Практична робота № 4 (2 години)

Дата добавления: 2015-09-18; просмотров: 779

11. Страшность (страшное): «Не рассказывайте про ваши страшности» (6 лет).

«Синтетические слова»:

1. Ворунишка — вор и врунишка (3 года 6 месяцев).

2. Бананас — банан и ананас (3 года 9 месяцев).

3. Вкуски — вкусные куски (4 года).

4. Бабезьяна. — бабушка обезьяны (4 года).

В наших наблюдениях отмечено много синтетических глаго­лов и прилагательных: ледоколить («ледокол, он лед ледоколит»), почайпить («мы уже почайпили»), «огромадный»

(огромный и громадный — «дом такой большой, просто огромадный!»), мапин («я — мапина дочка», т. е. и мамина и папи­на), всехлюдная («это не твоя воспитательница, она всехлюдная!» — т. е. общая).

Как получаются «слова-осколки», понять не трудно. А. Н. Гвоздев обратил внимание на то, что, начиная говорить, ребенок сначала как бы вырывает из слова ударный слог. Так, вместо слова «молоко» он произносит только «ко», позднее «моко» и, наконец, «молоко». Отсюда осколки слов в речи де­тей раннего возраста. Взять хотя бы слово «лепь» (то, что слеп­лено). Мы говорим: лепим, слеплено и т. д. — ребенок же вы­деляет ударный слог «леп».

Второй способ создания ребенком новых слов — присоседи­нение к корню слова «чужого» окончания — также очень рас­пространен. Эти слова звучат особенно своеобразно: пургинки, добрость, умность, пахнючий, радованье и т. д. Мы, взрослые, не говорим таких слов. И все же если присмотреться внима­тельно, то именно от нас дети получают образцы для создания таких словообразований, поэтому и здесь в конечном счете действует механизм подражания. Ведь «пургинку» ребенок создал по образцу слова «снежинка». А разве мало в русском языке слов, похожих на «горькоту» и «буроту»? Достаточно вспомнить «глухоту», «дурноту», «тесноту» и множество ана­логичных слов. Ребенок придумал слово «умность» («Коты первые по умности») —а разве он не слышал слов «глупость», «слабость», «робость» и т. п.?1.

В некоторых случаях малыш, услышав какую-то словесную форму, сейчас же подражательно создает новую. «Какое это наказанье, что из-за кашля ты не можешь идти в садик», — го­ворит мама. «А для меня это не наказанье, а вовсе радо­ванье!» — отвечает пятилетняя донка. В подобных случаях подражательное происхождение нового слова для нас очевид­но. В большинстве же случаен образец, по которому -создается новое слово, был усвоен ребенком когда-то ранее, и поэтому для окружающих людей «новое" слово ребенка является от­кровением.

Можно привести очень много примеров такого «отдаленно­го» подражания тому, что ребенок заучил раньше. Помните, мы говорили о своего рода «картотеке» в зоне Вернике (слухо­вой речевой области)? Новые слова и строятся по образцам, которые там хранятся.

Интересно также посмотреть, как создаются «синтетиче­ские слова». В таких словах, как «ворунишка», «бананас», «огромадный», происходит сцепление тех частей слова, кото­рые звучат сходно: вор — ворунишка, банан — ананас, огром­ный — громадный и т. п.

Иначе соединяются те слова, которые звучат различно, но постоянно применяются вместе, например, слова «чай» и «пить» (получается глагол «чайпить»), «вынь» и «возьми» (выньми—«выньми мне занозу»), «все люди», «всех людей» (всехлюдная), «в самом деле» (всамделишный). Эти слова строятся по тому же принципу, что и «синтетические слова» взрослых: колхоз, совхоз, самолет, всеобщее и множество по­добных им. В такой форме словотворчества тоже проявляется значение речевых шаблонов, которые ребенок постоянно слышит...

Теперь можно ответить на вопросы, поставленные в начале этого раздела. Словотворчество, как и усвоение обычных слов родного языка, имеет в своей основе подражание тем речевым стереотипам, которые дают детям окружающие люди. Ни одно «новое» детское слово нельзя считать абсолютно оригиналь­ным — в словаре ребенка обязательно есть образец, по которо­му это слово и построено. Таким образом, усвоение речевых шаблонов и здесь является основой. Использование приставок, суффиксов, окончаний в новых словах детей всегда строго со­ответствует законам языка и грамматически всегда правиль­но — только сочетания неожиданны. В этом отношении совер­шенно правы те, кто подчеркивает тонкое чувство языка у детей.

