Головна сторінка Випадкова сторінка КАТЕГОРІЇ: АвтомобіліБіологіяБудівництвоВідпочинок і туризмГеографіяДім і садЕкологіяЕкономікаЕлектронікаІноземні мовиІнформатикаІншеІсторіяКультураЛітератураМатематикаМедицинаМеталлургіяМеханікаОсвітаОхорона праціПедагогікаПолітикаПравоПсихологіяРелігіяСоціологіяСпортФізикаФілософіяФінансиХімія |
Частина І. ЗАГАЛЬНА ПАТОЛОГІЯ 29 страницаДата добавления: 2015-09-15; просмотров: 662
ГЛАВА XXXIV, ГЛАВА XXXV, в коей продолжается рассказ о том, как Дон Кихот узнал о способерасколдовать Дульсинею, а равно и о других удивительных происшествиях Тут все увидели, что под звуки этой приятной музыки к ним приближаетсянечто вроде триумфальной колесницы, запряженной шестеркою гнедых мулов,покрытых белыми попонами, и на каждом из мулов сидел кающийся в белойодежде, с большим зажженным восковым факелом в руке. Была сия колесница разав два, а то и в три больше прежних; на самой колеснице и по краям еепомещалось еще двенадцать кающихся в белоснежных одеяниях и с зажженнымифакелами, каковое зрелище приводило в восхищение и вместе в ужас, а навысоком троне восседала нимфа под множеством покрывал из серебристой ткани,сплошь усыпанных золотыми блестками, что придавало не весьма богатому еенаряду особую яркость. Лицо ее было прикрыто прозрачным и легким газом,сквозь его складки проглядывали очаровательные девичьи черты, а множествофакелов, ее освещавших, позволяло судить о красоте ее и возрасте, каковой,по-видимому, не достигал двадцати лет и был не ниже семнадцати. Рядом с неюсидела фигура под черным покрывалом, в платье, доходившем до пят, с длиннымшлейфом. Колесница остановилась прямо перед герцогом, герцогинею и ДонКихотом, и в то же мгновение на ней смолкли звуки гобоев, арф и лютней,фигура же встала с места, распахнула длинную свою одежду, откинулапокрывало, и тут все ясно увидели, что это сама Смерть, костлявая ибезобразная, при взгляде на которую Дон Кихот содрогнулся, Санчо струхнул идаже герцогу с герцогиней стало не по себе. Поднявшись и вытянувшись во весьрост, эта живая Смерть несколько сонным голосом и слегка заплетающимсяязыком заговорила так: Я - тот Мерлин, которому отцом Был дьявол, как преданья утверждают. (Освящена веками эта ложь!) Князь магии, верховный жрец и кладезь Старинной Зороастровой науки, Я с временем веду борьбу, стараясь, Чтоб, вопреки ему, вы не забыли О странствующих рыцарях, которых За доблесть я глубоко чтил и чту. Хоть принято считать, что чародеев, Волшебников и магов отличает Завистливый, коварный, злобный нрав, Я кроток, ласков, к людям благосклонен И всячески стремлюсь творить добро. Я пребывал в пещерах Дита {1} мрачных, Вычерчивая там круги, и ромбы, И прочие таинственные знаки. Как вдруг туда проник печальный голос Прекрасной Дульсинеи из Тобосо. Поняв, что превратило колдовство Ее из знатной дамы в поселянку, Я жалостью проникся, заключил Свой дух в пустую оболочку этой На вид ужасной, изможденной плоти, Перелистал сто тысяч фолиантов, В которых тайны ведовства сокрыты, И поспешил сюда, чтоб положить Конец беде, столь тяжкой и нежданной. О ты, краса и гордость тех, кто ходит В стальных и диамантовых доспехах; Ты, свет, маяк, пример, учитель, вождь Тех, кто предпочитает косной лени И праздной неге пуховых перин Кровавый и тяжелый ратный труд! Узнай, о муж, прославленный навеки Геройскими деяньями, узнай, Испании звезда, Ламанчи солнце, Разумный и учтивый Дон Кихот, Что обрести первоначальный облик Сладчайшей Дульсинее из Тобосо Удастся, к сожалению, не раньше, Чем Санчо, твой оруженосец верный, По доброй воле под открытым небом Три тысячи и триста раз огреет Себя по голым ягодицам плетью Так, чтоб зудел, горел и саднил зад. Решенье это, с коим согласились Все, кто в ее несчастии виновен, Я и пришел, сеньоры, объявить. - Да ну тебя! - вскричал тут Санчо. - Какое там три тысячи, - для меняи три удара плеткой все равно что три удара