ЧАСТЬ ВТОРАЯ 15 страница

Подло, но при словах «домик на Фраксосе» я почувствовал дикое облегчение: она ведь не знает о приглашении Кончиса.

– Или?

– Можешь отказаться.

– Ультиматум?

– Не юли. Да или нет?

– Алисон, пойми…

– Да или нет?

– Такие вещи с наскока…

Чуть жестче:

– Да или нет?

Я молча смотрел на нее. Печально покривившись, она ответила вместо меня:

– Нет.

– Просто потому, что…

Она подбежала к двери и распахнула ее. Я был зол, что дал завлечь себя в эту детскую ловушку, где выбираешь «или – или», где из тебя бесцеремонно вытягивают обеты. Обошел кровать, выдрал дверную ручку из ее пальцев, захлопнул дверь; потом схватил Алисон и попытался поцеловать, шаря по стене в поисках выключателя. Комнату снова заполнил мрак, но Алисон вовсю брыкалась, мотая головой из стороны в сторону. Я оттеснил ее к кровати, и мы рухнули туда, сметя с ночного столика лампу и пепельницу. Я был уверен, что она уступит, должна уступить, но вдруг она заорала, да так, что крик заполнил всю гостиницу и эхом отдался в портовых закоулках.

– ПУСТИ!

Я отшатнулся, г она замолотила по мне кулаками. Я сжал ее запястья.

– Ради бога.

– НЕНАВИЖУ!

– Заткнись!

Повернул се на бок и прижал. Из соседнего номера застучали в стенку. Снова леденящий вопль.

– НЕНАВИЖУ!

Закатил ей пощечину. Она бурно разрыдалась, ерзая по одеялу, биясь головой о спинку кровати, выталкивая из себя обрывки фраз вперемежку с плачем и судорожными вздохами.

– Оставь меня в покое… оставь в покое… говно… ферт деручий… – Взрыв стенаний, плечи вздернуты. Я встал и отошел к окну.

Она принялась бить кулаками по прутьям, точно слова уже не помогали. В тот миг я ненавидел ее; что за невыдержанность, что за истерика. Внизу, в моем номере, завалялась бутылка виски, которую она подарила мне в честь нашей встречи.

– Слушай, я пойду принесу тебе выпить. Кончай завывать.

Нагнулся над ней. Она все барабанила по прутьям. Я направился к двери, помедлил, оглянулся и вышел в коридор. Трое греков – мужчина, женщина и еще мужчина, постарше – стояли на пороге своей комнаты через две от меня, пялясь, точно перед ними явился убийца. Я спустился к себе, откупорил бутылку, глотнул прямо из горлышка и вернулся наверх.

Дверь была заперта. Троица продолжала наблюдение; под их взглядами я толкнул дверь, постучал, снова толкнул, постучал, позвал ее.

Вот, что постарше, приблизился.

Что-нибудь случилось?

Я скорчил рожу и буркнул: жара.

Он механически повторил, чтоб услышали остальные. А-а, жара, сказала женщина, словно это все объясняло. Они не двигались с места.

Я предпринял еще один заход; прокричал ее имя сквозь толщу дерева. Ни звука. Пожал плечами специально для греков и стал спускаться. Через десять минут вернулся; в течение часа возвращался раза четыре или пять; но дверь, к моему тайному облегчению, была заперта.

Разбудили меня, как я и просил, в восемь; я живо оделся и побежал к ней. Постучал; нет ответа. Нажал на ручку – дверь открылась. Кровать не застелена, но Алисон и все ее вещи исчезли. Я бросился к конторке портье. За ней сидел очкастый старичок, смахивающий на кролика – папаша владельца гостиницы. Он бывал в Америке и неплохо изъяснялся по-английски.

– Вы не в курсе, девушка, с которой я вчера был – она что, уже уехала?

– А? Да. Уехала.

– Когда?

Он посмотрел на часы.

– Почти час уже. Оставила вот это. Сказала отдать вам, когда спуститесь.

Конверт. Нацарапано мое имя: Н. Эрфе.

