А. Камю 2 страница

Вдруг – и все кричат:

– Керенский!

Или:

– Фидель! Фидель!.. – и образ создан, слеплен, и хоть бы во сто раз знали некую истину, отличную от знания толпы, вы ничего не докажете. Вы просто умолкнете в бессилии, почувствовав себя лающей на слона моськой. На Майдане же: – Ющенко! Ющенко! Таким образом, людская масса продолжает жить и творить своей подспудной мифо-логической мощью. Оценочность, как всегда, – не главное. Толпе под час надо ошибиться. И она выбирает кумира, за которого сама же расплатится кровью и позором. Или, напротив, выбор обернется успехом, славой, обожествлением его надолго.

Известный российский литератор В. Макаин развивает эти положения следующим образом: «Масса сильна, вульгарна. Отбросив одну идею (и хрен с ней!), она завтра может подыскать себе другую. Что ей неудача длиной в семьдесят лет, и что ей крушение образа Ленина (тем более, Сталина, матроса Железняка и самой «Авроры» с ее знаменитым залпом), что ей, если впереди ХХІ век, и она сможет, придя в себя, выдать еще один аналог веры, и опять же на пробу?

И Гитлер для немцев был, разумеется, не только Гитлер, но и попытка создать (созидать) новый порядок в Германии. (Так пере-кликающийся с нашей попыткой создать нового, советского человека, построить новый мир… Ну, да. Грубо получилось. Жестоко. И кровищи сколько. Грубая работа.) История – не дама с сантиментами!

Квазирелигии сотрясали мир в ХХ столетии, интеллектуал растерялся. Готовый как-то смириться с издержками прогресса и даже с истощением недр, «Homo sapiens» не ожидал проявления столь взбесившихся масс.

Споконвеку Идеям противостоят антиидеи, как жизни – смерть, белое – черному, как Инь и Янь.

«Пусть гибнут слабые и уродливые – первая заповедь нашего человеколюбия. Надо еще помогать им гибнуть», – пишет Ницше.

Ницше ставит проблему, какой тип человека надлежит взращивать, т. е., какому типу людей принадлежит будущее. «Жизнь для меня, – говорит Ницше, – тождественна инстинкту роста, власти, накопления сил, упрямого существования. Если отсутствует воля к власти – существо деградирует» – так начинала писаться история фашизма!

Вся мировая история – это извечная борьба идеи и антиидеи и людей, которые являются их носителями – воплотителями, при этом они могут, как сознательно их потерять, так и действовать интуитивно – бессознательно. Ницше завершил жизнь в психушке, фашизм – в Нюрнберге!

Пожалуй, нет проблемы более сложной, противоречивой, чем власть и общество, и проистекающая из нее – «власть и ее носитель». Проблема заключается в том, что власть действует не только по вертикали «вниз», но всепроникающая «радиация» власти поражает и «носителей» властных полномочий, о чем гласит Библия, о чем она предостерегает, «кричит».

Слишком тяжко бремя власти. Власть, по своей природе, как феномен – монстр, чудовище и бродячий сюжет о Драконе – одно из величайших предостережений культуры, идейное предупреждение ада антиидеи.

Во все времена власть принимала очертания марширующих армий или изменчивые контуры империи. И, хотя ни одному завоевателю, императору или политику никогда еще не удавалось осуществить свое стремление к всемирному господству, идея эта никогда не умирала, она трансформировалась, видоизменялась. Стремление правителей к безграничному расширению пространственных пределов своей власти дорого обошлось человечеству. Государства исчезали с лица земли, и целые народы предавались смерти. Обширные области приходили в запустение на века. Но потери измерялись не только в этом. Самая одаренная, самая динамичная часть общества целиком посвящала себя тому, что принято было считать наиболее достойным и престижным делом, – делу войны и убийства, и для этого генерировались те или иные этнические, цивилизационные идеи, их модификации.

Всем памятна древняя легенда о манкуртах, поведанная Чинги-зом Айтматовым в романе «И дольше века длится день»: попавшим в рабство людям обрывали головы и напяливали обруч из парной верб-люжьей шкуры. Шкура высыхала, обруч стягивался. Люди, находящиеся на солнцепеке в пустыне, испытывали страшные мучения, теряли память. Навсегда. Манкурт не знал, кто он, какого он рода-племени. Зато теперь он был старательным, безропотным, исполнительным. Главное – убить мысль, уничтожить идею.