кинжалом. Пошел ты к черту стаким способом расколдовывать! Не понимаю, какое отношение имеют мои ягодицык волшебным чарам! Ей-богу, если только сеньор Мерлин не найдет другогоспособа расколдовать сеньору Дульсинею Тобосскую, то пусть она и в гробсойдет заколдованная! - А вот я сейчас схвачу вас, дрянь паршивая, - заговорил Дон Кихот, - вчем мать родила привяжу к дереву, и не то что три тысячи триста плетей, а ивсе шесть тысяч шестьсот влеплю, да так, что, дергайтесь вы хоть три тысячитриста раз, они все равно не отлепятся. И не смейте возражать, иначе я извас душу вытрясу. Но тут вмешался Мерлин: - Нет, так не годится, на эту порку добрый Санчо должен пойтидобровольно, а не по принуждению, и притом, когда он сам пожелает, ибоникакого определенного срока не установлено. Кроме того, бичевание будетсокращено вдвое, если только он согласится, чтобы другую половину ударовнанесла ему чужая рука, хотя бы и увесистая. - Ни чужая, ни собственная, ни увесистая, ни развесистая, - объявилСанчо, - никакая рука не должна меня трогать. Я, что ли, родил сеньоруДульсинею Тобосскую? Так почему же мне своими ягодицами приходитсярасплачиваться за ее грешные очи? Вот мой господин уж подлинно составляетчасть ее самой, потому он беспрестанно называет ее своей жизнью, душою,опорой и поддержкой, и он может и должен отстегать себя ради нее и сделатьвсе, лишь бы только она была расколдована, но чтобы я себя стал хлестать?..Abernuntio {2}. Только успел Санчо это вымолвить, как серебристая нимфа, сидевшая рядомс духом Мерлина, вскочила, откинула тонкое покрывало, под которым оказалосьнеобыкновенной красоты лицо, и, обращаясь непосредственно к Санчо Пансе, счисто мужской развязностью и не весьма нежным голосом заговорила: - О незадачливый оруженосец, баранья твоя голова, дубовое сердце,булыжные и кремневые внутренности! Если б тебе приказали, наглая рожа,броситься с высокой башни на землю, если б тебя попросили, врагчеловеческого рода, сожрать дюжину жаб, две дюжины ящериц и три дюжины змей,если б тебя уговаривали зверски зарезать жену и детей кривою и остроюсаблею, то твое ломанье и отлыниванье никого бы и не удивили, но придаватьзначение трем тысячам тремстам плетям, в то время как самый скверныймальчишка из сиротского дома ежемесячно получает столько же, - вот чтоизумляет, поражает, ужасает все добрые души, которые внимают здесь твоимсловам, и ужаснет еще всех тех, которые со временем об этом узнают. Уставь,гнусное, бесчувственное животное, уставь, говорят тебе, свои буркалы, как уиспуганного филина, на мои очи, подобные сияющим звездам, и ты увидишь, какпоток за потоком и ручей за ручьем струятся из них слезы, образуя промоины,канавки и дорожки на прекрасных равнинах моих ланит. Сжалься, прощелыга изловредное чудовище, над цветущими моими летами, до сих пор еще неперевалившими за второй десяток: ведь мне всего только девятнадцать, адвадцати еще нет, и вот я чахну и увядаю под грубой мужицкой оболочкой, иесли я сейчас не кажусь мужичкою, то это благодаря здесь присутствующемусеньору Мерлину, который сделал мне особое одолжение единственно для того,чтобы моя красота тебя тронула, ибо слезы скорбящей красавицы обращают утесыв хлопок, а тигров в овечек. Хлещи же, хлещи себя по мясам, скот немыслимый,пробуди свою удаль, которая направлена у тебя на обжорство и только наобжорство, и возврати мне нежность кожи, кротость нрава и красоту лица. Еслиже ради меня ты не пожелаешь смягчиться и прийти к разумному решению, торешись хотя бы ради несчастного этого рыцаря, что стоит подле тебя, то естьради твоего господина, которого душа мне сейчас видна: она застряла у него вгорле на расстоянии десяти пальцев от губ и намерена, смотря по тому, каковбудет твой ответ - суров ли, благоприятен ли, вылететь из его уст или жевозвратиться к нему в утробу. При этих словах Дон Кихот пощупал себе горло и, обратясь к герцогу,молвил: - Клянусь