Студопедия — ШЛИ ПОЭТЫ ПО ЭТАПУ, ПО СИБИРИ-МАТУШКЕ
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

ШЛИ ПОЭТЫ ПО ЭТАПУ, ПО СИБИРИ-МАТУШКЕ






 

Литераторы все время хотели спать.

Но они не подавали виду и только смотрели на мир мрачно, как положено всякому русскому сочинителю.

Маршрут литературного экспресса «Москва-Владивосток» был разделен на четыре этапа: Москва- Екатеринбург, Екатеринбург-Красноярск, Красноярск-Чита, Чита-Владивосток.

О том, как прошли по этапу иные литераторы, ничего не скажу. Отвечаю только за свой путь. Мы ехали от Красноярска до Читы; дорога заняла, кажется, шесть дней, хотя точно поручиться за это не могу. За месяц специальный прицепной писательский вагон пересек 16 регионов, около сорока писателей провели более двухсот встреч, раздали бессчетное количество автографов, увидели и полюбили свою страну, и страна увидела их; но полюбила ли – это мы когда-нибудь позже узнаем.

До Красноярска мы добрались по воздуху: вылетели из Москвы поздно ночью, приземлились утром, поспать не очень удалось, и вскоре началась стремительная культурная программа.

Нас было немного. Писатель и критик Павел Басинский, из-под очков поблескивали строгие и одновременно лукавые глаза. Наше все Дмитрий Быков.

Дмитрий Новиков из Петрозаводска, большой и наблюдательный. Детские писатели Эдуард Веркин и Сергей Георгиев, держащиеся несколько поодаль от недетских писателей. Прозаик, эссеист Игорь Клех, спокойный и умный. Живые классики Евгений Попов и Леонид Юзефович. И я.

(Должен был наличествовать Веллер, но он заболел.)

Красноярск был чист и свеж, прохладная щекотка забиралась под воротник.

Мы увидели Енисей, Енисей потряс нас. Волга – не река, запальчиво понял я, живущий на Волге. Енисей – вот река.

Мы съездили на родину Виктора Астафьева в Овсянку; не уверен, что строгий старик был бы счастлив видеть всех нас, но что делать – мы пришли и бродили по дворику, где совсем еще недавно жил великий писатель земли русской; и там такой трогательный памятник стоит – где Виктор Петрович с супругою сидят возле домика своего на лавочке, оба как живые. Очень понравилось.

Особенно понравился экскурсовод, который предупредил писательский десант, что-де Виктор Петрович строгий был, поэтому вы уж тут матом не ругайтесь возле могилы, водку не пейте. Как говорится, спасибо, что предупредили. Так бы никто не догадался.

После Овсянки, вдохновленные, мы разъехались кто куда: один в библиотеку, второй в книжный магазин, Евгений Попов в Большую Мурту, Дмитрия Быкова вывезли на берега Енисея, в Дивногорск, а я попал в закрытый город Железногорск.

Там, в центральной библиотеке, ожидал меня полный зал ясных, светлых, щедрых и бесконечно обаятельных людей. Мы разговаривали два часа, а потом еще долго фотографировались на улице. Сердце мое ликовало.

Встретившись по возвращении в Красноярск со своими коллегами, я обнаружил, что счастливы были все: Сибирь и сибиряки овладели писательскими сердцами легко и полновластно.

Утром на красноярской платформе мы встречали второй этап «Литературного экспресса», шедший из Екатеринбурга к конечному своему пункту. Ехидно посмеиваясь, мы представляли, как сейчас из поезда, едва откроют дверь, начнут выпадать глубоко похмельные, не похожие на самих себя, растерявшие за неделю вещи и достоинство литераторы. А тут – видеокамеры, хлеб-соль, девушки в кокошниках. То-то позор будет. Но наши трогательные ожидания не оправдались.

Ловко спрыгнул, ни на ком особенно не фокусируясь, подтянутый Владимир Сотников, писатель и сценарист. Вышел в свой дневной дозор Сергей Лукьяненко, самый известный фантаст в мире после Стивена Кинга.

– Здравствуй, Сергей! – сказал я бодро (мы знакомы). Но Лукьяненко прошел мимо, неся на лице привычное свое выражение умиротворенности и внутреннего покоя. Я не стал нарушать этот покой. Тем более что он прошел не только мимо меня.

