Глава XIX. Хатасу под влиянием чар

 

Была прекрасная ночь. Небо было усыпано сверкающими звездами. К храму Гаторы быстро приближались носилки. У входа носильщики остановились, и из носилок вышла закутанная в покрывало женщина.

Она быстро поднялась по ступенькам и проскользнула в храм. Ждавший с факелом у порога жрец осветил ей путь. Ночная посетительница и не подозревала, что кто–то, скрывшись в тени колонны, к которой она подходила, сверкающим взглядом наблюдает за ней с той минуты, когда она вышла из носилок.

Этот человек, закутанный с головы до ног в темный плащ с капюшоном, держал в руках какой–то предмет, который тщательно прятал в складках одежды, и не спускал глаз с входа в храм. В тот момент, когда она проходила мимо колонны, прятавшийся в тени человек выпрямился и внезапно шагнул к ней. Женщина невольно отступила назад, с удивлением вглядываясь в неясные контуры лица и фосфорические глаза незнакомца, светящиеся, как у кошки. Не успела она опомниться, как почувствовала, что ее схватили за руку и вложили какой–то свежий и влажный предмет. В ту же минуту человек снова отступил в тень и исчез.

– Что это значит? – закричала она, оборачиваясь назад к жрецу. Тот подошел. Тогда Хатасу, так как это была она, увидела, что держит в руках великолепную розовую ветку с едва распустившимся пурпурным цветком и готовым раскрыться бутоном.

– Кто осмелился приблизиться к тебе, царица, и проникнуть в священную ограду? – ужаснулся жрец. – Я сейчас же подниму тревогу и велю схватить дерзкого.

Царица поспешно сделала отрицательный знак.

– Вернись, Сетнехт! Я запрещаю тебе поднимать шум из–за пустяков, преследовать безумца, который принял меня за другую.

Она села в носилки и несколько раз с улыбкой понюхала цветок. Сильный и приятный запах розы казался ей лучше всех, встречавшихся раньше. Разгоряченная, с тяжелой головой, вернулась она во дворец. Придя в свою комнату, она еще раз посмотрела на таинственно поднесенную ветку. Пожирающий взгляд незнакомца на минуту остановился на ней, не оставляя ни малейшего сомнения в ошибке.

– Царице или женщине подарен этот цветок? – прошептала она. Презрительная улыбка скользнула по ее губам. Кто в Египте осмелился бы поднять на нее глаза и видеть женщину в гордом фараоне Хатасу, который презирал свой слабый пол, при случае смело держал скипетр, меч и бич царя?

Тем не менее, она еще несколько раз понюхала розу и велела Аме поставить ее в вазе на стол, стоявший недалеко от ее кровати. Затем она легла и заснула. Всю ночь она беспокойно ворочалась с боку на бок. Ее била нервная дрожь, дыхание было тяжелым. Ее одолевали какие–то видения и кошмары. Она видела Тутмеса, своего младшего брата и соперника, старающегося задушить ее под массой роз, удушливый аромат перехватил дыхание. Потом она заметила, что это был вовсе не изменник, а какой–то незнакомый молодой мужчина. Наклонившись над ней, он пронзал ее острым взглядом, ей казалось, будто копье проходит сквозь грудь. Наконец все исчезло. Тогда она увидела парящего в белом облаке Наромата. Он протягивал руки и старался приблизиться к ней, но никак не мог этого сделать.

Хатасу встала поздно. Она чувствовала себя очень плохо. Голова была тяжелая и болела, щеки горели и какое–то внутреннее страдание терзало ее. Нетерпение и гнев царицы испугали служанок во время одевания, В совете, где она председательствовала, Хатасу рассеянно слушала доклады сановников, сделала несколько жестких выговоров и вернулась к себе, полная раздражения и смутной тоски. Случайно ее взгляд упал на розы, все еще стоявшие в вазе. Но аромат стал значительно слабее, хотя цветок еще был совсем свежий. Затем, охваченная раздражением, она прошептала:

– Глупый цветок. Может быть, твой сильный запах причинил мне эту головную боль. Право, я, кажется, с ума сошла, что до сих пор храню этот подозрительный дар неизвестного смельчака.