Лауреат Нобелевской премии Канетти, рассматривая феномен лидера и толпы, вождя и народа, исследуя психологию толпы и манипулирующих ею правителей, оперирует всевозможными аспектами, элементами, символами власти, устанавливая механизмы их взаимодействия. Имея ввиду, по преимуществу, фашизм и нацизм, писатель, однако, опирается на примеры из истории восточных деспотий или на архаический быт не столь уж удаленных от нас во времени африканских царств.

Таким образом, возникает важнейшая проблема: какая нацио-нальная идея, какая форма государственного устройства позволяет достигнуть процветания общества, какова наиболее эффективная схема взаимоотношения «лидер – правящая элита – общество»?

Роль личности определяется ролью факторов, которые способны определенным образом воздействовать, нейтрализуя или усугубляя способы проявления социальных закономерностей. Лидер зависит от узкого круга сторонников, малой группы, которую обычно иденти-фицируют с элитой или командой лидера. Характер их взаимоотношений во многом определяет масштаб лидерства. Подлинное лидерство заключается в настойчивом влиянии на других людей таким образом, что они поступают согласно желаниям лидера. Одаренный руководитель государства способен создавать свое собственное окружение, одно-временно превращая ситуацию, которая возникает на его пути, как тормоз, в ситуацию, дающую ему возможность творить действительность. При этом действия, как лидера, так и его окружения, правящей элиты в целом, в значительной мере предопределяются ментальностью общества, «порождением» коего он является, будь то западное или восточное сообщество.

В начальный период человеческой истории универсальной идеей истории человечества была сила, порождаемая насилием, что затем трансформировалось и структуризовалось во власть.

Известный французский философ и эссеист Симона Вейль, размышляя о феномене власти, роли насилия в истории, отмечала: «Сила есть некий феномен, который превращает в предмет, «вещь» каждого, кто оказывается в поле ее действия. Того же, кто попадает под прямой удар, она превращает в вещь буквально: был человек – остался труп. Был некто, и вот, спустя мгновение, нет никого».

Сила, которая убивает, лишь примитивная, грубая форма силы. Насколько же более разнообразна в своих выдумках, насколько более остроумна в своих эффектах та, иная, которая не убивает – еще не убивает, но во всех этих случаях она превращает человека в камень. Власть, обратив человека в вещь, убив его, порождает другую власть, куда более удивительную, способную обратить в вещь человека, еще живущего. Да, человек живет, он наделен душой, но все-таки он вещь. Ну и странное же он существо – вещь, обладающая душой, – и странное это состояние для души. Кто знает, сколько душе приходится в любое мгновение скручиваться и сгибаться, чтобы приноровиться, чтоб ужиться в вещи? Душа ведь не создана обитать в неодушевленном предмете, а коль скоро она к тому принуждена, то нет в ней клеточки, которая не страдала бы от такого насилия. Идея насилия доминирует на Земле уже более 5000 лет.

Человек, безоружный и обнаженный, против которого в воздухе повисло копье, становится трупом еще до того, как оружие тронет его, – вот суть идеи силы и насилия.

Чтобы человек был вещью – это, с точки зрения логики, проти-воречие; но когда невозможное делается реальностью, тогда проти-воречие раздирает душу. Всякий момент эта вещь стремится быть мужчиной, женщиной – и не может. Это смерть, растянувшаяся на целую жизнь; это жизнь, которую «оцепенила» заранее смерть [244, с. 49–253].

Тирания силы над душой человека сравнима с тиранией голода, когда в его власти жизнь и смерть человека. Власть такая холодная и такая твердая, словно принадлежит она инертному существу. Но как безжалостно она давит слабых, так же безжалостно опьяняет сила и мутит разум тех, кто обладает ею (или думает, что обладает). Никто не обладает ею на самом деле.

