П.Н. Милюков

П.Н. Милюков

Гносеологические корни дисгармоничного восприятия истории следует искать в среде обитания ученого, прежде всего в детские годы. Они прошли в неблагополучной семейной обстановке. Бесконечное противостояние матери (помещицы Ярославской губернии М.А. Султановой, «кичившейся» «султановской породой») и отца-интеллигента болезненно отражалось на Милюкове и его брате. Деду Милюкова по отцу, надворному советнику, дворянство получить не удалось. Отец ж нашел возможность самозащиты в увлеченности профессией архитектора. Однако для обеспечения материального благополучия семьи Н.П. Милюков оставил государственную службу в чине надворного советника и перешел служащим в частный банк.

Из детства будущий историк вынес важное впечатление, определившее его собственное отношение к труду. Примером стала творческая натура отца. От него Милюков почерпнул широкие знания об истории архитектурных форм в России, унаследовал свое главное качество — увлеченность, которую проявлял и в истории, и в политике.

Милюков обладал абсолютным музыкальным слухом, любил музыку, приобретенные музыкальные познания использовал в исторических трудах, в частности в «Очерках по истории русской культуры».

Призвание историка Милюков открыл в себе далеко не сразу. Глубокого интереса к истории у него не было ни в московской гимназии, ни на первых курсах историко-филологического факультета Московского университета. Отсутствие интереса Милюков объяснял формальным преподаванием в гимназии по учебнику Д.И. Иловайского. На уроках ему было скучно. В университете все изменилось только с началом лекций В.О. Ключевского и семинара П.Г. Виноградова. Студенты сразу оценили Виноградова за созданную им атмосферу творчества. Педагог никогда не проявлял высокомерной снисходительности к студентам: он учил работе с источниками и навыкам научного труда. В результате к Милюкову и другим участникам семинара пришло понимание истории, прежде всего как истории социальной и истории учреждений.

Ключевский поразил Милюкова талантом и научной проницательностью. Однокурсникам Милюкова (среди них были М.К. Любавский и В.В. Розанов) посчастливилось стать первыми слушателями Ключевского в университете. По свидетельству Милюкова, семинар Ключевского сводился к личному, яркому, но сугубо индивидуальному комментарию учителем источников, и это не удовлетворяло ученика. Основной упрек, брошенный Милюковым, заключался в том, что между окончательным выводом профессора и уровнем знаний слушателей зияла непроходимая пропасть. Милюкову так и не удалось преодолеть этой юношеской обиды на Ключевского впрочем, едва ли здесь следует искать истинную причину размолвки. Милюков не простил Ключевскому его педагогику. Профессор не поддержал в качестве диссертационной предложенную Милюковым тему о реформах Петра Великого, а рекомендовал разработать «грамоты какого-нибудь из северных монастырей», отложив петровскую тему для докторской диссертации. Во время защиты Ключевский воспротивился присуждению Милюкову докторской степени, минуя магистерскую (такие прецеденты были), за труд «Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого».

Впрочем, для истории науки личные обиды не главное, хотя они и характеризуют событийность научной деятельности и повседневность научного процесса. Важно отметить другое — то, с какой настойчивостью Милюков сохранял и развивал свою природную самостоятельность. В этом он преуспел, имея столь влиятельного в научном отношении учителя, как Ключевский. Ему помогали не только характер и склад ума, но и разносторонняя подготовка.

Еще в гимназии и в первые университетские годы, т. е. в период, когда закладывались основы мировоззрения, формировались философские и исторические взгляды, вырабатывались политические пристрастия, Милюков проявлял способности к аналитическому мышлению, обобщениям, синтезу и умению мыслить ассоциативно. Теоретический склад ума служил ему спасительным кругом. Увлечение философией Древнего мира открывало метод познания от частного к целому, становясь незаменимой опорной точкой, откуда радиусы шли в разнообразных направлениях.

Милюкова интересовала проблема исключительности и подражательности. Позднее она получила развитие в его концепции. Исключительность рассматривалась им и как источник национальной оригинальности, и признак односторонности. Он считал подражательность неизбежной и оценивал ее как прогрессивное явление, даже отстаивал право на подражание. Гимназист Милюков читал труды О. Конта и Д. Милля.

Выработать самостоятельную позицию в годы научного становления по окончании университета Милюкову помогло углубленное изучение трудов С.М. Соловьева. Студентом ему довелось слушать лекции позднего Соловьева, но оказалось, что он не был готов оценить их по достоинству. Понимание значения концепции великого предшественника пришло позднее, как, впрочем, и осознание серьезного влияния Соловьева на творчество Ключевского.