– Не сказала, куда отправилась?

– Только оплатила счет и съехала. – По его лицу я понял, что он слышал – или ему сообщили, – как она вчера кричала.

– Мы ж договорились, что я заплачу.

– Я говорил ей. Я объяснял.

– Проклятье.

Он пробубнил мне вдогонку:

– Эй! Знаете, как в Штатах говорят? Не свет клином сошелся. Слышали такую пословицу? Не свет клином сошелся.

В номере я вскрыл письмо. Торопливые каракули; в последний момент решила высказаться.

Представь, что вернулся на свой остров, а там – ни старика, ни девушки. Ни игрищ, ни мистических утех. Дом заколочен.

Все кончено, кончено, кончено.

Около десяти я позвонил в аэропорт. Алисон еще не появлялась и не появится до лондонского рейса – самолет отбывает в пять. В половине двенадцатого, перед тем, как подняться на пароход, я позвонил еще раз; тот же ответ. Пока судно, набитое школьниками, отчаливало, я всматривался в толпу родителей, родственников и зевак. Мне пришло в голову, что она явится проводить меня; но если и пришла, то напоказ себя не выставила.

Безотрадный индустриальный ландшафт Пирея остался позади, и пароход повернул к югу, держа курс на знойно-синюю верхушку Эгины. Я побрел в бар и Заказал большую порцию узо; детей сюда не допускали, и можно было отдохнуть от их гомона. Хлебнув неразбавленного пойла, я произнес про себя скорбный тост. Я выбрал свой путь; путь трудный, рискованный, поэтичный, и никто мне его не заступит; впрочем, тут в ушах зазвучал горький голос Алисон: «…Поперек дороги не становись».

Кто-то плюхнулся на стул рядом. Димитриадис. Хлопнул в ладоши, подзывая бармена.

– Угостите меня, развратный вы англичанин. Сейчас расскажу, до чего веселые выходные у меня выдались.

 

 

Представь, что вернулся на свой остров, а там… Во вторник эта фраза назойливо звучала в моих ушах; весь день я пытался поставить себя на место Алисон. Вечером сочинил ей длинное письмо, и не одно, но так и не сумел сказать того, что сказать хотелось: что обошелся с ней гнусно, однако иначе обойтись не мог. Будто спутник Одиссея, обращенный в свинью, я не в силах был преодолеть свою новую натуру. Порвал написанное в клочья. Я не нашел мужества признаться, что околдован и при этом, как ни дико, вовсе не желаю, чтоб меня расколдовали.

Я с головой ушел в преподавание: неожиданно выяснилось, что оно наполняет жизнь хоть каким-то смыслом. В среду вечером, вернувшись к себе после уроков, я обнаружил на столе записку. Мгновенно взмок. Я сразу узнал этот почерк. «С нетерпением ждем вас в субботу. Если до той поры не пришлете никакой весточки, буду считать, что приглашение принято. Морис Кончис». В верхнем углу пометка:

«Среда, утро». Невероятное облегчение, пылкий восторг; все, что я натворил за время каникул, показалось если не благом, то неизбежным злом.

Отложив непроверенные тетради, я выбежал из школы, поднялся на водораздел и, стоя на этом привычном наблюдательном пункте, долго впивал взглядом крышу Бурани, южную половину острова, море, горы – близкие очертания сказочной страны. Меня переполняло уже не жгучее желание спуститься и подглядеть, как на прошлой неделе, но стойкая взвесь надежды и веры, чувство вновь обретенного баланса. Я, как прежде, принадлежал им, а они – мне.

Трудно поверить, но, размякнув от счастья, на обратном пути я вспомнил об Алисон и почти пожалел, что той так и не удалось познакомиться со своей соперницей. Прежде чем взяться за тетради, я набросал ей вдохновенное послание.