Зато писатель Роман Сенчин меня узнал, он был первозданно свеж, взор его лучился, и полный белых зубов рот улыбался. Я не верил своим глазам.

– Рома, отчего вы так хорошо выглядите? – спросил я зачарованно.

– Сухой закон, – ответил Рома спокойно, улыбаясь одними глазами. Я не поверил, конечно; но сомнения остались.

И тут же нам пришлось расстаться: наш «литературный вагон» уже отбывал в Иркутск. Стремительно загрузились и отчалили.

В поезде мы надеялись обнаружить непоправимые следы писательского пребывания, вроде надписей, ржавым гвоздем нацарапанных на стене возле кровати: «Здесь жил и страдал Роман Сенчин» или, например: «Лукьяненко – лучший» (без подписи). Но надписей не обнаружилось. В поезде царил идеальный порядок.

Зато я нашел в своем купе отличную, чуть ли не ручной работы, деревянную кружку, видимо, подаренную кому-то из наших предшественников. Так что, если кто-то из писателей потерял эту вещь, знайте: она у меня, и я вам ее не верну.

В каждый последующий город мы прибывали в 4.30 или в 5 утра. Писателей немедленно поднимали и высаживали на улицу, где шел редкий снег и нежно похрустывали лужи.

«Ночь в пути – день в работе» – таков был девиз нашего путешествия. Нам было сложно, не скрою. У нас не было сухого закона, младшая часть писательского десанта его немедленно отменила. Отмена прошла легко и с куда большим пониманием значимости события, чем, скажем, отмена крепостного права в свое время.

Далеко за полночь, с трудом, как на вечную разлуку, расставаясь, мы разбредались по купе. Казалось, что спустя три-четыре часа нас не сможет поднять и метеоритный дождь. Сам я, впрочем, поднимался через два с половиной часа и по старой нездоровой привычке убирался в купе и заправлял кровать (что приводило в некоторое даже бешенство моего соседа, открывавшего всклокоченные мутные глаза и мрачно произносившего: «…Самое мерзкое, что можно увидеть… в это утро… это твою безупречную… твою офицерскую… твою заправленную постель…»).

Но гордиться мне приходилось недолго: все, кто выходил в коридор нашего летящего состава в любое время ночи, обнаруживали Дмитрия Быкова, вновь первозданно трезвого и невозмутимо набирающего на маленьком ноутбуке новую нетленку. В промежутках между написанием нетленок Быков украсил вагонную стенгазету блестящими четверостишиями, приводить которые, впрочем, я здесь не рискну: цензуру, знаете ли, никто не отменял.

…Утром писатели все время хотели спать, но не подавали вида.

Прибыв в Иркутск, мы отправились на Байкал и увидели его. Наши сердца не разорвались от легкого и не столь обильного, как кажется, алкоголя, и поэтому некоторые из нас, например я, тут же умерли от счастья. Байкал – чудесное чудо чудное. В противовес любой неземной красоте, Байкал – красота самая что ни на есть земная, оттого еще более невозможная.

За обедом наше настроение немного выправили, сообщив в порядке тоста, что «…вы не первые русские писатели, приехавшие сюда. Здесь был по дороге в ссылку Радищев. Здесь был по дороге в ссылку Короленко…». И далее по списку, не говоря уже о декабристах, среди которых, напомню, было более двадцати поэтов.

Но и это не сломило нашей писательской и поэтической воли к счастию и к радости.

Дни длились почти бесконечно, в Иркутске я успел провести несколько встреч в книжных магазинах, на последней привычно заметив несколько оперативников в штатском. Мы приближались к регионам, где проходили местные выборы, интерес к писательскому десанту повышался с каждым километром: неизвестно еще, чего ждать от этих, знаете ли, писателей.

В Улан-Удэ душевные потрясения пошли одно за другим.

Нас встретил глава местной писательской организации – большой и красивый человек в национальной одежде. Он прочел буддистскую молитву и водкой из свежеоткрытой бутылки окрестил пространства, чтоб эти пространства нас ничем не обидели.

И все сбылось.