Но это же тонкое чувство языка отличает весь ход форми­рования детской речи, оно не проявляется только в словотвор­чество. Более того, если рассматривать детское словотворчество не как отдельное явление, а в связи с общим развитием речи ребенка, то напрашивается вывод о том, что в основе его лежат не особые творческие силы ребенка, а, напротив, ярко выра­женная стереотипия работы его мозга. Главный механизм здесь — выработка речевых шаблонов (шаблоны наиболее затверженных глагольных форм, склонения имен существи­тельных, изменения имен прилагательных по степеням срав­нения и т. д.) и широкое использование этих шаблонов. Обра­зец для «создания» нового слова может быть дан сейчас, а мо­жет быть усвоен ранее, но он всегда есть.

Когда дети достигают примерно пятилетнего возраста, их словотворчество начинает угасать. Все реже и реже вы слыши­те «новые» слова. Почему это происходит? Иссякают творчес­кие способности ребенка? Но ведь мы уже говорили, что речь идет не о творчестве, а об общих принципах развития речи. Просто к пяти годам ребенок уже прочно усвоил те обороты речи, которые используют взрослые, теперь он тонко выделил различные грамматические формы и стал свободно ориентиро­ваться в том, какую из них и когда нужно применить. Так ис­чезают «моя мояшечка», «плохайка» и другие удивительные слова, которые придают такую прелесть речи маленького ре­бенка.

Итак, словотворчество па определенном этапе развития дет­ской речи представляет собой закономерное явление и выра­жает недостаточное овладение разнообразием граммати­ческих форм родного языка; в основе его лежат те же принци­пы работы мозга, что и в основе прямого усвоения того словесного материала, который мы сознательно даем нашим детям.

Вероятно, эти выводы звучат более прозаично по сравнению с распространенной точкой зрения на детское словотворчество, но они позволяют ближе подойти к пониманию сущности это­го интереснейшего явления.

СКАЗКИ, КОТОРЫЕ РАССКАЗЫВАЮТ ДЕТИ

— Хочешь, я расскажу тебе сказку? — часто предлагает малыш матери или бабушке (конечно, они — самые заинтере­сованные слушатели).

В возрасте от трех до пяти-шести лет ребятишки очень лю­бят рассказывать сказки, сочиняемые ими самими. У самых маленьких это происходит в форме «чтения»: они держат в ру­ках раскрытую книгу и «читают». Но чаще ребенок пристраи­вается поуютнее около кого-то из близких и просит послушать его сказку.

На протяжении третьего-четвертого года жизни у ребенка происходит дальнейшее усложнение речевых шаблонов: фразы становятся многословными, совершенствуется их грам­матический строй, но стереотипия и тут дает о себе знать, хотя приобретает новую форму. Теперь можно часто наблюдать, что ребенок берет целые готовые фразы и составляет из них рассказ, сказку. Это — одно из важных проявлений развития мыслительно-речевой деятельности ребенка: в ней тренируют­ся способности к словесному мышлению и к его связному вы­ражению.

Некоторые родители относятся отрицательно к склонности детей рассказывать различные истории и сказки, считая, что это излишне развивает фантазию. Но ребенок нуждается в этом. Если он мало рассказывает, его нужно вызвать на та­кие рассказы, попросить «почитать» или рассказать сказку и выслушать ее внимательно; иногда следует подсказать ка­кую-то деталь или задать несколько вопросов¹. (СНОСКА: К сожалению, родители редко записывают сказки своих детей, и поэтому их трудно собирать. А записывать сказки надо непременно. Или во время рассказа ребенка, или, в крайнем случае, сразу же после рас­сказа.)

Первые сказки детей в возрасте около трех лет очень прос­ты и коротки — всего несколько фраз, да и фразы почти пол­ностью взяты из какой-нибудь хорошо усвоенной сказки.

И все-таки в этих сказках малыши пытаются сказать что-то свое.

Как правило, сказка начинается словами: «Жил-был» или «жила-была»... Это как бы символ того, что далее последует именно сказка, а не простой разговор. Используются и ска­зочные обороты речи: «и вот спросил», «как же мне не пла­кать?», «долго ли, коротко ли» и т. п. Действующим лицом ока­зывается обычно предмет, животное или человек, вот сейчас попавшийся на глаза ребенку, а событие (дальше одного со­бытия дело редко идет) заимствовано из хорошо известной ма­лышу сказки.