богом, сеньор, Дульсинея говорит правду: душа и впрямьзастряла у меня в горле, будто арбалетное ядрышко. - Что ты на это скажешь, Санчо? - спросила герцогиня. - Скажу, сеньора, - отвечал Санчо, - то же, что и прежде: насчет плетей- abernuntio. - Abrenuntio должно говорить, Санчо, ты не так выговариваешь, -поправил его герцог. - Оставьте меня, ваше величие, - сказал Санчо, - мне сейчас не до такихтонкостей, прибавил я одну букву или же убавил, - я до того расстроен тем,что кто-то будет меня пороть или же я сам себя должен выпороть, что за своислова и поступки не отвечаю. Хотел бы я знать, однако ж, где это моя госпожасеньора донья Дульсинея Тобосская слышала, чтобы так просили: сама жедобивается от меня, чтобы я согласился себе шкуру спустить, и обзывает меняпри этом бараньей головой, скотом немыслимым и ругает на чем свет стоит, такчто сам черт вышел бы из терпения. Да что, в самом деле, тело-то у менякаменное, или же меня хоть сколько-нибудь касается, заколдована она или нет?Другая, чтоб задобрить, корзину белья с собой привезла бы, сорочек, платкови полусапожек, хоть я их не ношу, а эта то и знай бранится, - видно, забыла,как у нас говорят: навьючь осла золотом - он тебе и в гору бегом побежит, аподарки скалу прошибают, а у бога просить не стыдись, но и потрудиться длянего не ленись, и синица в руках лучше, чем журавль в небе. А тут еще мойгосподин, вместо того чтобы меня умаслить и по шерстке погладить, - он, мол,тогда станет мягкий, как воск, лепи из него что хочешь, - объявляет, чтосхватит меня, привяжет голым к дереву и всыплет двойную порцию розог. Ипусть все эти прискорбные сеньоры возьмут в толк, что они добиваются поркине какого-нибудь там оруженосца, а губернатора, - поднимай, как говорится,выше. Нет, прах их побери, пусть сначала научатся просить, научатсяуговаривать и станут повежливее, а то день на день не похож, и не всегдачеловек в духе бывает. Я сейчас готов лопнуть с досады, что мое зеленоеполукафтанье в клочьях, а тут еще меня просят, чтоб я дал себя высечь пособственному хотению, а мне этого так же хочется, как все равно превратитьсяв касика {3}. - Скажу тебе по чести, друг Санчо, - молвил герцог, - что если ты несделаешься мягче спелой фиги, то не получишь острова. Разве у меня хватитсовести послать к моим островитянам жестокосердного губернатора, чьекаменное сердце не тронут ни слезы страждущих девиц, ни мольбыблагоразумных, могущественных и древних волшебников и мудрецов? Однимсловом, Санчо, или ты сам себя высечешь, или тебя высекут, или не быватьтебе губернатором. - Сеньор! - сказал Санчо. - Нельзя ли дать мне два дня сроку, чтобы яподумал, как лучше поступить? - Ни в коем случае, - возразил Мерлин. - Это дело должно быть решенотут же и сию минуту: либо Дульсинея возвратится в пещеру Монтесиноса и сновапримет облик крестьянки, либо в том виде, какой она имеет сейчас, еевосхитят в Елисейские поля, и там она будет ждать, доколе положенное числорозог не будет отсчитано полностью. - Ну же, добрый Санчо, - сказала герцогиня, - наберись храбрости иотплати добром за хлеб, который ты ел у своего господина Дон Кихота, - всемы обязаны оказывать ему услуги и ублажать его за добрый нрав и высокиерыцарские деяния. Дай же, дружок, свое согласие на порку и не празднуйтруса: ведь ты сам хорошо знаешь, что храброе сердце злую судьбу ломает. Вместо ответа Санчо повел с Мерлином такую глупую речь: - Сделайте милость, сеньор Мерлин, растолкуйте мне: сюда под видомгонца являлся черт и от имени сеньора Монтесиноса сказал моему господину,чтобы тот ждал его здесь, потому он сам, дескать, сюда прибудет и научит,как расколдовать сеньору донью Дульсинею Тобосскую, но до сих пор мыникакого Монтесиноса в глаза не видали. Мерлин же ему на это ответил так: - Друг Санчо! Этот черт - невежда и преизрядный мерзавец: я посылал егок твоему господину с поручением вовсе не от Монтесиноса, а от себя самого,Монтесинос