И Хатасу выбросила розу в открытое окно. Предательский цветок зацепился за ветку жасминного куста и повис. Недовольная всем этим, она легла и мечтала о Наромате.

К вечеру было получено известие, как по волшебству рассеявшее все ее любовные грезы. Бледный, с дрожащими губами, Сэмну пришел объявить, что Тутмес бежал из Буто.

Хатасу была вне себя от гнева. При известии об опасности, угрожавшей ее власти, она подавила в себе все другие чувства, чтобы с обычным хладнокровием энергично действовать.

Несколько дней прошло как в лихорадке. Тутмеса нигде не находили, всюду были приняты меры предосторожности, и всякая попытка восстания не имела ни малейшего шанса на успех.

Дней через восемь после ночного посещения храма Гаторы, от беспокойства и волнения царица совершенно обессилела, и нравственно и физически. Отослав людей, она осталась одна на террасе и мечтала. Обширная терраса была щедро украшена ароматными растениями, посаженными в большие кадки. Несколько ступеней под стражей двух гранитных львов спускались в сад. Из сада пальмы бросали тень на плиты розового гранита, Сквозь кусты сверкала гладь бассейна. Всходила луна, заливая мягким светом все вокруг. Одно сердце человека не было созвучно спокойствию природы. Обладательница этого великолепного дворца и этого волшебного сада была слепа к окружающим красотам.

Горькие беспорядочные мысли тревожили Хатасу, Она упрекала себя в том, что доверила Тутмеса чужим рукам, давая полную свободу своим врагам, жрецам и партии недовольных озлобить сердце этого ребенка, возбудить в нем раннее честолюбие и сделать из него послушное орудие своих преступных интриг. Нет, ей следовало держать его возле себя, чтобы воспитать его юную душу согласно своей воле.

И где скрывается этот опасный беглец, который с минуты на минуту может появиться здесь, где его меньше всего ждут, и поднять знамя восстания?

Еще более тяжелые, мечущиеся между страхом и надеждой мысли заставляли сильно биться сердце невысокого юноши, спрятавшегося на другом конце террасы в искусственной чаще зелени. Он не сводил пылающих глаз с лица государыни.

Этот молчаливый собеседник Хатасу был Тутмес, явившийся испытать на ней силу всемогущих чар. Тем не менее, при мысли, что колдовство может не подействовать, холодный пот выступал у него на лбу. В этом случае он мог проиграть свободу, а может быть, и саму жизнь. Не знавшие секрета жрецы смотрели на его план как на безумие и хотели помешать его исполнению, но молодой сокол в первый раз показал клюв и когти. Он заявил, что твердо решил или приобрести расположение сестры и свободу, или сейчас же умереть, так как предпочитает смерть существованию узника или беглеца. Доверенный храма ввел его во дворец и указал террасу, куда царица часто приходила подышать ночной свежестью. Через эту террасу он мог также пробраться в ее комнаты.

Тутмес уже полчаса прятался в кустах, когда царица вышла на террасу. Сначала Хатасу беспокойно ходила взад–вперед по террасе, потом легла на ложе. Прошло довольно много времени, прежде чем он смог решиться. С возрастающим волнением смотрел он на сестру. Сильный и ядовитый аромат ожерелья, надетого на шею, бросился ему в голову. Кровь стучала в висках, дыхание перехватывало. Тысячи предположений о том, что произойдет, вертелись в его возбужденном уме. Вдруг к нему пришла мысль, что если волшебный аромат действительно внушит Хатасу любовь, то она легко может сделать его своим другом. Хотя такое решение было в его пользу, и разрешало все трудности, однако странное чувство сжало сердце юноши. Кровь залила его лицо. В первый раз он стал жадно всматриваться и искать женщину в сестре, в этой гордой государыне, в которой никогда не видел никого, кроме соперницы.