Явление речевой стереотипии и здесь дает о себе знать очень сильно: постоянно можно наблюдать, что какое-нибудь слово влечет за собой заученную фразу, с которой оно прочно ассоциировано. Иногда такая фраза, возникшая по случайной ассоциации, не имеет смысловой связи с предыдущими, но ма­ленький рассказчик этого не замечает.

Вот несколько сказок детей в возрасте около трех лет¹.

Ира в два года восемь месяцев рассказала такую сказку: «Жил-был Золотой цветочек. А навстречу ему мужик. «О чем же ты плачешь?» — «Как же мне, бедненькому, не плакать? Ай-ду-ду, ай-ду-ду, потерял мужик дугу».

На даче, где жила Ирочка, во дворе росли желтые цветы, которые называют золотыми шариками,— отсюда первый пер­сонаж сказки. К хозяйке дачи только что кто-то заходил, и она сказала: «Мужик сосед был»,— так появился второй персонаж, а переход к заключительным словам был подготовлен уже имевшейся прочной ассоциацией слова «мужик» с фразой «ай-ду-ду, потерял мужик дугу».

Валик в три года взял книгу и монотонным голосом стал «читать»: «Жили-были мама, папа и Валик. Еще жила Мурка. Мурка села на окошко, а с окошка и покатилась, и покати­лась! Вдруг навстречу идет медведь. «Мурка, Мурка, я тебя съем! «Отпусти, пожалуйста, я дам за меня дорогой выкуп!»

Валик увидел сидевшую на подоконнике кошку и начал рас­сказывать про нее сказку; слово «окошко» потянуло за собой хорошо заученный стереотип из «Колобка», а слово «отпусти» повлекло за собой другой словесный стереотип из «Сказки о рыбаке и рыбке».

Света трех лет рассказывает сказки о девочке Светочке (очевидно, имея в виду себя). Вот две из них:

— Жила-была девочка Светочка. Очень хорошая девочка. Вот долго ли, коротко ли, идет девочка Светочка, а навстречу ей петушок. Петушок, петушок, золотой гребешок, масляна го­ловушка, шелкова бородушка.

— Жила-была девочка Светочка. Вот жила-была и ела яичко. Дед бил яичко, не разбил. Баба била яичко, не разбила. Тебе интересно?

Как видите, в сказках маленьких детей можно проследить те ассоциации, которые «вытягивают» из памяти ребенка именно эти фразы.

Сказки, рассказываемые детьми постарше, имеют более слож­ные сюжеты, в них есть некоторое развитие действия. Хотя в этих сказках и сохраняется традиционное начало «жил-был» и многое взято из «настоящих» сказок, все же здесь отчетливо вы­ступает какая-то определенная мысль.

Некоторые ребячьи сказки очень нравоучительны и явно имеют целью воспитание окружающих взрослых: не только мы хотим через сказку оказать влияние на формирование пред­ставлений или поведение детей, но и они нередко пытаются повлиять па нас таким же образом.

Раечке четыре года три месяца. Вот какую сказку она рас­сказала своей маме: «В третьем девятом царстве жила-была принцесса. Она была такая красивая-красивая: с косой и с гла­зами! У нее была мама. Очень хорошая и добрая мама. Она покупала принцессе мороженое, а суп есть не заставляла. Ма­ма услышала по радио, что деток надо закаливать мороженым, и вот закаливала принцессу!» Вам понятна мораль этой сказки?..

Тома в четыре года пять месяцев тоже сочинила очень поу­чительную сказку, которую рассказала родителям, по-видимому, в назидание. «Жили-были мама с папой. У них была дочка — волосики золотые, глазки голубые, платье красненькое — вся такая пестренькая! А мама-папа все равно в кино ходили, в гости ходили, а дочку дома оставляли. Вот пошли мама-папа в кино. Вдруг навстречу им волк. «Я вас съем!» Мама-папа напугались, закричали: «Не ешь нас, не ешь нас!»— и побежа­ли к дочке!» Надо думать, что после такой страшной сказки Томины мама-папа задумаются над тем, как в кино уходить и дочку оставлять.