же сидит в своей пещере и, можно сказать, ждет не дождется, чтобыего расколдовали, так что он и рад бы в рай, да грехи не пускают. Если же ону тебя в долгу, либо если у тебя есть к нему дело, то я живо тебе егодоставлю и отведу, куда скажешь. А пока что соглашайся скорей на порку, -уверяю тебя, что это будет тебе очень полезно как для души, так и для тела:для души - потому что ты тем самым оказываешь благодеяние, а для тела -потому что, сколько мне известно, ты человек полнокровный, и легкоекровопускание не сможет тебе повредить. - Больно много лекарей развелось на свете: волшебники - и те лекарямизаделались, - заметил Санчо. - Ну, коли все меня уговаривают, хотя сам-то ясмотрю на это дело по-другому, так и быть, я согласен нанести себе тритысячи триста ударов плетью с условием, однако ж, что я буду себя пороть,когда мне это заблагорассудится, и что никто мне не будет указывать день ичас, я же, со своей стороны, постараюсь разделаться с этим возможно скорее,чтобы все могли полюбоваться красотою сеньоры доньи Дульсинеи Тобосской, аведь она сверх ожидания, видно, и впрямь красавица. Еще я ставлю условием,что я не обязан сечь себя до крови и что если иные удары только мух спугнут,все-таки они будут мне зачтены. Равным образом, ежели я собьюсь со счета, топусть сеньор Мерлин, который все на свете произошел, потрудится подсчитать иуведомить меня, сколько недостает или же сколько лишку. - О лишке уведомлять не придется, - возразил Мерлин, - чуть толькоположенное число ударов будет отпущено, сеньора Дульсинея внезапнорасколдуется и из чувства признательности явится поблагодарить доброго Санчои даже наградить его за доброе дело. Так что ни о лишке, ни о недостаче тыне беспокойся, да и небо не позволит мне хотя на волос тебя обмануть. - Ну так господи благослови! - воскликнул Санчо. - Я покоряюсь горькоймоей судьбине, то есть принимаю на указанных условиях эту епитимью. Только Санчо успел это вымолвить, как снова затрубили трубы, сновазатрещали бесчисленные аркебузные выстрелы, а Дон Кихот бросился к Санчо нашею и стал целовать его в лоб и щеки. Герцогиня, герцог и все прочиевыразили свой восторг, и колесница тронулась с места; и при отъездеДульсинея отвесила поклон герцогу с герцогиней и особенно глубокий - Санчо. А между тем на небе все ярче разгоралась заря, радостная и смеющаяся,полевые цветы поднимали головки, а хрустальные воды ручейков, журча межбелых и желтых камешков, понесли свою дань ожидавшим их рекам. Ликующаяземля, ясное небо, прозрачный воздух, яркий свет - все это, и вместе ипорознь, возвещало, что день, стремившийся вослед Авроре, обещает быть тихими ясным. Герцог же и герцогиня, довольные охотою, а равно и тем, скольостроумно и счастливо достигли они своей цели, возвратились к себе в замок снамерением затеять что-нибудь новое, выдумывать же всякие проказы доставлялоим величайшее удовольствие. 1 Дит (миф.) - то же, что Плутон - бог подземного царства. 2 Правильно: abrenuntio - отрекаюсь: здесь - ни за что (лат.). 3 Касик - старшина, вождь у индейцев, в данном случае индеец вообще.ГЛАВА XXXVI, в коей рассказывается о необычайном и невообразимом приключении сдуэньей Гореваной, иначе называемой графинею Трифалъди, и приводится письмо,которое Санчо Панса написал жене своей Тересе Панса У герцога был домоправитель, великий шутник и весельчак: это онисполнял роль Мерлина, он же руководил всем этим приключением, сочинил стихии подучил одного из пажей изобразить Дульсинею. Немного погодя с помощьюсвоих господ он составил план нового приключения, свидетельствовавший онеобыкновенно хитроумной и на редкость богатой его выдумке. На другой день герцогиня спросила Санчо, начал ли он принятое им насебя покаяние, необходимое для того, чтобы расколдовать Дульсинею. Санчоответил, что начал и прошедшей ночью уже нанес себе пять ударов. Герцогиняспросила, чем именно он их нанес. Санчо ответил, что рукою. - Это шлепки, а не бичевание, - заметила герцогиня. - Я убеждена, чтоподобная мягкость обхождения с самим собой не понравится мудрому Мерлину.