Буддистский оберег был усилен двумя шарфами – белым и голубым, которые обязаны были по замыслу дарителей принести нам мир и достаток; и, будем надеяться, принесут. Я вот довез шарфы до дома и украсил ими свое рабочее место. Теперь жду, затаившись, мира и достатка.

В небольшом поселке под Улан-Удэ пережил я, пожалуй, самые чистые и пронзительные ощущения за все время поездки. Я попал в детский реабилитационный центр; их всего два в регионе. Несмотря на то что у меня самого трое детей – о литературе я с ними никогда не говорю. Но, право слово, мне не было сложно среди детей в этом центре. Потому что детям никакие мои разговоры вообще оказались не нужны. Мы немножко пообщались, а потом только и делали, что смотрели друг на друга, улыбались и пели песни.

– Вы правда так любите детей? – спросил меня потом один малыш.

Ну что я мог ответить.

Люблю. Но что моя залетная любовь к малышам, от самого вида которых мое сердце пело и плакало, в сравнении с любовью людей, работающих здесь: сердечнее женщин я в России не встречал.

Из реабилитационного центра мы отправились в деревню староверов, пришедших сюда в незапамятные времена, – в Сибири староверов называют «семейскими», потому что шли они в раскол целыми семьями. И дошли далеко не все сквозь холодные эти просторы – но детей не бросали в любой горести.

А сейчас вот бросают: иначе не было бы в сибирских краях никаких реабилитационных центров, куда попадают чада спившихся и опустившихся.

В одном из семейских поселков, куда мы заехали, местный батюшка собрал уникальный музей, с экспонатами такими, какие ни в одном другом месте не встретишь: восхитительные вышивки, невиданная утварь, дорогущие, из трех разных зверей, шубы, монеты, книги – редкости, каждой из которых многие и многие годы; да, забыл, что музей начинается с остатков доисторических животных.

Не знаю, где отыскал батюшка динозавров и мамонтов, а все иные экспонаты обнаружил он, как сам признался, на помойке. Выбрасывает местный люд те вещи, которые пережили не одно поколение, а цены тем вещам – нет; зато тащат в дом нынешний хлам, который едва ли прослужит десятилетие.

Вернулся я в Улан-Удэ расчувствовавшийся донельзя. Велико же было мое удивление, когда всякий из моих коллег возвращался из похода с той же печатью необыкновенного душевного вдохновения на лице. Каждому казалось, что именно он столкнулся с той самой сибирскою душевностью, выше которой нет. Но я-то знал, что это не они столкнулись, а я.

Чита оказалась самым печальным городом на нашем пути.

Бездарные дороги, падшие заборы, дома, забывшие самое слово «ремонт».

И как раз там особенно бурно шли выборы, и весь город был украшен всевозможными бодрыми и кристально честными лицами, которые еще на Черноземье успели надоесть.

Именно в Чите я обнаружил, что моя программа выступлений волшебным образом изменена, причем самочинным, ни с кем не согласованным желанием местных властей. Взамен выступления в центральных библиотеках и учебных заведениях меня, видимо, как политически неблагонадежного, вывезли далеко за город, к подросткам-школьникам, которые представления не имели, кто я такой и зачем я им понадобился тут.

Принимающая сторона в том поселке была оповещена о моем приезде всего за пару дней. Но они постарались, сделав почти невозможное, – с их-то возможностями; и я им очень благодарен. Чего не скажу о местных чиновниках.

Нечто подобное происходило и с Дмитрием Быковым, который выступал, правда, в центральной библиотеке и ежеминутно выслушивал комментарии главного библиотекаря: «Ну, мы ведь не будем говорить о политике?», «Надеюсь, вы приехали не для того, чтобы говорить о политике?», «Политика – не самая важная тема сегодня, не правда ли?».

В конце концов Дмитрий Львович, бесконечно перебиваемый, мягко поинтересовался: «Стихи мы тоже будем читать дуэтом?»

Но даже этот, прямо скажем, казус уже не мог испортить нашего возвышенного настроения.

Вечером я спустился в кафе той гостиницы, где коротали мы последнюю ночь, бессонные, бурные.