Похожую сказку рассказала своей бабушке Лера в четыре года пять месяцев: «Жила-была девочка. Вообще очень хоро­шая девочка: руки мыла, хорошо ела, песенки петь умела. И была у девочки бабушка. Вот пошла раз бабушка в магазин, вдруг навстречу ей волк. Во-от с такущими зубами! И как за­рычит: «Я тебя съем!» Бабушка бегом домой побежала и уже никогда больше девочку свою не шлепала и в угол ее не ста­вила!»

Рис. 36. Вышли они из дома и увидели кошку.

Интересно, что и мама с папой, и бабушка, встретившись с волками, сразу понимали, в чем дело, и тотчас же исправля­лись!

К числу нравоучительных сказок (их, кстати сказать, дети сочиняют довольно много) относится и сказка Лиды (5 лет 8 месяцев): «Жила-была одна девочка, она плохо ела. Со всего света доктора ее лечили, а она все равно плохо ела. А одни доктор сказал маме: «Идите гулять. Вам встретится вдруг кош­ка. Возьмите ее, и пусть у де­вочки будет кошка». Вот по­шли они гулять. Вышли они из дома и увидели кошку! Они ее взяли и принесли до­мой. Девочка и кошечка ста­ли вместе молочко пить, кот­летки есть, и всем хорошо стало! А вот некоторые не знают и не хотят своим де­вочкам кошку взять!»

Рис. 37. Водосточные трубы. Гарик (5 лет 7 мес.).

Свою сказку Лида сама иллюстрировала (рис. 36).

Сказка ребенка всегда от­ражает то, что больше всего волнует его сейчас. Гарик, которому было пять лет шесть месяцев (это было в 1943 г.), сочинил сказку о том, как просто можно пре­кратить войну: «Жил-был один волшебник. Ему очень не нравилось, что война — людей убивают, папы уходят на фронт. И вот долго ли, ко­ротко ли придумал волшебник, как сделать, чтобы война кончилась: отпилить ту часть земли, где немцы живут! И так и сделал: вся-то земля вертится в одну сторону, а Германия — в другую!» И мальчик с надеж­дой добавил: «Ведь и взаправду можно так сделать?»

Этот же мальчик рассказал очень простую сказку о водо­сточных трубах — они почему-то произвели на него большое впечатление. «Вот был дом. И на одном углу дома было две трубы: одна длинная, а другая короткая. Которая труба длин­ная, так она очень красивая была — в три изгиба: раз, два, три! Вот вдруг пошел сильный дождь, сначала он на крышу лился, а потом в трубы. Из длинной трубы вода на землю тек­ла, а из короткой на людей брызгала — вот так»,— и автор по­казывает это на рисунке (рис. 37). Это — сказка без морали, просто она рассказывает о том, что заинтересовало ее автора.

Леночка в возрасте около пяти лет часто сочиняла сказки о цветах — тоже повествовательного характера: «Жил да был такой красивый-красивый мак: красный, а в середине лиловенький! И жили-были колокольчики, совсем лиловые! Вот одна девочка пошла гулять. Вдруг навстречу ей мак стоит. Девочка говорит: «Мак, я тебя сорву»,— и сорвала. Потом ей вдруг навстречу колокольчики стоят! Девочка говорит им: «Колокольчики, колокольчики, я вас сорву!» — и сорвала. И стали цветочки у девочки жить-поживать, давно поживать!»

Среди сказок мальчиков попадается много насыщенных техническими подробностями и почти лишенных действия. По есть и приключенческие, иногда с воинственным оттенком.

Игорек с раннего детства интересовался электричеством. В пять лет он сочинял много сказок «электротехнического» содержания. «Жил-был поп — толоконный лоб. С ним жила попадья — это жена такая у него была. Ну, еще были поповна и работник Балда. Поп — толоконный лоб стал электропровод­ку в доме делать. Ну делал, конечно, Балда. Поп-то не умел. Проводку сделали и поставили предохранители на шесть амперов. Ты знаешь, что предохранители бывают на шесть ампе­ров, на десять амперов и на пятнадцать амперов? Ну вот, поставили предохранитель на шесть амперов, а ток- поп толо­конный лоб пустил на сто амперов! Ты представляешь себе?! Ток дошел до предохранителя, проволочка в нем расплавилась, и ток дальше идти не может! А если бы не предохранитель, то был бы пожар! И сказал ему Балда с укоризною: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизною!» Игорь не только рассказал сказ­ку, но и нарисовал к ней иллюстрацию (рис. 38).