Что всем людям, уже от того, что они родились на свет, суждено страдать от насилия – это такая истина, путь к постижению которой силой внешних обстоятельств всегда закрыт для ума человека. Сильный не силен абсолютно, точно так же, как слабый не абсолютно слаб, но оба они не знают этого. Они не верят, что сотворены из одного теста. Слабый соглашается с точкой зрения на него сильного. Обладающий же силой движется так, будто вокруг него нет никого. Он движется в среде, не оказывающей сопротивления, не обладающей свойством, отличающим человеческий мир, – способностью порождать между порывом к действию и самим действием краткий интервал, в котором может поместиться мысль. Там, где нет места мысли, нет места справедливости и благоразумию.

Такова природа идеи силы. Ее власть обратить человека в вещь – обоюдоострая власть и осуществляется в обе стороны: она равно, хотя и различным образом, поражает и души тех, кто претерпевает ее, и тех, кто ею обладает.

Это главное свойство силы – обоюдонаправленная способность превратить человека в камень, и спасти от нее может только нечто, подобное чуду. Мгновения такого чуда редки и кратки. Сила является во всей холодной суровости своих действий и последствий, которых не избежать ни тому, кто ею пользуется, ни тому, кто претерпевает ее; унижение души в тисках принуждения не маскируется и не делается объектом снисходительной жалости или, напротив, презрения [244, с. 249–259].

5000 лет идет борьба с идеей силы как «основы» жизни общества и против этого монстра восстали и Будда, и Конфуций, Христос, Толстой и Ганди! Борьба продолжается!

 

Земная слава – как дым.

А. Ахматова

Жизнь, возведя человека на вершину благополучия, продолжает и там дразнить и мучить его.

Т. Драйзер

Довольно почестей Александрам! Да здравствуют Архимеды.

Сен–Симон

Власть по своей природе как феномен – монстр, чудовище.

Человек же свободен настолько, насколько он свободен внутри.

М. Захаров

Глава III

А. Македонский – воплощение греческой идеи прекрасно-доблестного человека. (Идея эллинизма как протоглобализационный процесс)

За всю историю человечества только двоим суждено было сконцентрировать у себя в руках одновременно неограниченную власть и большую часть добытого в мире золота, то есть абсолютную власть и абсолютное богатство. Эти двое – Александр Македонский и Гай Юлий Цезарь [94, с. 19]. Ни тот, ни другой не были счастливыми людьми в общепринятом смысле: семья, дети, отдохновение на лаврах. Александр III, прозванный Великим, больше известен как Александр Македонский. Историки отмечают, что характер у него был полон противоречий: в нем было много положительных качеств и также много отрицательных. Не лишенный великодушия человек, рыцарь по натуре, отважный воин и, в то же время, жестокий, безжалостный деспот, честолюбивый завоеватель, мечтавший подчинить себе весь мир. Он рос в атмосфере семейной вражды, которая установилась между его родителями. Александр полностью находился под влиянием своей матери, властолюбивой царицы Олимпиады, и с детства привык смотреть на мир ее глазами. Филипп пытался вернуть расположение сына и воспитать его в своем духе. Он пригласил к Александру великого мыслителя Древней Греции Аристотеля, который должен был стать для мальчика учителем жизни. Аристотель обучал Александра разным наукам и сам служил ему примером.

Кто же такой Аристотель, сформулировавший Великую идею, сделавшую из маленькой, провинциальной Македонии – центр Ойкумены, а ее правителя – Александра – «земным богом», метеоритом пронизавшего и озарившего мировую историю?

Социально-политические взгляды Аристотеля изложены, главным образом, в его «Политике». В этой работе он отмечает: «Политика должна ориентироваться на достижение общего блага, а ее главная цель – достижение справедливости. Но достигается это за счет умения и желания граждан повиноваться властям и закону».

Что же касается самих правителей, то для умения властвовать необходима добродетель нравственно совершенного человека. Аристотель считал, что поскольку власть может принадлежать одному, то может существовать шесть основных форм государственного устройства. Из них три правильных – монархия, аристократия и полития (республика) и три неправильных – тирания, олигархия и демократия.

Монархия – первая и наиболее древняя форма политического устройства, она допустима лишь при наличии в государстве человека, превосходящего добродетелью всех остальных людей. Но арис-тократия лучше монархии, поскольку власть при этой форме правления находится в руках немногих, обладающих высокими положительными качествами. В условиях республики (политии) государство управляется большинством «носящих оружие» людей. «Тираническая же власть не согласна с природой человека», это наиболее гнусная форма прав-ления [245].