Милая Элли, человек просто не способен сказать кому-то: «Пожалуй, неплохо бы тебя полюбить». Понимаю, что для любви к тебе у меня тысяча причин, ведь, как я пытался тебе растолковать, по-своему, пусть по-уродски, я все-таки люблю тебя. На Парнасе было чудесно, не думай, что для меня это ничего не значит, что меня только секс интересует и что я забуду, что произошло между нами. Всем святым заклинаю, давай сохраним это в себе. Знаю, прошлого не вернуть. Но несколько мгновений – там, у водопада – никогда не потускнеют, сколько бы раз мы ни любили.

Письмо успокоило мою совесть, и утром я его отправил. Последняя фраза вышла слишком пышной.

В субботу, в десять минут четвертого, я шагнул в ворота Бурани и сразу увидел Кончиса, идущего по дороге мне навстречу. Он был в черной рубашке, брюках защитного цвета, темно-коричневых туфлях и застиранных зеленых носках. Вид он имел озабоченный, точно спешил скрыться до моего прихода. Но, заметив меня, приветственно вскинул руку. Мы остановились посреди дороги, в шести футах друг от друга.

– Привет, Николас.

– Здравствуйте.

Знакомо дернул головой.

– Как отдохнули?

– Так себе.

– Ездили в Афины?

Я приготовил ответ заблаговременно. Гермес или Пэтэреску могли сообщить ему, что я уезжал.

– Моя подруга не смогла прилететь. Ее перевели на другой рейс.

– О! Простите. Я не знал.

Пожав плечами, я прищурился.

– Я долго думал, стоит ли сюда возвращаться. Раньше меня никто не гипнотизировал.

Улыбнулся, догадавшись, что я имею в виду.

– Вас же не заставляли, сами согласились.

Криво улыбнувшись в ответ, я вспомнил, что здесь каждое слово следует понимать в переносном смысле.

– За последний сеанс спасибо.

– Он же и первый. – Моя ирония его рассердила, в голосе зазвучал металл. – Я врач и следую клятве Гиппократа. Если б мне и понадобилось допрашивать вас под гипнозом, я сперва спросил бы у вас разрешения, не сомневайтесь. Кроме всего прочего, этот метод весьма несовершенен. Есть множество свидетельств тому, что и под гипнозом пациент способен лгать.

– Но я слышал, мошенники заставляют…

– Гипнотизер может склонить вас к глупым или неадекватным поступкам. Но против супер-эго он бессилен, уверяю вас.

Я выдержал паузу.

– Вы уходите?

– Весь день писал. Надо проветриться. И потом, я надеялся вас перехватить. Кое-то ждет вас к чаю.

– Как прикажете себя вести?

Обернулся в сторону дома, взял меня за руку и не спеша направился к воротам.

– Больная растеряна. Она не может скрыть радость, что вы возвращаетесь. Но и злится, что я узнал вашу с ней маленькую тайну.

– Какую еще маленькую тайну?

Посмотрел исподлобья.

– Гипнотерапия входит в курс ее лечения, Николас.

– С ее согласия?

– В данном случае – с согласия родителей.

– Вот как.

– Я знаю, в настоящий момент она выдает себя за актрису. И знаю, почему. Чтобы вам угодить.

– Угодить?

– Как я понял, вы обвинили се в лицедействе. И она с готовностью подтверждает ваше обвинение. – Похлопал меня по плечу. – Но я ее озадачил. Сообщил, что о ее новой личине мне известно. И известно без всякого гипноза. Из ваших уст.

– Теперь она не поверит ни одному моему слову.

– Она никогда вам не доверяла. Под гипнозом призналась, что с самого начала заподозрила в вас врача, моего ассистента.

Я припомнил се сравнение со жмурками: тебя кружат с завязанными глазами.

– И не зря заподозрила. Вы же просили меня о… помощи.

Торжествующе воздел палец.