Нет уж, добрый Санчо, избери-ка ты для себя плеть с шипами или же с узлами,- так будет чувствительнее; ведь недаром говорит пословица, что и для ученьяполезно сеченье, а свободу столь знатной особы, какова Дульсинея, такдешево, такой ничтожной ценой приобрести нельзя. И еще прими в рассуждение,Санчо, что добрые дела, которые делаются вяло и нерадиво, не зачитываются ировно ничего не стоят. На это Санчо ответил так: - А вы дайте мне, ваша светлость, плетку или же веревку, какую получше,и я буду себя стегать, только не очень больно, потому было бы вам известно,ваша милость, что хоть я и простой мужик, а тело у меня не из ряднины, аскорей из хлопчатой бумаги, и калечить себя ради чужой пользы - это не дело. - В добрый час, - молвила герцогиня, - завтра я выберу плеточку как разпо тебе, и нежной твоей коже она полюбится как родная сестра. Затем Санчо сказал герцогине: - К сведению вашей светлости, дорогая моя сеньора, я написал письмомоей жене Тересе Панса и уведомил ее обо всем, что со мной произошло с техпор, как мы с ней расстались; письмо у меня тут, за пазухой, остается тольконадписать адрес, и мне бы хотелось, чтобы ваше благоразумие его прочитало,потому мне сдается, что оно написано по-губернаторски, то есть так, какдолжны писать губернаторы. - А кто же его сочинил? - осведомилась герцогиня. - Кто же, как не я, грешный? - сказал Санчо. - И сам же и написал? - продолжала допытываться герцогиня. - Какое там, - отвечал Санчо, - я не умею ни читать, ни писать, я могутолько поставить свою подпись. - Ну что ж, посмотрим, - молвила герцогиня, - я уверена, что в этомписьме ты выказал свои блестящие умственные способности. Санчо достал из-за пазухи и протянул герцогине незапечатанное письмо,которое заключало в себе следующее: "Хоть и славно меня выпороли, зато я славно верхом прокатился; хоть ибудет у меня славный остров, но за это не миновать мне славной порки. Сейчасты всего этого не поймешь, милая Тереса, но потом я тебе объясню. Да будеттебе известно, Тереса, твердое мое решение: тебе надлежит ездить в карете,иначе тебе не подобает, потому ездить как-нибудь по-другому - это для тебятеперь все равно что ползать на карачках. Ты жена губернатора, смотри же: у тебя все должно быть так, чтобы комарноса не подточил! При сем прилагаю зеленый охотничий кафтан, который мнепожаловала сеньора герцогиня, - прикинь, не выйдет ли из него юбки и кофтыдля нашей дочки. В здешних краях говорят, что мой господин Дон Кихот -помешанный разумник и забавный сумасброд и что я ему отличная пара. Побывалимы в пещере Монтесиноса, а мудрый Мерлин на предмет расколдования ДульсинеиТобосской, которую, впрочем, все ее земляки зовут Альдонсой Лоренсо, выбралменя: мне надлежит нанести себе три тысячи триста ударов за вычетом техпяти, что я уже нанес, и тогда она будет совсем расколдованная, не хуже насс тобой. Об этом ты никому не говори, а то вынесешь сор из дому - и пойдуткривотолки. Через несколько дней я отправляюсь губернаторствовать свеличайшим желанием зашибить деньгу, - мне говорили, что все вновьназначенные правители отбывают с таким же точно желанием. Я там огляжусь итогда отпишу, стоит тебе приезжать или нет. Серый здоровехонек и низко тебекланяется, а я его ни за что не брошу, хотя бы меня сделали султаномтурецким. Сеньора герцогиня тысячу раз целует твои ручки, а ты ей поцелуйдве тысячи раз, ибо, как говорит мой господин, учтивые выражения - это самаядешевая и ни к чему не обязывающая вещь на свете. Богу было неугодно послатьмне еще один чемоданчик с сотней эскудо, как в прошлую поездку, но ты, милаяТереса, не огорчайся, козла пустили в огород, и в должности губернатора мысвое возьмем. Одно только сильно меня беспокоит: говорят, если этого хотьраз попробуешь, то язык