Наиболее же сносной формой правления Аристотель считает демократию, и то при условии, что власть в государстве принадлежит закону, а не толпе (охлократия). Аристотель считает идеальным такое реальное государство, которое обеспечивает в максимальной воз-можности счастливую жизнь для наибольшего числа своих граждан.

В целом же, Аристотель разделяет социально-политические воззрения Платона, но он далек от того, чтобы так раздавить, обезличить человека в государстве, как это сделал Платон. При всем подчинении государству, Аристотель сохраняет за гражданами достаточную само-стоятельность и в семье, и в частной жизни. Он решительно выступает и против платоновской идеи обобществления имущества, жен, детей. (Платон – первый в истории известный «коммунист»?)

Хорошими формами правления Аристотель считал монархию, аристократию и политию. Плохими – тиранию, возникающую как деформацию аристократии, и демократию, как деформацию политии. Что касается неправильных форм правления, то Аристотель считал, что они – тирания, олигархия, демократия – служат лишь частным интересам то ли одного лица, то ли группы [245].

В отличие от Платона, который видел в частной собственности главный источник всех социальных бед, Аристотель, напротив, сто-ронник частной собственности. Он считает, что в наилучшем госу-дарстве должна господствовать умеренность во всем, а так как «умеренное и среднее» – это наилучшее, то в таком государстве каждый гражданин должен владеть умеренной собственностью. Это среднее сословие и устанавливает наилучшую форму правления [245].

Аристотель считал, что и большое богатство, и крайняя бедность нарушают стабильность общества, для благополучия которого особую важность представляют средние слои. В связи с этим большие состояния, как и способы их приобретения, Аристотель объявляет противоестественными и противными человеческому разуму и госу-дарственному устройству. Поэтому основными задачами государства Аристотель считает предотвращение чрезмерного накопления гражданами имущества, чрезмерного роста политической власти личности. В численном увеличении и усилении средних слоев Аристотель видит опору и спасение государства.

В молодости Аристотель был невзрачного вида, имел худые ноги, маленькие глаза, был шепеляв, но хотел отличаться от других людей: любил одеваться, носил по несколько дорогих перстней и делал необычную прическу – свисающую на лоб челку и короткую бородку. Александр Македонский сказал о нем: «Я чту Аристотеля наравне со своим отцом, так как, если отцу я обязан жизнью, то Аристотелю тем, что дает ей цену». После своих завоеваний Александр вручил Арис-тотелю 800 000 таланов.

Идеи Аристотеля и античные традиции стали основой кредо А. Македонского. Греки любили красоту. Для них совершенство внеш-них качеств человека было божественным. Красота – это дар богов и угодна богам. Уродство, врожденное или приобретенное, – след гнева богов и носитель его достоин презрения, считали греки.

Одним из условий для тех, кто хотел занять общественную или жреческую должность, была физическая непорочность. Архонты, иереи, цари и целый ряд других выборных лиц должны были в той или иной степени отвечать этому требованию. Народ отверг бы талант, если бы его носитель был горбат или безобразен. В то же время, ограниченный человек, имеющий внушительную внешность, мог быть избранным если не на магистратское место, то хотя бы на должность дежурного жреца, хранителя какой-нибудь реликвии, или оплачиваемого статиста в религиозных церемониях [247, c. 263].

Древним грекам были известны «самодействующие» устройства большой сложности, например, «театр автоматов», где действующими лицами многоактной драмы служат фигуры, приводящиеся в движение одна за другой при помощи системы зубчатых колес и шарниров. В академии Платона был установлен автоматический будильник, изображавший богиню, трубящую в рог. В ранний утренний час она издавала сильный свист, поднимавший на ноги заспавшихся учеников. Часы вообще были одним из самых первых и самых совершенных автоматических устройств. Потребности часового производства, в большей степени, стимулировали развитие механики, в частности, теории равномерного движения и ее практических приложений к промышленности.

Моделирование животных и человека, являющееся одним из основных принципов кибернетики и бионики, также имеет корни в глубокой древности. Известно, что Архит Тарентский (V–IV вв. до н.э.) сконструировал летающего голубя, Дмитрий Фарернский (IV–ІІІ вв. до н.э.) – ползающую улитку, Птоломей Филадельф (ІІІ в. до н.э.) создал устройство, имитирующее движение человека [248].