Соловьев оказался Милюкову ближе, чем Ключевский. В «Очерках по истории русской культуры» Милюков подчеркнуто опирался на выводы Соловьева, считая, безусловно, правильным его тезис о зависимости каждой национальной культуры от географического места, где совершается его развитие. Милюков принял концепцию колонизации С.М. Соловьева, тезис борьбы леса и степи, писал о задерживающей историческое развитие роли степи и ее разрушающих для культуры плодах. Он сосредоточил свое внимание на детализации колонизационных процессов, опираясь на новейшие археологические данные. И это позволило ему внести коррективы в концепцию колонизации Ключевского. Милюков, сам участник ряда археологических раскопок, чувствовал здесь свое превосходство. Он оспорил фактическую основу направленности ряда колонизационных потоков, которую Ключевский воссоздал главным образом на основе письменных источников. В целом Милюков продвинул изучение колонизации за счет анализа ее региональных ветвей. Переселения XIX в. он рассматривал как составную часть понятия колонизации, придерживаясь смешанного этногеографического принципа. Однако к Ключевскому Милюков часто был несправедлив. У Ключевского вызвала внутренний протест демонстративная амбициозность и честолюбие ученика. Учителя особенно обидела критика Милюковым за глаза его взглядов в студенческой аудитории, тем более что Милюков часто вел продолжительные беседы за чашкой чая в доме Ключевского, никак не обнаруживая своего несогласия в личной беседе. Скорее всего, именно за это Милюков и был подвергнут «порке» во время защиты магистерской диссертации. Поскольку научный руководитель тогда одновременно являлся и главным официальным оппонентом, Ключевский использовал свое право, и назревший конфликт получил общественный резонанс. Воспитательные усилия Ключевского вызвали у Милюкова, в свою очередь, глубокий протест, имевший долговременные последствия.

За внешними признаками взаимной неудовлетворенности Р.А. Киреева увидела концептуальные различия и отметила, что Ключевскому была присуща неудовлетворенность работами Милюкова. По ряду конкретных вопросов русской истории он был с ним не согласен.

Тем не менее Ключевский и Милюков прекрасно понимали научное значение друг друга. Ключевский считал Милюкова не худшим в своей рати: «В заблуждениях своих такие, как Милюков, все же хранят нечто культурное и благомыслящее, на что у меня есть данные бесспорные». В предисловии к диссертационному исследованию Милюков, предварительно заявив, что прямого участия Ключевский к данному исследованию не имеет, тем не менее отдал должное его университетским лекциям, которые в «весьма значительной степени определили самое содержание» воззрений Милюкова о реформаторской деятельности Петра и ее роли в русской истории. В трудные для своего ученика времена правительственных гонений Ключевский защищал его перед властью.

В целом университетский период преподавательской деятельности (с сентября 1886 по февраль 1895 г., с перерывами в весенних семестрах 1889 и 1892 гг.) был самым плодотворным в научной жизни Милюкова. Тогда созрели и воплотились замыслы его главных научных трудов. Он разработал и прочитал семь курсов: по русской историографии, истории русской колонизации, русской исторической географии, реформе Петра Великого, источникам по русской истории XVI—XVII вв., исторической статистике России, введению в русскую историю. В университете проявился бурный общественный темперамент Милюкова. Студентом второго курса в 1878 г., он от имени своих друзей (кн. Н. Долгорукова, К. Старынкевича, Д. Некрасова, К. Иова) написал письмо Ф.М. Достоевскому с просьбой к писателю изложить взгляды по вопросу о взаимоотношениях народа и интеллигенции. Позднее эта тема приобретет в концепции Милюкова важное значение.

Рассуждениям о взаимосвязи науки и политики в жизни историка он придавал серьезное значение задолго до того, как стал политиком. Милюков-политик заявил о себе в творчестве Милюкова-историка уже во «Введении» в «Очерках по истории русской культуры». Здесь проявилась не только внутренняя предрасположенность Милюкова к политическим занятиям и его интерес к данной сфере, но и тенденции усиления политической ангажированности науки. Историческое творчество подготовило Милюкова к политической деятельности, но и будучи политиком, он применял подход историка к анализу современных международных отношений

Постоянный интерес у Милюкова-исследователя вызывали такие проблемы, как финансовый аспект Петровских реформ (и их предпосылок), русская культура (в ее всеобъемлющем значении), а также международные отношения современной России («Восточный вопрос», роль России на Балканах и др.). Сквозными для всех проблем были вопросы о роли государства в русской истории и история влияний «Россия — Запад». Милюков изучал документальные материалы с XVI в. до первой трети XX в. Если он писал о событиях и явлениях более раннего времени, то предпочитал ссылаться на литературу. Историографический компонент играет в его трудах важную роль и постоянно сопровождает рассуждения о событиях и явлениях XVI — начала XX в.

Вместе с тем историография имела для Милюкова и самостоятельное значение как средство ведения научной полемики и механизма развития науки, осознания ее первоочередных задач. В качестве таковых для исторической науки Милюков выделил: «изучение материальной стороны исторического процесса, изучение истории экономической и финансовой, истории социальной, истории учреждений».