проглотишь, и вот коли так оно и будет, тогубернаторство недешево мне обойдется. Впрочем, калекам и убогим подаютстолько милостыни, что они живут как каноники. Вот и выходит, что не так,так этак, а ты у меня, надо надеяться, разбогатеешь. Пошли тебе бог счастья,а меня да хранит он ради тебя. Писано в этом замке 1614 года июля 20 дня. Твой супруг, губернатор Санчо Панса". Герцогиня прочитала письмо и сказала Санчо: - В двух местах вы, добрый губернатор, немножко сплоховали. Во-первых,вы уведомляете и поясняете, что губернаторство было вам пожаловано за то,что вы согласились себя выпороть, а между тем вы сами хорошо знаете и нестанете отрицать, что когда мой муж герцог обещал вам губернаторство, тоникакая порка вам еще и во сне не снилась. Во-вторых, вы здесь выказаличрезмерное корыстолюбие, но ведь погонишься за прибытком, а вернешься субытком, от зависти, говорят, глаза разбегаются, и алчный правитель творитнеправый суд. - Я совсем не то хотел сказать, сеньора, - заметил Санчо, - и если вашамилость полагает, что письмо написано не так, как должно, то мы его в моментразорвем и напишем новое, но только оно может выйти еще хуже, если яположусь на свою собственную смекалку. - Нет, нет, - возразила герцогиня, - это хорошее письмо, я хочупоказать его герцогу. Затем они пошли в сад, куда в этот день должен был быть подан обед.Герцогиня показала письмо Санчо герцогу, и он пришел от него в совершенныйвосторг. Обед кончился, убрали со стола, и долго еще после этого герцог игерцогиня наслаждались занятными речами Санчо, как вдруг послышались унылыезвуки флейты и глухой, прерывистый стук барабана. Все, казалось, былипотрясены этою непонятною, воинственною и печальною музыкою, особливо же ДонКихот, - от волнения он не мог усидеть на месте; про Санчо и говоритьнечего: от страха он устремился к обычному своему убежищу, то есть подкрылышко к герцогине, ибо доносившиеся звуки музыки были воистину и вправдутоскливы и унылы. Среди присутствовавших все еще царило смятение, как вдругони увидели, что по саду идут два человека в траурном одеянии, столь длинноми долгополом, что оно волочилось по земле; оба незнакомца били в большиебарабаны, также обтянутые черною тканью. Рядом с ними шагал флейтист, такойже черный и страшный, как и они. Следом за этою троицею шел человекисполинского телосложения, одетый, вернее сказать закутанный, вчерную-пречерную хламиду с невероятной длины шлейфом. Поверх хламиды егоопоясывала и перекрещивала широкая, также черная, перевязь, а на ней виселгромадной величины ятаган с черным эфесом и в черных ножнах. Лицо у негобыло закрыто прозрачною черною вуалью, сквозь которую видна была длиннейшаябелоснежная борода. Выступал он в такт барабанам, величественно и чинно.Словом, громадный его рост, важная поступь, черные одежды, а также его свитамогли бы привести, да и привели в смущение всех, не имевших понятия, кто онтаков. Итак, с вышеописанною медлительностью и особою торжественностьюприблизился он к герцогу, который вместе со всеми прочими ожидал его стоя;приблизившись же, он опустился перед герцогом на колени, но тот наотрезотказался с ним разговаривать, пока он не поднимется. Чудище послушалось и,ставши на ноги, откинуло с лица вуаль, а под нею оказалась преужаснаяборода, такая длинная, белая и густая, какой доселе не видывал человеческийвзор, после чего из объемистой и широкой груди бородача вырвались и полилисьзвуки низкого и сильного голоса, и, уставившись на герцога, бородач произнестакие слова: - Светлейший и всемогущий сеньор! Меня зовут Трифальдин Белая Борода, яслужитель графини Трифальди, иначе дуэньи Гореваны, от которой я и прибыл квашему величию с посольством, а именно: не соизволит ли вашевысокопревосходительство дозволить и разрешить ей явиться к вам и поведатьсвою печаль, одну из самых необыкновенных и удивительных, какие только самоемрачное воображение во всем подлунном мире