Случай благоприятствовал его исследованию. Было светло, почти как днем. Он смотрел на ложе и столик из сандалового дерева, на котором стоял золотой кубок и лежало опахало из перьев. Но взгляд Тутмеса скользнул по всем этим предметам и жадно остановился на женщине, неподвижно лежавшей на пурпурных, отделанных золотом подушках.

Легкая и узкая полотняная туника покрывала царицу, плотно облегая ее тело и обрисовывая ее стройные и изящные формы, нисколько не потерявшие еще эластичность и грацию юности. Выглядывавшая из короткого рукава и резко вырисовывавшаяся на белых одеждах рука отличалась чудными контурами и заканчивалась такой маленькой, тонкой ладонью с изящными пальцами, что невольно приходилось удивляться, как эта слабая детская ручка могла так строго и сурово держать скипетр и управлять кормилом большой империи. Густые волосы Хатасу, свободные от прически и украшений, рассыпались по подушкам, окружая будто черным покрывалом ее гармоничное лицо. Тонкий и правильный нос, строгий и энергичный рот, опущенные веки, обрамленные загнутыми вверх ресницами, придавали ей сходство со статуей.

– Да, она еще прекрасна и может заставить биться сердце! – невольно прошептал Тутмес. – Но подействуют ли чары на такую закаленную натуру? Изменят ли они течение мыслей, волнующих этот гладкий лоб? Уничтожат ли зловещие решения, назревающие под нахмуренными бровями?

Под тяжестью этих сомнений молодой царевич совершенно забыл, где он находится. Глубоко вздохнув, он быстро поднес руку ко лбу. Это движение заставило звякнуть браслеты о кольца ожерелья.

От этого металлического звука царица быстро поднялась и окинула террасу пылающим взором. К ее невыразимому удивлению, она увидела, как в глубине террасы появилась маленькая и стройная фигура юноши и бросилась к ней, быстрая и легкая, как тень. Прежде чем она успела опомниться или вскрикнуть, молодой человек стоял уже на коленях и, обняв ее ноги, бормотал дрожащим голосом:

– Не зови никого, Хатасу, это я!

– Тутмес! Безумный! Как ты осмелился проникнуть сюда? – пробормотала пораженная царица, опускаясь на ложе.

– Да, это я. Но я прихожу не как мятежник, а как проситель, отдающийся на твою милость. Из сострадания убей меня, если моя жизнь мешает тебе, или позволь мне жить возле тебя в качестве младшего брата, твоего подданного, члена твоего семейства. Только не ссылай меня в эту яму, где я теряю рассудок от скуки и отчаяния. Вспомни, что мы дети одного и того же отца, и не отталкивай меня.

Он наклонился к ней, желая прочесть ответ на ее лице, и, схватив ее за руки, привлек к себе.

Царица ничего не ответила. Как бы охваченная внезапной слабостью, она облокотилась на подушки. Вдыхаемый яд действовал на нее, бросаясь в голову и сдавливая грудь. Потому ли, что аромат в воздухе был слабее, или потому, что царица была необыкновенно рассудительной натурой и ее привычка повелевать своими чувствами не подвела ее и на этот раз, но в ее душе пробудилось только сожаление и материнская снисходительность к этому молодому существу, которое, несмотря ни на что, все–таки было ее братом, В ее уме воскрес образ отца. Ей вспомнился вечер, когда незадолго до смерти он привел в ее комнату худенького семилетнего мальчика и с грустью сказал ей:

– Я чувствую, что мой конец близок. Обещай мне, Хатасу, что из любви к моей памяти ты будешь покровительствовать этому ребенку, и моя просьба, что бы ни случилось, будет служить щитом сироте.