Незадолго до этого Игорю прочитали книжку Б. Житкова «Свет без огня», в которой описано устройство электрической лампочки, предохранителя и т. д. Под впечатлением этой кни­ги и возник вариант «Сказки о попе и работнике его Балде».

Рис. 38. Электропроводка в доме у пола — толоконного лба. Игорь (5 лет).

Примерно в то же время Игорь рассказал сказку про бабу-ягу: «Стояла в лесу избушка на курьих ножках; жила в из­бушке баба-яга, костяная нога. Ей надо было электричество провести. И вот провели, только проводку сделали для слабого тока, всего на четыре вольта! Такой ток годится только для карманного фонарика, а не для дома вовсе! Поставит баба-яга обед вариться на плитку, а он не варится! Зажжет лампочку, а она даже и не светится! Ну, тогда позвала баба-яга монтеров, и монтеры переделали линию, сделали ее на столько вольтов, на сколько надо — на 127! И все стало хорошо!»

Еще некоторые подробности из жизни бабы-яги можно уз­нать из сказки пятилетнего Сережи: «Жила-была в лесу баба-яга. Ей надо было очень далеко на работу ездить. А в лесу ведь никаких автобусов там или троллейбусов нет. И баба-яга стала летать в ступе — это вроде вертолета. Мотор в ней заво­дится от аккумулятора: ну, как в «Москвиче». Из аккумулято­ра ток идет в мотор, там проскакивает искра, а карбюратор разбрызгивает бензин, и брызги загораются, и мотор начинает работать. А мотор соединен с пропеллером и вж-ж-ж! — и по­летела! Баба-яга только рулем рулит!» (рис. 39).

Рис. 39. Баба-яга в ступе. Сережа (5 лет).

Шурик в пять лет пять месяцев очень любил смотреть телепередачи и вообще не представлял себе жизни без телевизора. Естественно, что в его сказке телевизору отведено очень важ­ное место: «Вот жили в лесу заяц и лиса. Построили они себе избушки. Заяц — лубяную, а лиса — ледяную. Заяц, как пост­роил избушку, поехал на Невский в Гостиный Двор и купил себе телевизор. Ну, конечно, он купил телик первого класса «Горизонт-101», экран у него во-о — 65 сантиметров! Он на 19 лампах. Привез заяц телевизор в избушку и поставил — столика ему не надо, он на своих ножках стоит. Воткнул антен­ну, включил в штепсель и стал смотреть все-то все передачи, по всем программам!» (рис. 40). Что стало с бедной лисой в её ледяной избушке, осталось неизвестным — весь интерес рас­сказчика сосредоточился на зайкином телевизоре.

В приключенческих сказках, напротив, очень мало описа­ний и деталей, зато много событий.

Пятилетний Славик сочиняет именно такие сказки, герой которых очень сильный и храбрый мальчик с удивительным именем Грмук. Вот одна из его сказок: «Жил-был мальчик, звали его Грмук — есть такое имя. Грмук был очень сильный: он мог во-он такой камень поднять и перебросить его через дом! И ничего не боялся! Пошел Грмук в космонавты. Его приняли — сказали, это ничего, что он еще не дяденька. Раз он такой сильный и храбрый, так можно! Грмук надел шлем, костюм, на груди у него написано было: «СССР». Сел Грмук в космический корабль. Приборов в нем — навалом! И оружия тоже — вдруг придется с кем-нибудь сражаться и кого-нибудь освобождать! И вправду — прилетел Грмук на Марс, а там как раз красные и белые марсианы сражаются. Грмук бах — в од­ного белого марсиапа, бах — в другого, бах — в третьего! Ну, остальные видят — дело плохо и побежали! Самый главный красный марсиан пожал Грмуку руку и говорит: «Спасибо, Грмук! Оставайся с нами!» А Грмук говорит: «Служу Совет­скому Союзу!» — и полетел домой».

Рис. 10. Заяц телевизор смотрит у себя в избушке. Шурик (5 лет 5 мес.).

Приключенческий характер имеет и сказка Мариши, рас­сказанная ею в возрасте пяти лет шести месяцев: «Жили-бы­ли черти, целых сто. Вот пошли они гулять по Московскому проспекту и встретили девочку Таню (рис. 41). Таня говорит:

Рис. 41. Таня чертей встретила. Марина (5 лет 6 мес.).