– Именно. – Казалось, он поощрял сметливого ординатора и, точно королева в сказке Льюиса Кэрролла, в упор не видел моего замешательства. – А следовательно, теперь вы должны завоевать ее доверие. Соглашайтесь с любым наветом в мой адрес. Разоблачайте меня как обманщика. Но будьте настороже. Она может заманить вас в ловушку. Осаживайте ее, если она зайдет слишком далеко. Не забывайте, что личность ее расщеплена на несколько частей, одна из которых сохраняет способность к разумным суждениям и не раз обводила вокруг пальца тех врачей, кто лечит манию методом доведения до абсурда. Вы обязательно услышите, что я ее всюду преследую. Она попытается переманить вас на свою сторону. Сделать союзником в борьбе против меня. Я еле сдерживался, чтобы не прикусить губу.

– Но раз доказано, что она никакая не Лилия…

– Это уже пройденный этап. Теперь я – миллионер-сумасброд. А они с сестрой – начинающие актрисы, которых я залучил в свои владения – она, конечно, изобретет какой-нибудь несусветный предлог – с целями, которые, как она, видимо, попробует вас убедить, весьма далеки от благих. Скажем, ради преступных плотских утех. Вы потребуете улик, доказательств… – Махнул рукой, словно моя задача уже не нуждалась в подробных разъяснениях.

– А если она повторит прошлогоднюю уловку – попросит меня вызволить ее отсюда?

Быстрый повелительный взгляд.

– Вы должны немедля сообщить об этом мне. Но вряд ли она отважится. Митфорд преподал ей хороший урок. И помните, с какой бы очевидностью она ни демонстрировала вам свое доверие, оно притворно. Ну и, естественно, стойте на том, что ни словом не намекнули мне, что именно произошло между вами две недели назад.

Я улыбнулся.

– О, естественно.

– Вы, конечно, понимаете, куда я клоню. Бедняжка должна осознавать свои истинные проблемы по мере того, как перед ней раскрывается вся искусственность ситуации, которую мы здесь совместными силами создали. В тот самый миг, когда она замрет и скажет: «Это не реальность. Тут все перевернуто с ног на голову» – в тот самый миг она сделает первый шажок к выздоровлению.

– Велики ли шансы на это?

– Невелики. Но не равны нулю. Особенно если вы правильно сыграете свою роль. Да, она вам не доверяет. Но вы ей симпатичны.

– Буду стараться изо всех сил.

– Благодарю. Я очень надеюсь на вас, Николас. – Протянул руку. – Я рад, что вы вернулись.

И каждый из нас пошел своей дорогой, но я вскоре обернулся, чтобы посмотреть, куда он направляется. Несомненно, на пляж, к Муце. Не похоже было, что он прогуливался для поддержания тонуса. Скорее вел себя как человек, спешащий с кем-то встретиться, что-то устроить. Я вновь потерял ориентировку. По пути сюда, после долгих и бесплодных размышлений, я решил, что ни ему, ни Жюли доверять не стоит. Но теперь поклялся, что глаз с нее не спущу. Старик кумекает в психиатрии, владеет техникой гипноза – все это доказано на практике, а ее россказни о себе не подтверждаются сколько-нибудь весомыми фактами. Возрастала и вероятность того, что они сговорились и сообща водят меня за нос; в этом случае она такая же Жюли Холмс, как Лилия Монтгомери.

Я выбрался из леса и пересек гравийную площадку, не встретив ни души. Взлетел по ступеням и крадучись вышел на крупную плитку центральной колоннады.

Она стояла в одном из проемов, лицом к морю, на рубеже солнца и тени; и одета была – я мог это предвидеть, но все-таки опешил – на современный манер. Темно-синяя блузка с короткими рукавами, белые пляжные брюки с красным ремешком, босая, волосы распущены – такие девушки часто красуются на террасах фешенебельных средиземноморских гостиниц. Тут же выяснилось, что в обычном костюме она столь же привлекательна, как и в маскарадном; воздействие ее женских чар без реквизита ничуть не ослабло.