Взволнованная, с глазами, полными слез, она положила тогда свою руку на голову ребенка и сказала отцу:

– Какой злой дух внушает тебе такие мрачные мысли? Ты будешь жить, мой дорогой отец, для славы своего народа. Если же мое обещание может успокоить тебя, то клянусь тебе заботиться о мальчике. Затем, подняв мальчика, она крепко его поцеловала. Тогда довольная улыбка осветила бледное лицо Тутмeса I. Не явилась ли теперь его тень, чтобы напомнить это обещание? Чем виноват этот ребенок, что честолюбивая каста жрецов сделала из него орудие смут, с целью поработить гордую независимость царицы, презирающей их власть. В эту минуту не предлагает ли ей судьба случай исправить ошибку, о которой несколько минут назад она сама сожалела?

Глубоко вздохнув, царица выпрямилась. Ее взгляд упал на детское лицо Тутмеса, который все еще стоял на коленях. Боязливо, с полуоткрытыми губами, с глазами, полными слез, он смотрел на нее, не понимая продолжительного молчания. И снова в ее душу проникло смягчающее чувство любви и жалости. Наклонившись к нему, она взяла обеими руками голову юноши и запечатлела поцелуй на его губах.

– Ты являешься просителем, взывая к памяти нашего отца, славного и божественного. Этот призыв не был напрасен, и я даю тебе братский поцелуй, так как приятней любить, чем ненавидеть. Поступай так, Тутмес, чтобы мне никогда не пришлось сожалеть об этой минуте. Я не даю тебе трона, так как должна царствовать одна, но я предоставляю тебе права и почести, принадлежащие моему брату. Наступит день, – она меланхолично улыбнулась, – и эта корона, которой ты так жаждешь, перейдет к тебе по праву, так как у меня нет наследников.

От этих слов и поцелуя бурное чувство стыда и унижения потрясло молодую душу честного и гордого Тутмеса. При мысли о средстве, предательски употребленном для приобретения любви, которой он не стоил, при мысли, что жрецы хотели воспользоваться им для уничтожения этой женщины, только что давшей ему братский поцелуй, яркая краска залила его щеки. «Я предательски поступил с тобой!» – чуть не закричал он под влиянием этих чувств и ядовитого аромата.

Эти слова у него еще хватило силы сдержать, но зато слезы внезапно брызнули из его глаз и смочили руки царицы, к которым он прижал пылавшее лицо. Хатасу, удивленная этим странным приступом отчаяния, приписала его страху и опасениям, которые пережил юноша. Она ласково подняла его голову, вытерла слезы, струившиеся по нежным щекам, и сказала с улыбкой:

– Успокойся, прошлое вычеркнуто и забыто, а будущий фараон Тутмес III не должен быть плаксой. Садись сюда, на эту скамейку, и поговорим немного о новой жизни, начинающейся для тебя.

Твое положение и твои дела открывают для тебя широкую и лучезарную будущность. Наслаждайся в границах благоразумия беззаботностью и удовольствиями, составляющими удел юности. Слишком рано явятся заботы и тяжелый труд управления, тяжела массивная корона государей Нила.

И еще одна вещь, Тутмес. Не слушай жрецов и не верь слепо их внушениям. Будущий царь должен научиться сам обо всем судить и читать в сердцах людей. Служители храма научили тебя ненавидеть меня, как врага, а между тем, они сами разлучили нас, делая из тебя орудие, направленное против моей жизни и власти. А зачем? Чтобы сделать из неопытного ребенка, которого они посадят на трон, своего раба, орудие своей власти, которую они хотели бы возвести выше царской воли. Они называют себя представителями и выразителями воли богов, управляющей вселенной. Хорошо! Пусть народ смотрит на них так, но государи Египта – дети Амона–Ра. В нас течет кровь бога, и мы не нуждаемся в посредниках между фараонами и их бессмертным отцом. Из тех неисчислимых сумм, взятых с побежденных народов, огромную часть мы тратим на сооружения храмов, а эта ненавистная и вечно интригующая каста хотела бы создать себе пьедестал и, опираясь на имя божества, подняться выше нас. Ни один царь, достойный своего титула, не потерпит этого. Как одно солнце сияет на небе, так и одна воля фараона должна управлять империей.