«Черти, черти, что вы тут делаете?» — «Ищем пустой дом посе­литься, а то у нас плохая квартира в лесу: к нам орлы приле­тают и обижают наших деток, клюют их!» Таня говорит: «Ну что же, я покажу вам. Вот на острове Декабристов достраива­ется дом, попроситесь в него у рабочих». На другой день пошли черти с Таней туда. Черти просят рабочих: «Пустите нас жить в этот дом!» А рабочие говорят: «Этот дом для людей! Стройте себе са­ми десятый этаж на этом доме!» Черти обрадовались и стали строить: одни кир­пичи кладут, другие це­мент льют, получается у них хорошо. Дом у них вот такой вышел» (рис. 42). Сказка эта возникла таким образом. Мариша читала с бабушкой сла­вянские сказки, в которых фигурирует очень много чертей, тема же строительст­ва появилась потому, что рядом и напротив дома, где живет девочка, шло строи­тельство новых зданий,

Интересно отметить, что каждый ребенок рассказыва­ет сказки только одного оп­ределенного характера: или описательные, или приклю­ченческие. Конечно, это не случайность, а выражение

интересов рассказчика. Славик, например, ничего но говорит об устройстве космического корабля или тех приборов, кото­рых там «навалом» — он не знает этого, и его это не зани­мает. А вот Игоря, Шурика и Сережу интересует именно устройство и назначение тех вещей, о которых они рассказы­вают; их сказки — это рвущиеся наружу знания о том, как устроен тот или иной предмет, как он работает; для событий места тут не остается.

Во всех сказках представляет интерес не только их содер­жание, но и те словесные стереотипы, которые в них исполь­зуются, и способы их использования.

Здесь сохраняется шаблонное начало («жил-был»), часто встречается тот или иной сказочный персонаж (заяц, поп — толоконный лоб, баба-яга и т. д.), и сейчас же всплывают ассо­циированные с этим персонажем словесные стереотипы. Одна­ко объединение этих стереотипов уже не имеет того механи­ческого характера, как у детишек трех-четырех лет. В этих сказках есть основная мысль (электропроводка в доме попа, устройство ступы-вертолета и т. п.), и словесные стереотипы выбираются соответственно ей.

Рис. 42. Этаж, пристроенный чертями.

Игорь описывает конструкцию предохранителя в тех выра­жениях, в каких это сделано в книге Б. Житкова; Шурик поч­ти дословно запомнил описание телевизора «Горизонт-101», прочитанное вслух его отцом, и т. д.

Главное, что отличает словесное построение сказок пяти-шестилетних детей,— довольно свободное комбинирование заученных словесных стереотипов.

Сказки, сочиняемые детьми дошкольного возраста, являют­ся сложным сплавом того, что они выучили, слышали ранее, что видят сейчас.

Если ребенок рассказывает и при этом рисует, иллюстриру­ет свою сказку, она обычно получается более связная и цель­ная по содержанию — рисунок помогает ребенку в развитии его мысли.

Рассказывая сказку, ребенок учится использовать ранее усвоенные фразы. Использует он их здесь не механически, а в новых комбинациях, создавая что-то свое, новое. В этом за­лог развития творческих способностей человеческого ума.

ВНУТРЕННЯЯ РЕЧЬ РЕБЕНКА

Все, наблюдавшие за развитием детей, очень хорошо знают, что малыш выражает свои мысли громкой речью. Увидев привлекательный или неприятный для него предмет, ребенок сразу заявляет об этом во весь голос. Увидев мать, он кричит: «Ма-ма!»; при виде кошки громко восклицает: «Киса! Хочу кису!»

Только на четвертом году появляется шепотная речь, а около 5 лет — речь «про себя», когда ребенок начинает думать словами беззвучно. Это и называется внутренней речью.

На протяжении всей этой книги мы все время подчеркива­ем теснейшую связь речи и мышления. Вот еще один аспект проявления этой связи.

Психолог А. Н. Соколов предположил, что в раннем детст­ве в мозгу вырабатываются связи между тем или иным зву­ком и соответствующим мышечным ощущением, полученным при его артикуляции. Таким образом, слышимое и произноси­мое слова связываются. В первые годы жизни роль мышечных ощущений так велика, что ребенок не может их затормозить,— поэтому он еще не способен ни к шепотной речи, ни тем более к речи «про себя». В дальнейшем, по мере того как речь ребен­ка развивается, роль мышечных ощущений несколько умень­шается, и тогда их уже удается тормозить.