Она обернулась мне навстречу, и в пространстве меж нами повисло неловкое, подозрительное молчание. Она, кажется, слегка удивилась, точно уже подумала, что я не появлюсь, а теперь обрадовалась, но сразу взяла себя в руки. Похоже, перемена костюма вселила в нее некоторую неуверенность, и она ждала, как я отреагирую на ее новый облик – словно женщина, примеряющая платье в присутствии мужчины, которому предстоит за это платье заплатить. Она опустила глаза. Я, со своей стороны, никак не мог избавиться от образа Алисон и всего, что случилось на Парнасе; трепет измены, мимолетное раскаяние. Мы застыли в двадцати футах друг от друга. Затем она снова взглянула на меня, стоявшего как столб с походной сумкой в руке. С ней произошла еще одна перемена: слабый загар окрасил кожу медовым оттенком. Я призвал на помощь свои познания в психологии, в психиатрии; тщетно.

– Она вам к лицу, – сказал я. – Современная одежда. Но она выглядела растерянной, будто за прошедшие дни ее одолели бесчисленные сомнения.

– Вы с ним виделись?

– С кем? – Промах; в глазах ее сверкнуло нетерпение. – Со стариком? Да. Он прогуляться пошел.

Окинув меня все тем же недоверчивым взглядом, она с подчеркнутым безразличием спросила:

– Чаю выпьете?

– С удовольствием.

Подошла к столу, неслышно ступая по плитке босыми ногами. У порога концертной валялись красные шлепанцы. Чиркнула спичкой, зажгла спиртовку, поставила на нее чайник. Глаза бегают, пальцы перебирают складки муслиновых салфеток; шрам на запястье. Мрачна как туча. Я кинул сумку к стене, подошел ближе.

– В чем дело?

– Ни в чем.

– Я вас не выдавал. Пусть болтает что хочет. – Вскинула глаза, снова потупилась. Я решил разрядить обстановку. – Что поделывали?

– Плавала на яхте.

– Куда?

– На Киклады. Развеяться.

– Я очень тосковал.

Не ответила. Не глядела мне в лицо. Я и не ждал однозначно радушного приема, но от того, что меня сразу приняли в штыки, по спине пополз панический холодок; в Жюли сквозила некая тяжесть, чужесть, которые у такой красавицы могли иметь одно-единственное объяснение, именно то, какому я не желал верить – ведь мужчин вокруг нее было не так уж много.

– Лилия, очевидно, померла.

Не поднимая головы:

– Что-то вы не слишком удивились.

– А меня здесь ничего не удивляет. С некоторых пор. – Вздохнула; еще один промах. – Ну и как же называется ваша новая роль?

Села. Чайник, наверно, недавно кипел: он уже начал подсвистывать. Вдруг она взглянула на меня и с нескрываемым укором спросила:

– Хорошо вам было в Афинах?

– Нет. И с подружкой моей я не встретился.

– А Морис нам сказал, что встретились.

Мысленно послав его к черту, я стал выпутываться из собственного вранья:

– Странно. Пять минут назад он ничего об этом не знал. Сам спрашивал у меня, встретились мы или нет.

Потупилась.

– А почему не встретились?

– Я уже объяснял. Между нами все кончено. Плеснула в заварной чайник горячей воды, отошла вылить ее к краю колоннады. Только она вернулась, я добавил:

– И потому, что впереди у меня была встреча с вами. Усевшись, она положила в чайник ложку заварки.

– Принимайтесь за еду. Если хотите.

– Мне куда сильнее хочется понять, с какой стати мы разговариваем точно чужие.

– Просто мы и есть чужие.

– Почему вы не ответили, как называется ваша новая роль?

– Потому что ответ вам уже известен.

Гиацинтово-серые глаза смотрели на меня в упор. Вода закипела, и Жюли заварила чай. Поставив чайник на спиртовку и потушив огонь, сказала:

– Вы, в общем, не виноваты, что считаете меня сумасшедшей. Я все чаще и чаще думаю: а вдруг я и вправду не в себе? – Тон ее был предельно холоден. – Простите, если спутала ваши планы. – Невеселая улыбка. – Будете с этим мерзким козьим молоком или с лимоном?

– С лимоном.

У меня словно гора с плеч свалилась. Она сейчас поступила так, как ни за что не поступила бы, если принять на веру рассказы Кончиса – не столь же она безумно изощрена или изощренно безумна, чтобы бить старика его собственным оружием. Я вспомнил о «бритве Оккама»: из многих версии выбирай простейшую. Но нужно было сыграть наверняка.