Великая идея прекрасно-гармоничного человека реализовывалась в иерархическом устройстве полисов Греции, их колоний, разбросанных по Европе и Азии.

Демократический строй города-государства воспитывал каждого гражданина в духе скромности и простоты. Всякое стремление быть заметным, чем-то отличаться от других, возвыситься над другими, было бы принято как вызов демократии. И никакое богатство не спасло бы такого щеголя от немилости народа. Даже члены совета и немно-гочисленные выборные властители города, всегда старались под-черкнуть свою близость к народу и в одежде, как и в поведении, соблюдали общепринятую простоту. Они заявляли, что лишь выполняют волю народа и в любую минуту готовы сложить свои полномочия и скромно сойти с трибуны. Желание же завоевать личный авторитет, властолюбие и жажда популярности всегда могли вызвать подозрение и быть расценены как «демагогия» и попытка к подготовке единоличной тирании.

Достаточно было единодушного крика народного собрания, чтобы опасного или нерадивого гражданина продали в рабство, а зазнавшегося богача раздели до рубашки и изгнали навсегда из города [247].

Заниматься своими делами, торговать или работать, чинно выполнять законы, жертвовать в храмы и почитать богов – вот что требовала от граждан неписанная конституция Херсонеса. Право собственности и личной свободы охранялось полисом очень ревниво, но сам полис в лице совета и народа мог лишить каждого всех благ и имущества, даже жизни, не предъявляя особых обвинений, лишь бы в этом была государственная целесообразность.

Богатство и власть в античной Греции были вынуждены быть скромными и выдержанными [247]. Их корабли ходили из Херсонеса в западные порты и обратно, это они заключали сделки со скифскими князьями, скупали хлеб и скот и перепродавали его за море. Им же принадлежат загородные виноградники, винодельни, рыбные промыслы и рабские каменоломни.

Они двигаются медленно, чинно беседуют с откупщиками и чиновниками. На их руках блестят перстни с печатями. Их одежды чисты, однако без признаков излишней роскоши и украшений [247]. Скромность – их стиль.

Греки умели с достоинством принимать успехи и мужественно встречать горестные события. Рассказывают, что во время философской беседы одному из собравшихся сообщили, что героически погиб его сын. Все на миг замолчали, а отец погибшего тихо произнес: «Я всегда знал, что породил смертных», – и продолжил беседу.

Когда греки захватили Трою, то предложили ее жителям взять что-либо одно из своего имущества. Троянец Эней вынес на плечах своего старика-отца. Враги были так поражены его поступком, что приказали вернуть ему все его имущество [250, c. 115].

Анахарсис, скиф царского рода, причисленный греками к мудрецам, узнав, что Солон занят составлением законов для афинян, стал смеяться над его работой. Он считал, что Солон желает добиться невозможного – он мечтает удержать граждан от преступлений и корыстолюбия писаными законами, которые ничем не отличаются от паутины: когда попадаются слабые и бедные, их удержат, а сильные и богатые вырвутся. На это Солон возразил, что и договоры люди соблюдают, когда нарушать их не выгодно ни той, ни другой стороне; и законы он так приноровит к интересам граждан, что покажет всем, насколько лучше поступать честно, чем нарушать законы. Однако результат получился скорее тот, какой предполагал Анахарсис, чем тот, на который надеялся Солон [250, c. 161].

Солон позволил всякому гражданину выступать в защиту потерпевшего и требовать наказания преступника. Если кого-нибудь били, производили над ним насилие, причиняли ему вред, всякий, кто мог или хотел, имел право жаловаться на преступника и преследовать его судом. Законодатель правильно поступал, приучая граждан сочувствовать и соболезновать друг другу и быть как бы членами единого тела [251, c. 173–174].