В кафе сидели литераторы, прилетевшие к нам на смену. Литературовед Дмитрий Бак, внимательный и улыбчивый. Поэт Игорь Иртеньев, красивый и спокойный. Андрей Геласимов, с казачьей кровью и европейскими манерами. Внешне невозмутимый, как разведчик большой литературы, Борис Евсеев. Живой классик Андрей Дмитриев. Мое дружище Алексей Варламов, со светящимися глазами.

Мы обнялись – с кем были знакомы близко, и поздоровались – с теми, с кем не стоило быть запанибрата с первого шага.

Немного поговорили о том, как все у нас было. Ну как, как. «Да так как-то все, брат Пушкин».

Тут в кафе вошел один из самых видных литераторов нашей команды; ему было сложно, но он держался безупречно.

Те, что шли на четвертый, заключительный этап, рванулись было приветственно к нему – пожать руки, прикоснуться могучими лбами… но литератор нашей команды почти демонстративно сел за другой столик, хмурой спиной повернувшись.

Четвертый этап осел, удивленно.

Здесь зашел еще один литератор, живший в соседнем со мной купе, и к нему тоже метнулись взоры, потянулись руки… но и в этот раз, едва сделав ручкой издалека, литератор нашей команды уселся в свой дальний угол.

На другое утро я, смеясь, рассказывал эту сцену Леониду Абрамовичу Юзефовичу, и он тоже немного посмеялся, иронизируя сразу надо всеми:

– Ну а что они хотели? – риторически спрашивал он, имея в виду литераторов «четвертого этапа». – Мы-то уже дембеля, пол-России оставили за спиной… А они!

Тут я вспомнил, как реагировал на нас предыдущий, второй этап, и все понял. Юзефович оказался, как всегда, прав, несмотря на то что он шутил.

Четвертая команда, как я позже узнал, благополучно добралась до Владивостока, и там «Литературный экспресс» свой поход завершил. Уверен, что им все понравилось.

Правда, финальный дембельский выход уже некому было продемонстрировать – их никто не сменял.

Также в путешествии, на разных его этапах, принимали участие отличный поэт Максим Амелин, мой товарищ, прозаик Ильдар Абузяров, прекрасный детский поэт, чьи книги читают мои дети, Артур Гиваргизов, автор бестселлера «Метро 2033» Дмитрий Глуховский, именитый фантаст Василий Головачев, автор остросюжетных романов Полина Дашкова, всем известный телерадиоведущий и автор «Русской красавицы» Виктор Ерофеев, другой живой классик и другой Попов – Валерий и еще несколько литераторов.

Про их приключения мне ничего не известно. Но я точно знаю, что на сегодняшний момент все они в здравии, что, собственно, радует.

 







Дата добавления: 2015-10-01; просмотров: 405. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Шрифт зодчего Шрифт зодчего состоит из прописных (заглавных), строчных букв и цифр...

Картограммы и картодиаграммы Картограммы и картодиаграммы применяются для изображения географической характеристики изучаемых явлений...

Практические расчеты на срез и смятие При изучении темы обратите внимание на основные расчетные предпосылки и условности расчета...

Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Шов первичный, первично отсроченный, вторичный (показания) В зависимости от времени и условий наложения выделяют швы: 1) первичные...

Предпосылки, условия и движущие силы психического развития Предпосылки –это факторы. Факторы психического развития –это ведущие детерминанты развития чел. К ним относят: среду...

Анализ микросреды предприятия Анализ микросреды направлен на анализ состояния тех со­ставляющих внешней среды, с которыми предприятие нахо­дится в непосредственном взаимодействии...

Разработка товарной и ценовой стратегии фирмы на российском рынке хлебопродуктов В начале 1994 г. английская фирма МОНО совместно с бельгийской ПЮРАТОС приняла решение о начале совместного проекта на российском рынке. Эти фирмы ведут деятельность в сопредельных сферах производства хлебопродуктов. МОНО – крупнейший в Великобритании...

ОПРЕДЕЛЕНИЕ ЦЕНТРА ТЯЖЕСТИ ПЛОСКОЙ ФИГУРЫ Сила, с которой тело притягивается к Земле, называется силой тяжести...

СПИД: морально-этические проблемы Среди тысяч заболеваний совершенно особое, даже исключительное, место занимает ВИЧ-инфекция...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.013 сек.) русская версия | украинская версия