– Почему я должен считать вас сумасшедшей?

– А почему я должна считать, что вы не тот, за кого себя выдаете?

– Ну и почему же?

– Потому, что ваш последний вопрос вас изобличает. – Сунула чашку мне под нос. – Пейте.

Я уставился на чашку, потом поднял глаза на Жюли.

– Ладно. Не верю я, что у вас хрестоматийный случай шизофрении.

Неприступный взгляд.

– Откушайте-ка сандвича… мистер Эрфе.

Я не улыбнулся, выдержал паузу.

– Жюли, это ведь бред. Мы с вами во все его ловушки попадаемся. Мне казалось, в прошлый раз мы договорились, что в его отсутствие не станем друг друга обманывать.

Она неожиданно встала и не спеша направилась в западный конец колоннады, откуда к огороду спускалась лесенка. Прислонилась к стене дома, спиной ко мне, глядя на далекие горы Пелопоннеса. Помедлив, я тоже встал и подошел к ней. Она не обернулась.

– Я вас не виню. Если он лгал вам обо мне столько же, сколько мне о вас… – Протянул руку, тронул ее за плечо. – Перестаньте. В прошлый раз мы заключили честный договор. – Она точно застыла, и я опустил руку.

– По-моему, вам хочется еще раз меня поцеловать. К этой наивной прямоте я не успел подготовиться.

– А что в этом плохого?

Вдруг она скрестила руки, повернулась спиной к стене и внимательно взглянула на меня.

– И лечь со мной в постель?

– Если получу ваше согласие.

Посмотрела прямо в глаза, отвернулась.

– А если не получите?

– Неуместный вопрос.

– Так может, и пробовать не стоит?

– Хватит изголяться!

Моя грубость осадила ее. Съежилась, не отнимая рук от груди.

Я сбавил тон.

– Слушайте, что ж он вам, черт возьми, наговорил? После долгого молчания она пробормотала:

– Не пойму, чему верить, чему нет.

– Собственному сердцу.

– С тех пор, как я здесь, его не так просто поймать. – Помедлив, мотнула склоненной головой. Тон ее немного смягчился. – Когда вы в прошлый раз ушли, он сказал одну жуткую гадость. Будто вы… вы шлялись по девкам, а в греческих борделях легко подцепить заразу, и целоваться с вами не стоит.

– И на сей раз я, по-вашему, в бордель ездил?

– Не знаю я, куда вы ездили.

– Значит, вы ему поверили? – Молчание. Проклятый Кончис; еще на клятву Гиппократа ссылался, скот. Вперясь в ее макушку, я произнес: – С меня хватит. Ноги моей больше здесь не будет.

Подтверждая угрозу, я направился к столу.

– Прошу вас! – воскликнула она. И, подыскав слова:

– Я же не сказала, что поверила.

Я остановился, обернулся. Враждебности в ней, кажется, поубавилось.

– А ведете себя, будто поверили.

– Как же мне себя вести, раз я не понимаю, во имя чего он все кормит и кормит меня небылицами.

– Если он сказал правду, почему с самого начала вас не предостерег?

– Мы задавали себе этот вопрос.

– А ему задавали?

– Он сказал, что сам только что об этом узнал. – И, чуть ли не с нежностью: – Прошу вас, не уходите.

Она долго не отводила взгляд, и я убедился, что ее мольба совершенно искренна. Опять подошел к ней.

– Ну, мы до сих пор считаем его хорошим?

– В каком-то смысле да. – И добавила: – Несмотря ни на что.

– Дух мой сподобился-таки межзвездного перелета.

– Да, он нам рассказывал.

– А вас он гипнотизировал?

– И не раз.

– По его словам, именно таким способом он выведывает ваши сокровенные мысли.