может себе вообразить? Но преждевсего она желает знать, нет ли в вашем замке доблестного и непобедимогорыцаря Дон Кихота Ламанчского, ибо она ради него пришла в ваше государствоиз королевства Кандайи пешком и натощак, то есть совершила деяние, котороеможно и должно почитать за чудо или же за волшебство. Она дожидается у воротвашей крепости, то бишь летнего замка, и предстанет пред вами, как скоро выдадите свое согласие. Я кончил. Тут он кашлянул, обеими руками погладил бороду и с большим достоинствомстал ждать ответа. А герцог ответил так: - Уже давно, любезный Трифальдин Белая Борода, дошла до нас весть онесчастье, постигшем ее сиятельство графиню Трифальди, которую волшебникипринуждают именовать себя дуэньей Гореваной, а посему, редкостный служитель,попроси ее войти и передай ей, что отважный рыцарь Дон Кихот Ламанчский, чейнрав столь благороден, что от него смело можно ожидать всяческой помощи изащиты, находится здесь. И передай ей еще от моего имени, что если онануждается и в моем покровительстве, то за этим дело не станет, ибо к томуменя обязывает звание рыцаря, рыцарям же надлежит и подобаетпокровительствовать всем женщинам, особливо вдовствующим дуэньям, утесняемыми страждущим, а ее сиятельство, должно думать, именно такова и есть. При этих словах Трифальдин преклонил перед герцогом колена, а затем,подав барабанщикам и флейтисту знак, под ту же самую музыку, под которую онвходил в сад, и тою же самою поступью направился к выходу, априсутствовавшие между тем снова подивились наружности его и осанке. Герцогже, обратясь к Дон Кихоту, сказал: - Итак, славный рыцарь, сумрак невежества и коварства не в силахзатмить и помрачить свет доблести и благородства. Говорю я это к тому, чтоваше великодушие еще и недели не прожило в моем замке, а из чужедальнихкраев к вам уже притекают люди - и не в каретах, и не на верблюдах, а пешкоми натощак; притекают скорбящие, притекают униженные, верящие, что вмогущественнейшей вашей длани они найдут избавление от всех своих горестей имытарств, и этим вы обязаны великим своим деяниям, молва о которых обежала иоблетела все известные нам страны. - Я бы ничего не имел против, сеньор герцог, - заговорил Дон Кихот, -если бы здесь была сейчас та почтенная духовная особа, которая недавно застолом выказала такое нерасположение и такую ненависть к странствующимрыцарям - пусть бы она теперь воочию удостоверилась, нужны или не нужныупомянутые рыцари людям. По крайней мере, она убедилась бы на деле, чтолюди, безмерно униженные и доведенные до отчаяния, в важных случаях жизни,когда их постигают бедствия ужасные, идут за помощью не в дома судейских, нев дома сельских псаломщиков, не к дворянину, который ни разу не выезжал изсвоего имения, и не к столичным тунеядцам, которые любят только выведыватьновости, а затем выкладывать и рассказывать их другим, но отнюдь нестремятся сами совершать такие деяния и подвиги, о которых рассказывали бы иписали другие. Выручать в бедах, помогать в нужде, охранять девиц и утешатьвдов лучше странствующих рыцарей никто не умеет, и я бесконечно благодарюбога за то, что я рыцарь, и благословляю любые несчастья и испытания, какиена почетном этом поприще мне могут быть посланы. Пусть явится эта дуэнья ипопросит у меня, чего только ей угодно: порукой за избавление ее от напастейслужат мощь моей длани и непреклонная решимость вечно бодрствующего моегодуха.ГЛАВА XXXVII, в коей продолжается славное приключение с дуэньей Гореваной Герцог и герцогиня были в восторге, что Дон Кихот принял всю эту ихзатею за чистую монету, но тут заговорил Санчо: - Боюсь, как бы сеньора дуэнья не подложила мне свинью по части моегогубернаторства. Я слыхал от одного толедского аптекаря, - больно речистыйбыл человек, - что куда только сунут свой нос дуэньи, там уж добра не жди.