Заметное влияние на жанр и стиль работ Милюкова-историка оказал его преподавательский опыт. Современники отмечали сильное впечатление, которое он производил на слушателей и читателей. Во многом успех достигался за счет особого внимания Милюкова к приемам, средствам и формам подачи материала. Не случайно и для рассказа о культурной истории нашей страны он избрал жанр очерков. Блестяще работая с аудиторией, активно воздействуя на восприятие (учителем был сам Ключевский!), он поражал богатством и разнообразием сообщаемых сведений. Милюков любил образные сравнения. Так, он называл Карла Брюллова Державиным русской живописи, Венецианова — Карамзиным русской живописи, а Левитана — родным братом Кольцова, Тургенева и Тютчева. Позднее, глубокая потребность общественного признания ускорила превращение историка в политического деятеля, лидера кадетской партии. Связь с современностью — характерная черта исторических работ Милюкова, которому удавалось заставить звучать актуально даже сюжеты глубокой древности.

Система доказательств, материал и наблюдения Милюкова обычно богаче и интереснее его выводов. Если конкретным наблюдениям и сравнениям присуща внутренняя сила, то выводы больше напоминают «кирпичики», обязательные для схемы, продиктованной концепцией органического характера отсталости России. Таким образом, Милюкову не удалось избежать тех же дефектов, в которых он обвинял православие, а именно: упрощения и стремления к оформлению в определенные, но тесные ему рамки. Сформулировав тезис о том, что православие не оставляет за художником свободы, а его уделом может быть только техника, Милюков повторил ту же судьбу, став заложником собственной концепции, при этом, подобно древнерусским иконописцам, продемонстрировав блестящую профессиональную технику. Но в обоих случаях «техника» имела столь глубокое содержание, что она не укладывалась в определенные ей Милюковым рамки.

«Капитал» К. Маркса Милюков читал на младших курсах университета и, по его признанию, «при написании первых своих работ в основу исторического изучения полагал то, что мы тогда называли «экономическим материализмом». Ленин считал Милюкова «одним из наиболее сведущих историков, кой чему научившихся у исторического материализма, под явным влиянием которого был этот историк... в бытность свою историком».

Тезис о влиянии марксизма на Милюкова в бытность его историком имеет как бы два плана: собственно сам фактор идеологического влияния и формы его проявления; а также сознательное использование Милюковым составных частей марксистской концепции в своих целях. Поэтому в наступательной полемике Милюкова с марксизмом на страницах «Очерков» присутствует его неприятие марксизма, как истинное, так и мнимое.

Милюков полагал, что настало время изучать «культурную историю». Этот термин у него «обнимал» «все стороны внутренней истории — и экономическую, и социальную, и государственную, и умственную, и нравственную, и религиозную, и эстетическую». Критику марксизма (исторического материализма) Милюков проводил с позиций принципиального отрицания монистического понимания исторического процесса.

Излагая свою теорию исторического процесса и методологию изучения истории, Милюков начинал с признания исторической закономерности, но последняя понималась им не как объективно существующие законы исторического развития, а как сумма отдельных факторов, физических, химических, физиологических и психических, проявляющихся в общественной жизни. Историк, по Милюкову, должен «разложить» целостный исторический процесс на указанные факторы. Он называл дедукцией «... сочетание элементов при бесконечной сложности явлений, которые будут бесконечно разнообразны. Закономерности надо искать в действии отдельных элементов, а потом уже в их сочетаниях, таким образом, задача анализа сводится к тому, чтобы выделить из сложного социологического итога отдельные слагаемые и определить сферу их влияния». Но Милюков признавал для историка и другой путь: «Можно взять прямо готовый итог и попытаться выяснить роль создавших его причин путем известных приемов индуктивного исследования. Этим методом с блестящим успехом пользовались статистики; но употребление его зависит от того, имеется ли подходящий материал для наблюдений, а значение выводов ограничивается пределами исследованного материала».

В своих рассуждениях Милюков пытался «примирить» марксизм с либеральной теорией эволюционного пути развития России. Он утверждал, что «в России государство имело огромное влияние на общественную организацию, тогда как на Западе общественная организация обусловила государственный строй». Этот тезис кажется Милюкову парадоксом только на первый взгляд. Он как будто резко противоречит той очень распространенной теории, что политический строй всякого государства должен быть «надстройкой» над экономическим «фундаментом» (так, не называя марксизм, Милюков полемизирует с ним). «Мы, однако, нисколько не отрицаем зависимости политической надстройки от экономического фундамента. Напротив, мы предполагаем лишний раз иллюстрировать эту зависимость на примере России. Именно элементарное состояние экономического фундамента вызвало у нас в России гипертрофию государственной надстройки и обусловило сильное обратное воздействие этой «надстройки» на самый «фундамент». Разрешение проблемы Милюков видел в получении конституции. Столь тесное соединение истории и политики также объясняло характер пристального интереса Милюкова к марксизму.