Она было растерялась, вскинув глаза, но затем протестующе фыркнула:

– Смех, да и только. У него бы при всем желании не получилось. Джун всегда при этом присутствует, по его же настоянию. Гипноз просто помогает – весьма эффективно, кстати – вжиться в роль. Джун свидетельница: он объясняет, что от меня требуется… а я каким-то образом усваиваю.

– И Жюли – очередная роль?

– Я паспорт покажу. Сейчас нет с собой… в следующий раз. Клянусь.

– А две недели назад… почему не предупредили, что он собирается пустить в ход версию с шизофренией?

– Я вас предупредила: кое-что готовится. Насколько осмелилась.

Во мне снова зашевелилось недоверие; я чувствовал, что сомнения обуревают и Жюли. Что ж, придется признать: по-своему она и вправду меня предупреждала. Теперь, когда я перехватил инициативу, она заметно ослабила сопротивление.

– Ладно… По крайней мере, психиатр он все-таки или нет?

– Недавно выяснилось, что психиатр.

– Значит, все это надо понимать в медицинском плане? Бросив на меня еще один испытующий взгляд, принялась изучать узоры плитки.

– Он то и дело рассуждает о моделируемых ситуациях. О формах поведения людей, которые сталкиваются с непостижимым. И о шизофрении много рассказывает. – Пожала плечами. – Как перед лицом неведомого в человеке дробится мораль… и не только мораль. Однажды заявил, что неведомое – важнейший побудительный мотив духовного развития. То есть тот факт, что нам неизвестно, для чего мы родились. Для чего существуем. Смерть. Загробная жизнь. И тому подобное.

– Так что же он хочет с нашей помощью подтвердить или опровергнуть?

Не поднимая глаз, покачала головой.

– Честно говоря, мы всю дорогу это выведываем, но он… он приводит один и тот же довод: если он сообщит нам конечную цель, поделится своими ожиданиями, то мы непременно станем вести себя совсем иначе. – У нее вырвался сдавленный вздох. – Какой-то резон тут есть.

– Этот аргумент я уже слышал. Когда попросил его описать вашу мнимую болезнь подробнее. Посмотрела мне в лицо.

– Подробностей хоть отбавляй. Мне их пришлось вызубрить. Он придумывал, а я учила наизусть.

– Ясно только одно. С какого-то перепугу он решил завалить нас враньем. Но ради чего поддаваться внушению? Я такой же сифилитик, как вы – шизофреничка.

Опустила голову.

– Я ему не поверила, честно.

– Я хочу сказать, пусть лжет обо мне сколько требуется для его игр, опытов или как их там, мне плевать. Но не плевать, если вы его ложь всерьез принимаете.

Воцарилось молчание. Чуть ли не против воли она опять подняла на меня глаза. Свет этого взгляда точно прорвался из далекого прошлого, из тех времен, когда люди еще не умели говорить. Сомнение растаяло в глубине ее глаз, дав место доверчивости; так, не проронив ни слова, она признала мою правоту. В углах рта мимолетным изгибом проступило смиренье, неловкое «да». Вновь потупилась, убрала руки за спину. Немота, тень детского раскаяния, робкая гримаса вины.

На сей раз она не пыталась увернуться. Навстречу раскрылись теплые губы, и мне дано было приникнуть к ее телу, ощутить его нежный рельеф… и с восхитительной ясностью понять, что все гораздо проще, чем я думал. Она ждала моего поцелуя. Кончиком языка я нашел ее язык, объятье стало тесней, настойчивей. Но тут же она отняла губы и, не вырываясь из рук, уткнулась лицом мне в плечо. Я поцеловал ее затылок.

– Я чуть не спятил без вас.

– Не приди вы сегодня, я умерла бы, – шепнула она.

– Это и есть настоящее. Остальное – мираж.

– Поэтому мне и страшно.

– Страшно?

– Хочешь поверить. И не можешь.

Я сжал ее крепче.

– Давайте увидимся вечером. Там, где нам никто не помешает. – Она молчала, и я поспешно добавил: – Бога ради, положитесь на меня. Я не причиню вам вреда.

Ласково отстранилась, не поднимая головы, взяла меня за руки:

– Не в этом дело. Просто здесь больше чужих глаз, чем вы думаете.