Бог ты мой, до чего же их ненавидел этот самый аптекарь! Из этого язаключаю, что коли все дуэньи - назойливые и наглые, какого бы звания исостояния они ни были, то что же должна собой представлять дуэнья Горевана,как называют эту графиню, настоящая фамилия которой то ли Три Фалды, то лиТри Хвоста? Ведь у нас в деревне фалды хвостами зовут. - Помолчи, друг Санчо, - сказал Дон Кихот, - эта сеньора дуэнья прибыларади меня из далеких стран, и потому я не допускаю мысли, чтобы онапринадлежала к числу тех дуэний, о которых толковал твой аптекарь, тем болеечто она - графиня, графини же если и бывают дуэньями, то только прикоролевах и при императрицах, а у себя дома они - высшая знать, и имприслуживают другие дуэньи. Тут вмещалась в разговор при сем присутствовавшая донья Родригес. - В услужении у нашей сеньоры герцогини находятся такие дуэньи, -заметила она, - которые при благоприятном стечении обстоятельств также моглибы быть графинями, но только ведь человек предполагает, а бог располагает.Как бы то ни было, говорить дурно о дуэньях я никому не позволю, особливо остарых девах, - хоть я и не из их числа, а все-таки преимуществодуэньи-девицы перед дуэньей-вдовой для меня ясно и очевидно, и комувздумается нас, дуэний, стричь, у того ножницы к рукам пристанут. - Ну положим, - возразил Санчо, - мой знакомый цирюльник говорит: удуэний столько есть чего остричь, что уж лучше эту кашу не мешать, хоть онаи крутенька. - Прислужники испокон веков во вражде с нами, - возразила доньяРодригес, - они днюют и ночуют в передних, мы у них всегда перед глазами, иоставляют они нас в покое, только когда богу молятся, а все остальное времясплетничают, перемывают нам косточки и чернят наше доброе имя. Нет уж, какони себе хотят, эти чурбаны, а мы назло им будем себе жить да поживать, даеще у важных господ, хотя, впрочем, мы там и голодаем и прикрываем нежноесвое тело, - а у кого оно, может, и не такое уж нежное, - черными хламидами,вроде того как на время праздничной процессии прикрывают и застилают ковраминавозные кучи. Честное слово, если бы мне только позволили и вышелподходящий случай, я бы не то что здесь присутствующим, а и всему мирудоказала, что дуэнья есть вместилище всех добродетелей. - Я полагаю, - молвила герцогиня, - что добрая моя дуэнья доньяРодригес права, и права вполне, но только сейчас не время вступаться за себяи за других дуэний и оспаривать мнение негодного этого аптекаря,укоренившееся в душе почтенного Санчо Пансы. На это Санчо сказал: - С тех пор как мне ударило в голову губернаторство, я уже не страдаюслабостями, присущими слуге, и на всех дуэний на свете мне теперь в высшейстепени наплевать. Спор о дуэньях, вероятно, еще продолжался бы, но в это время сновапослышались флейта и барабаны, что возвещало вступление дуэньи Гореваны всад. Герцогиня спросила герцога, не следует ли выйти ей навстречу, потомучто она как-никак графиня и знатная особа. - Раз она графиня, - отвечал за герцога Санчо, - то я положительноутверждаю, что вашим величиям надлежит выйти ей навстречу, но раз она вместес тем дуэнья, то я полагаю, что вам ни на один шаг не следует сдвигаться сместа. - Кто тебя просит вмешиваться, Санчо? - спросил Дон Кихот. - Кто просит? - повторил Санчо. - Я вмешиваюсь потому, что имею правовмешиваться, как оруженосец, обучавшийся правилам вежливости в школе вашеймилости, а ведь вы - наиучтивейший и наиблаговоспитаннейший рыцарь, вы всемучтивцам учтивец, и вы же сами говорите, ваша милость: по этой части чтопересолить, что недосолить - прок один, и довольно, - кажется, я достаточноясно выразился. - Санчо совершенно прав, - заметил герцог, - прежде посмотрим, каковаграфиня с виду, а затем установим, какие почести ей подобают. В это время, так же точно, как и в первый раз, вошли барабаны и флейта. И на этом автор заканчивает краткую сию главу и начинает новую, вкоторой будет продолжаться то же самое приключение, а оно является одним изнаиболее достойных внимания во всей нашей повести.ГЛАВА XXXVIII,
|