Солона хвалят также за закон, запрещающий говорить дурно об умерших. И действительно, религия требует считать умерших священ-ными; справедливость – не касаться тех, кого уже нет; гражданский долг – не враждовать вечно. Бранить живых Солон запретил в храмах, судебных и правительственных зданиях, равно как и во время зрелищ; за нарушение этого закона он назначил штраф. Нигде не сдерживать гнев – это признак человека невоспитанного и необузданного; везде сдерживать – трудно, а для некоторых и невозможно. Поэтому, законодатель при составлении законов должен иметь ввиду то, что возможно для человека, если он хочет наказывать малое число виновных с пользой, а немногих – без пользы [250, c. 118].

Нравы и обычаи древней Греции отличались большим свое-образием. Афиняне в древности ходили в пурпурных одеждах, носили высокие прически, скрепляя их золотыми шпильками и увешивая золотыми украшениями. Рабы несли за ними складные стулья, чтобы им не сидеть где попало.

Жители Митилены, одерживая победу, запрещали побежденным обучать детей грамоте и музыке, считая этот запрет самым тяжелым наказанием.

Во время войны с персами Гиерон отказался помогать сооте-чественникам, а когда, по ее окончании, он решил принять участие в Олимпийских играх, сограждане запретили ему это, сказав, что тот, кто не разделил со всеми величайшей опасности, не должен принимать участие в празднестве.

Жизнь, деяния Александра Македонского подобно вспышке мол-нии осветили будничную, рутинную, вялотекущую историю бытия человечества, оставили о себе долгую память в веках. Причина же этого – не его держава, которая распалась сразу после его смерти. Не был он и основателем новой династии: два его сына, Александр и Геракл, еще юными погибли в кровавых распрях; одна из его жен Роксана была беременна, и, будучи ревнивой и страстно ненавидя Статиру, дочь Дария, на которой женился перед смертью Александр Македонский, заманила ее и сестру к себе и, убив, бросила трупы в колодец. Роксана через два месяца после этого родила сына Александра. Однако в 309 г. до н.э. род Александра пресекся: по приказу Кассандра были умерщвлены Роксана и ее сын [251, с. 361–436].

Невзирая на трагические события, в ходе которых великие свершения, подвиги Александра Македонского завершились физи-ческой гибелью его династии, импульс, который он дал развитию истории цивилизации, ощущался многие столетия и даже тысячелетия. Это определялось тем восторгом, даже завистью к его молодости, к той легкости, с которой он завоевал полмира. Сколько будущих великих полководцев повторяли слова Александра: «20 лет – и ничего для бессмертия!» Цезарь с восхищением думал об удивительной судьбе Александра Великого. Наполеон и Суворов зачитывались книгами о его походах. Сколько легенд ходило по миру, и сколько восточных правителей выводили свой род от Искандера Двурогого (так на востоке называли Александра). Многие из основанных им городов (более 30) в разных частях света, носящие его имя, напоминали о великих завоеваниях. Некоторые из них сохранились до нашего времени: Искандерун (Александрия при Иссе), Аль-Искандерия (Александрия Египетская), Герат (Александрия в Арии), Кандагар (Александрия в Арахосии), Ходжент (Александрия Крайняя). Уместна ли та ирония, которую вложил столь же великий Шекспир в уста своих героев, соразмерявших свою жизнь, свои деяния с деяниями, свершениями Александра Македонского, его посмертной судьбой? Оказавшись около могилы шута Йорика, Гамлет и его друг Горацио рассуждают о смысле жизни и смерти, отталкиваясь от судьбы Александра: «До какого убожества можно опуститься, Горацио! Что мешает вообразить судьбу Александрова праха шаг за шагом, вплоть до последнего, когда он идет на затычку бочки?»

Горацио: «Это значило бы смотреть на вещи слишком предвзято».

Гамлет: «Ничуть не бывало. Напротив, это значило бы почтительно следовать за предметом, подчиняясь вероятности. Примерно так: Александр умер, Александра похоронили. Александр стал прахом, прах – земля, из земли добывают глину. Почему глине, в которую он обратился, не оказаться в обмазке пивной бочки?»

 

«Истлевшим Цезарем от стужи

Заделывают дом снаружи.

Пред кем весь мир лежал в пыли,

Торчит затычкою в щели» [252, c. 228–229].