Произнося это, царица воодушевилась. Страшная гордость, переполнявшая ее душу, светилась в пылавших глазах, играла в складках губ и слышалась в вибрациях ее металлического голоса. Тутмес слушал ее в сильном волнении. Это твердое убеждение быть выше человечества, это царское величие находило отклик в его честолюбивой душе. Он чувствовал, что Хатасу была права, и он действительно был орудием в руках жрецов. В первый раз в нем забушевало возмущение против тех, которые постоянно твердили ему, что только им одним он будет обязан властью.

Он подыскивал ответ, в котором бы его мысли согласовались с благоразумием, когда царица, со своей обычной подвижностью ума, отвлекла его неожиданным вопросом:

– Как ты бежал? Тебе помогал Антеф?

– Нет, клянусь тебе памятью нашего божественного отца, Антеф остался твоим верным слугой. Для бегства я воспользовался его брачным пиром.

– С кем ты бежал и где скрывался здесь? Следствие установило, что два служителя храма, снабженные пропусками, выехали из одних ворот крепости.

– Я был переодет писцом, а здесь меня прятали в храме Амона. Но, Хатасу, ведь ты не накажешь их за это? – пробормотал Тутмес, испытующе взглянув на царицу.

– Успокойся! Я никого не накажу, так как прощаю тебя. Но неужели же это жрецы посоветовали тебе явиться ко мне сюда?

– Нет, это было мое собственное решение.

Неопределенная улыбка скользнула по губам Хатасу.

– Ты хорошо поступил, – сказала она, – что не последовал их совету выжидать удобной минуты, чтобы открыто восстать против меня. Но на сегодня довольно об этом. Следуй за мной. Я отдам приказание насчет твоего предварительного устройства.

Она встала и провела Тутмеса в свою комнату, где приказала ему ждать. Выйдя в соседний кабинет, Хатасу три раза ударила в тэмбр. Тотчас драпировка приподнялась и появился один из телохранителей. Это был Кениамун.

– Ступай и передай коменданту дворца, что я приказываю собрать в маленьком приемном зале начальника телохранителей, офицеров и чиновников, дежурящих сегодня ночью. Пусть также позовут моих личных писцов и астролога Рамери, которому я поручила в эту ночь прочесть по звездам волю бессмертных. Поторопись же, так как через полчаса я приду туда сама. Если Сэмну не уехал, пусть он сейчас придет ко мне.

Молодой человек бросился исполнять полученные приказания. Не прошло и получаса, как значительная толпа офицеров, жрецов и чиновников всех рангов и возрастов уже собралась в назначенный зал, ярко освещенный факелами и лампами.

Все были в страхе и не могли объяснить этого ночного собрания. Но все чувства сменились глубоким изумлением при виде Хатасу, ведущей под руку молодого Тутмеса. В Фивах уже знали, что изгнанник бежал из Бутo. Все ожидали ужасных кровавых событий, но вовсе не такого, совершенно непонятного согласия.

Царица, одевшая белое платье и тунику из пурпурной ткани, украсившая голову золотой диадемой, взошла на возвышение и остановилась перед троном. Царевич встал на предпоследней ступеньке. Тогда, указав собранию на Тутмеса, Хатасу объявила, что по внушению Амона–Ра она примирилась со своим братом и дарует ему права и почести, принадлежащие ее самому близкому родственнику и будущему наследнику трона.

Возгласы, крики и восклицания были ответом на эти слова. Большая часть их шла от чистого сердца, так как это чудесное примирение избавляло всех от угрозы гражданской войны.

Затем царица приказала, чтобы завтра собрались ее советники, заведующие царскими вотчинами и хранители сокровищ, чтобы определить удел царевичу и штат его дома. Смотритель дворца получил приказание временно поместить царевича, а начальник телохранителей – дать ему на ночь небольшой караул. Потом Хатасу благосклонно отпустила Тутмеса и распустила собрание, а сама ушла в свои апартаменты.