– Где вы ночуете?

– Тут есть… что-то вроде укрытия. – И, торопливо:

– Я вам покажу. Честно.

– На вечер что-нибудь планируется?

– Он расскажет очередную историю из своей жизни, назовем это так. После ужина я выйду к столу. – Улыбнулась. – Какую именно историю, не знаю.

– Но после этого мы встретимся?

– Постараюсь. Но я не…

– Что, если в полночь? У статуи?

– Ну, попробуем. – Обернувшись к столу, сжала мне пальцы. – Чай-то совсем остыл.

Мы вернулись, сели за стол. Выпили теплого чаю – я не разрешил ей заваривать свежий. Я съел пару сандвичей, она закурила, и разговор продолжался. Их с сестрой, как и меня, ставило в тупик парадоксальное стремление старика любыми средствами втянуть нас в свою игру. При том, что он ежеминутно выказывал готовность ее прекратить.

– Как только мы начинаем кобениться, он предлагает нам немедля лететь обратно в Англию. Во время плавания мы раз насели на него: чего вы добиваетесь, очень просим… и все такое. В конце концов он чуть не вышел из себя, я его впервые таким видела. Назавтра даже пришлось извиняться. Просить прощения за назойливость.

– Он, видно, ко всем одни и те же приемы применяет.

– Твердит, чтоб я держала вас на расстоянии. Говорит про вас гадости. – Стряхнула пепел под ноги, усмехнулась.

– Как-то принялся извиняться перед нами за вашу тупость. Здесь он явно перегнул, если вспомнить, как вы за пять секунд раскусили его историю с Лилией.

– Он не намекал, что я начинающий психиатр и в некотором роде ему ассистирую?

Она не смогла скрыть удивления и тревоги. Поколебалась.

– Нет. Но такая мысль нам приходила в голову. – И сразу: – А вы действительно психиатр?

Я осклабился.

– Он только что сообщил, что вытянул эту идею из вас, под гипнозом. Вы-де меня в этом подозреваете. Надо быть начеку, Жюли. Он хочет лишить нас последних ориентиров.

Отложила сигарету.

– Причем так, чтоб мы сами это сознавали?

– Вряд ли ему выгодно бороться с нами поодиночке.

– Да, и нам так кажется.

– Значит, главный вопрос: почему? – Быстро кивнула.

– А кроме того – почему вы еще сомневаетесь во мне?

– По той же причине, что и вы – во мне.

– Вы же сами прошлый раз сказали. Лучше вести себя так, будто мы встретились случайно, далеко от Бурани. Чем ближе мы друг друга узнаем, тем спокойнее. Безопаснее. – Я слегка улыбнулся. – Я вот, к примеру, готов поверить чему угодно, кроме того, что вы учились в Кембридже и при этом не выскочили замуж.

Потупилась.

– Чуть не выскочила.

– Но теперь угроза позади?

– Да. Далеко-далеко.

– Я столького не знаю о вашей настоящей жизни.

– Моя настоящая жизнь куда скучнее вымышленной.

– Где вы вообще-то живете?

– Вообще-то – в Дорсете. Там живет моя мать. А отец умер.

– Кем был ваш отец?

Ответить ей не удалось. Испуганно уставилась в пространство за моей спиной. Я крутанулся на стуле. Кончис. Он, должно быть, подкрался на цыпочках – шагов его я не слыхал. В руках он держал занесенный четырехфутовый топор, точно раздумывая, как бы ловчее проломить мне череп. Жюли хрипло вскрикнула:

– Не остроумно, Морис!

Он и ухом не повел, в упор глядя на меня.

– Чаю попили?

– Да.

– Я обнаружил сухую сосну. Ее надо порубить на дрова. Он произнес это до смешного резким и повелительным тоном. Я оглянулся на Жюли. Та вскочила и злобно уставилась на старика. Я сразу почуял: быть беде. Они со мной не слишком считались. С каким-то угрюмым бесстрастием Кончис проговорил: