для вас, дорогой месье Поль…

Горничная подала ему ужин, но он отказался от еды.

Тогда она почему-то сказала:

– Я так и думала, что у вас не будет аппетита…

Ни горничная, ни слуга не сообщили Полю о том, что его искал генерал. Скоро мы узнаем причину их молчания.

На настенных комнатных часах пробило девять. Поль сидел один в своей комнате, предаваясь размышлениям. Никто из слуг не беспокоил его, никто из них не заходил, не принес свечей, и комнату освещали лишь слабые лунные блики, пробивающиеся сквозь муслиновые занавески.

Давно уже Поль не чувствовал себя столь одиноко и не испытывал такой грусти и тяжести на сердце. А ведь прошло всего несколько часов после того самого счастливого мгновения в его жизни, и на душе не осталось ни ощущения легкости, ни сладостного томления – только чувство горечи, разочарования, смутной боли, пустоты и безнадежности.

Любовь не требует слов для объяснений – слова для любви ничего не значат. Вспоминая о встрече с Изоль, Поль испытывал лишь боль открытой раны, и теперь с удивлением обнаружил, что не ощущает ни любви, ни ненависти. Его душа словцо умерла.

А ведь Изоль пришла сама, по собственной воле, она сама выбрала Поля. Неужели ее поступками руководила ненависть?

Она сказала:

«Я могла бы полюбить.»

Она почти сказала:

«Я люблю!»

Вам никогда не приходилось обращать внимания на то, что, вспоминая о чем-то, вы неожиданно замечаете, что, спустя некоторое время, пережитое встает перед вашим внутренним взором более полно и детально? Память сердца более тонка, чем память самого чуткого уха и самого зоркого глаза. Предаваясь воспоминаниям, вы вдруг открываете для себя разные нюансы, находите новые полутона, о существовании которых до этого и не подозревали.

Из всех чувств именно память является основой гениальной наблюдательности поэтов и шпионского таланта дипломатов.

В памяти Поля опять явственно зазвучал строгий и нежный голос Изоль. Он вздрогнул от внезапного и невероятно сильного ощущения единственного в жизни наслаждения.

Но теперь, как ни странно, он не находил в этом обожаемом голосе столь чувственных и нежных ноток, которые заставляли его так сильно волноваться.

На расстоянии все казалось более спокойным, бесцветным до такой степени, что ненависть исчезла, растаяла, как и любовь.

К чему тогда, спрашивается, весь этот спектакль, разыгранный Полем перед посторонним человеком, да к тому же в присутствии множества свидетелей?

Так раздумывал Поль, страдая от тоски, сожаления и тягостного предчувствия. Луну закрыло облако, и в комнате воцарилась ночная тьма. И тут из темноты до Поля донесся какой-то шорох, столь легкий и невесомый, словно движение воздуха.

Внезапно вырванный из раздумий Поль, томимый к тому же дурными предчувствиями, ощутил нечто нереальное, почти мистическое в этом странном и тихом звуке. Любители спиритизма нагромоздили много лжи и домыслов в области общения с душами. Как это происходит – никто не знает, но это, несомненно, происходит таинственным и загадочным образом.

Этот шорох, слабый, еле различимый, напомнил ему о Суавите, и сердце Поля наполнилось жалостью и нежностью.

Ему казалось, да он был почти уверен, что только эта несчастная девочка сможет облегчить его страдания. Неожиданно для себя он сказал об этом вслух. Известно, что одинокие люди имеют привычку громко разговаривать сами с собой. Поль громко произнес имя Блондетты, как он повторял весь вечер имя Изоль. Из темноты послышался вздох.

– Это ты, девочка? – спросил Поль. Естественно, ответа не последовало. Но паркет слабо скрипнул, и луна, выглянувшая из-за облачка, осветила грациозный силуэт бедной маленькой немой.

– Бедная безумная девочка! – прошептал Поль, – я не в настроении играть сейчас с тобой. Скажи, ты хотела меня разыграть и поэтому подкралась незаметно?

Блондетта медленно приблизилась. Поль притянул ее к себе и захотел, по привычке заглянув в выразительные глаза девочки, прочесть в них ответ на свои вопросы.

– Ты смеешься, – сказал он, – маленькая проказница! Но лунный свет обманчив; Суавита вовсе не смеялась.

Поль чувствовал, как сильно бьется ее сердце. Ему послышалось рыдание.

– Что с тобой, дорогая? – спросил он, уже взволнованный не на шутку.

Блондетта прижалась головой к его груди. Испуганный Поль, за неимением свечи, схватил спички и зажег одну их них. При ее мерцающем свете он увидел прекрасное лицо девочки и ее грустные глаза – покрасневшие и полные слез.

 

XIX