Это предположение А. Н. Соколова подтверждается теми наблюдениями, которые проведены на детях в нашей лабора­тории. В начале этой главы мы уже рассказывали об опытах Г. С. Лях. В них показано, что звукоподражание у младенца полутора-двух месяцев можно вызвать только в том случае, если он видит артикуляторную мимику взрослого человека и мо­жет подражать ей. Затем, в результате того, что получаемые при имитации мимики мышечные ощущения много-много раз совпа­дали со звуками, произносимыми взрослыми, устанавливаются условные связи. Только теперь, услышав произносимый взрос­лым звук, ребенок сможет воспроизвести его, уже не видя мими­ки взрослого.

В дальнейшем, когда малыш начинает подражательно ар­тикулировать слова, весь комплекс мышечно-звуковых ощуще­ний связывается с предметом. Игра двух-трехлетних детей (у которых речь развита) обязательно сопровождается называ­нием игрушек и производимых с ними действий. Соня (3 года) укачивает на руках куклу и приговаривает: «Соня Лялю бай-бай положит... а-а-а! а-а-а! Ляля глазки закила (закрыла)»... Вдруг девочка пронзительно завизжала и тут же заговорила успокоительно: «Не плакай, не плакай, я тебе моёженое куп­лю! Ага, замолчала!»

Лишь на четвертом году ребенок начинает играть молча, производя с предметом разнообразные действия. Так, Леночка (4 года 6 месяцев) молча, сосредоточенно пеленает куклу, ук­ладывает ее спать и затем тихонько, чтобы не разбудить ее, начинает «прибирать» в куклиной комнате. Правда, эти молча­ливые действия длятся недолго. Вскоре (минуты через две-три) Леночка начинает шептать: «Вот так, а теперь пойду в мага­зин, надо молочка купить и кашки!»

Можно наблюдать, что и при игре вдвоем-втроем дети не­которое время уже делают что-то молча. Постепенно, с возрас­том такие промежутки молчаливой игры становятся длитель­нее. Это моменты, когда ребенок пользуется внутренней речью.

Внутренняя речь представляет для детей большую труд­ность, чем громкая. Это видно хотя бы из того, что при всяком усложнении умственной задачи ребята переходят на громкую речь. Даже в более старшем возрасте при обучении счету, чте­нию ребятишки начинают говорить громко. Они долго не мо­гут научиться читать «про себя» и произносят читаемые слова громко, затем после какого-то периода обучения начинают читать шепотом и значительно позже — молча. При письме дети также стремятся повторять то, что они пишут.

А. II. Соколов хотел проверить, насколько важны для мыс­лительной деятельности взрослого человека и детей двигатель­ные импульсы с артикуляторных органов. Для этого испытуемо­му давали задачу, но во время ее решения он должен был за­жать зубами язык и сжать губы. Оказалось, что взрослым это не мешало и они справлялись с задачей, у детей же умствен­ная деятельность очень заметно тормозилась. Значит, речевые кинестезии (т. е. импульсы с органов артикуляции) являются необходимыми для мыслительной деятельности ребенка.

Хотя роль импульсов с речевой мускулатуры у взрослых гораздо меньше, чем у детей, но все же и здесь они име­ют определенное значение. Так, при трудностях (например, при решении сложной задачи и т. п.) и у взрослых наблюда­ется усиление потоков импульсов с речевых мышц, хотя они ничего не говорят вслух.

У детей внутренняя речь, близкая по форме к той, которая существует у взрослых, развивается лишь в школьном возра­сте.

ДЕТИ ГОВОРЯТ ДРУГ С ДРУГОМ

Советский психолог Л. С. Выготский подчеркивал, что дет­ская речь с самого начала имеет социальный характер, т. е. направлена на установление общения с другими людьми. Ре­бенок хочет кого-то позвать, что-то спросить, кому-то пожало­ваться— добиться внимания и участия матери, отца, няни и для этого начинает очень рано использовать речь.

Нужно оговориться, однако, что такой характер сначала имеют лишь слова, обращенные малышом к взрослому: уже в конце первого года жизни это ясно выраженные просьбы, зов, жалобы.