 

Реальная, историческая судьба праха Александра Македонского не вполне соответствует версии У. Шекспира, хотя по трагическому накалу реальные события даже превосходят версию великого трагика. Тело Александра долгое время лежало без погребения, и его мать Олимпиада, узнав об этом, воскликнула: «Дитя мое, ты стремился к доле небожителей, ныне тебе отказано даже в том, что получают все люди на земле – в могиле!»

Действительно, тело «земного бога» Александра Македонского пролежало непогребенным в покоях вавилонского дворца тридцать дней. Никто из бывших друзей и соратников не вспомнил о теле в пылу борьбы за наследие Александра, пока один находчивый человек из сочувствия к бывшему повелителю не объявил, что боги открыли ему тайну: та страна, в земле которой упокоится тело великого завоевателя, обретет счастье и вечное процветание (непогребение считалось одним из самых страшных преступлений в Греции, и за несвоевременное погребение последнего воина полководцев обрекали на смерть, изгнание, приговаривали к огромным штрафам). Но то, что было святым и общепринятым для последних смертных, явилось недоступным для «земного бога», достигшего наивысшего могущества на Земле [253, с. 211–219].

Только свидетельство, что тело великого завоевателя принесет вечное счастье и процветание, привело к тому, что за его обладание развернулась борьба и интриги. Каждый из сподвижников царя, полководцев-диадохов, стремился похоронить его в своих владениях и тем самым гарантировать прочность своей власти. Самым расторопным оказался Птолемей, ночью выкравший тело погибшего царя и спешно отправивший его в Александрию Египетскую (по одним данным – в бочке с медом, по другим – в простом ящике). Вслед устремился Пердикка, рассчитывая отобрать у нахального Птолемея останки Александра. Птолемей знал воинственный характер Пердикки и, опасаясь расправы, решил обмануть его. Он приказал изготовить куклу, ростом и лицом похожую на умершего. Эту куклу, облаченную в пышные одежды и украшенную драгоценностями, под дорогими погребальными покровами, на носилках, украшенных серебром, золотом и слоновой костью, везли в сопровождении пышной свиты. Тело же Александра по глухим дорогам везли самые верные Птолемею люди. Пердикка перехватил на пути в Александрию мнимый траурный поезд и повернул его обратно, решив, что стал обладателем тела царя. О подмене узнали слишком поздно, когда было невозможно что-либо изменить. Воистину, простым людям недоступно то, что по праву полагается земным богам, но последним недоступно то, что незыблемо предназначено самым последним нищим. Греки, которых Александр принуждал почитать себя как Олимпийца, как Бога, насмешливо заявляли: «Предоставим Александру, если ему так хочется, называть себя богом». Александр не стал богом, но воплощением удачи, легендой и удивительной былью для современников и потомков, личностью, ставшей эталоном индивидуальности [253, с. 211–230].

Аристотель и Александр Македонский явились не некоей аномалией в развитии античного мира, а итогом развития греческой цивилизации, стоявшей на «плечах» титанов мысли и науки, из «мозаики» своих учений сформулировавших великую идею эллинизма.

Что позволило Александру Македонскому – правителю гористой провинциальной Македонии, добиться невиданных успехов в мировом «табеле о рангах», стать примером в подражании для правителей всех последующих тысячелетий, развития цивилизаций землян?

Духовным отцом Александра Македонского был Аристотель, который воспитал его на гомеровской «Иллиаде» и «Одиссее», на подвигах героев этих эпических творений, из которых выкристал-лизовалась идея эллинизма – первого всплеска «зародышевой» идеи глобализации – единства в противоположности Запада и Востока, которая позволила (хотя бы и на короткий срок) сплотить в единое проти-воположные цивилизационные модели развития «Homo sapiens». Земляне впервые получили идею единой парадигмы развития глобальной цивилизации.

Давно Александр стал величавой тенью прошлого, царство его распалось, но его мечта не умерла. Она продолжала жить и развиваться из того семени, что было брошено им на восточную почву. Греческие колонии стали подобны могучим стержням, около которых завязывались узлы новых государств «эллинистического» типа, такие, как Пергам, Вифиния, Гераклея, Боспор, а также империя Митридата. Эти государства были созданы из местного человеческого «материала», оплодот-воренного кипучей эллинской энергией и скрепленного эллинской культурой. Эллины привнесли в них свой способ ведения хозяйства, свои правовые нормы, свои философию и науку [254–264].