Глава первая Змеи Рё сакивинки 6 страница

Дата добавления: 2015-09-18; просмотров: 612

Настоящий тест по Индонезии ожидал меня в MAIN.

Первым делом утром я направился в Пруденшл-сентр и, пока я стоял с дюжиной других сотрудников перед лифтом, мне сообщили, что Мак Холл, загадочный восьмидесятилетний председатель правления и главный управляющий MAIN, назначил Эйнара президентом офиса в Порленде, штат Орегон.

В результате, теперь я официально подчинялся Бруно Замботти.

Прозванный «серебристым лисом» за цвет волос и способность обойти каждого, кто бросал ему вызов, Бруно имел щеголеватую обаятельную внешность, как у Гэри Гранта. Он был красноречив и имел инженерную степень и степень MBA.

Он разбирался в эконометрике и был вице-президентом, отвечающим за электроэнергетическое подразделение MAIN и большинство наших международных проектов.

Он также был очевидным кандидатом на пост президента корпорации после того, как его покинет его учитель, стареющий Джек Добер. Подобно остальным сотрудникам MAIN, я очень боялся Бруно Замботти.

Перед самым обеденным перерывом меня вызвали в кабинет Бруно. После дружеского обсуждения индонезийских дел, он сказал нечто, заставившее меня подпрыгнуть на краешке своего стула:

«Я увольняю Говарда Паркера. Не будем вдаваться в детали, скажем просто, что он утратил чувство реальности».

Его улыбка стала смущённой, когда он прижал пальцем стопку бумаг на своем столе. «Восемь процентов в год. Это его прогноз роста нагрузки. Представляете?! Это с индонезийским-то потенциалом!».

Его улыбка исчезла, когда он посмотрел мне прямо в глаза: «Чарли Иллингворт говорит мне, что ваш прогноз сориентирован правильно, на рост нагрузки в 17-20 процентов. Это правильно?».

Я заверил его, что это именно так. Он поднялся и протянул мне свою руку: «Поздравляю. Вы только что повышены».

Вероятно, мне надо было отправиться праздновать в ресторане своё повышение с другими сотрудниками MAIN, или даже в одиночестве. Однако, я думал о Клодин. Я умирал от желания рассказать ей о своем повышении и приключениях в Индонезии.

Она просила меня не звонить ей из-за границы и я не звонил. Теперь же я был встревожен тем, что не мог её найти, её телефон был отключён без указания нового номера. Я пошёл искать её.

В её квартире находилась молодая пара. Было время ланча, и я думаю, что вытащил их из постели, очевидно раздражённые, они утверждали, что ничего не знают о Клодин. Я посетил агентство недвижимости, прикинувшись её кузеном.

Их файлы показывали, что они никогда не сдавали её никому с таки именем, а в предыдущий раз сдали ее мужчине, пожелавшему остаться анонимным.

В Пруденшл-сентр в кадровой службе MAIN также утверждали, что у них нет данных о такой сотруднице. Они не допустили меня лишь к папке «специальных консультантов», к которой у меня не было допуска.

К концу дня я был истощён и эмоционально опустошён. Ко всему прочему, меня настигла разница во времени. Возвращаясь в свою пустую квартиру, я впал в состояние одиночества и брошенности.

Моё продвижение по службе казалось бессмысленным или, что ещё хуже, свидетельством продажности. Я бросился на кровать, полный отчаяния. Клодин меня использовала и отвергла.

Решив не поддаваться этим мукам, я попытался приглушить свои эмоции. Я лежал на своей кровати, уставившись на голые стены, казалось, несколько часов.

Наконец, я сумел собраться. Я поднялся, глотнул пива и поставил пустую бутылку на край стола. Затем я поглядел в окно, на улицу, спускавшуюся вниз, и увидел её, идущую, как мне показалось, в мою сторону.

Я бросился к двери, но затем подбежал к другому окну. Женщина подошла ближе. Я видел, что она привлекательна, что она очень похожа на Клодин, но это была не Клодин. Моё сердце замерло и чувство гнева и ненависти сменилось страхом.

Я вдруг увидел Клодин, падающую мёртвой под градом пуль. Я отогнал видение, проглотил пару таблеток валиума и напился, чтобы заснуть.

На следующее утро звонок из кадровой службы MAIN вывел меня из ступора. Её шеф Пол Мормино уверил меня, что понимает мою нужду в отдыхе, но просит меня придти на работу к полудню.

«Хорошие новости, — сказал он. — Самые лучшие для того, чтобы придти в себя».

Я повиновался приказу и в офисе узнал, что Бруно более чем сдержал своё слово. Меня не только назначили на место Говарда, но ещё и дали звание главного экономиста, что было очевидным повышением. Это меня немного взбодрило.

Я закончил свой день и побрёл вниз по Чарльз-ривер с квартой пива. Когда я сидел там, глядя на парусные яхты и страдая от разницы во времени, я понял, что Клодин просто сделала свою работу и пошла выполнять следующую.

Она подчёркивала секретность своей работы. В противном случае, она бы позвонила мне. Мормино был прав — моё беспокойство и неприятные ощущения от разницы во времени рассеялись.

В течение следующих недель я попробовал выбросить из головы все мысли о Клодин. Я сосредоточился на написании моего доклада об индонезийской экономике и пересмотре прогнозов Говарда.

Я выдал заключение, который желали бы видеть мои боссы: рост электрической нагрузки на 19 процентов в год в течение двенадцати лет после сдачи новой системы, на 17 процентов в год в течение ещё восьми лет, и затем по 15 процентов в год на весь остаток двадцатипятилетнего срока проектирования.

Я представил свои выводы на формальной встрече с международными кредитными организациями. Их эксперты допрашивали меня очень широко и беспощадно.

К тому времени мои эмоции превратились в своего рода мрачную решимость, мало чем отличающуюся от той, с которой я обгонял своих одноклассников в школе. Тем не менее, память о Клодин всегда была со мной.

Когда нахальный молодой экономист, надеясь сделать себе имя в Азиатском Банке Развития, поджаривал меня в течение полного дня, я вспоминал совет, который дала мне Клодин, когда мы сидели в её квартирке много месяцев назад.

«Кто может заглянуть на двадцать пять лет в будущее? — спросила она. Ваши предположения столь же весомы, как и у них. Уверенность — это все».

Я убедил себя в том, что я действительно эксперт, напомнив себе о том, что я знаю о жизни в развивающихся странах гораздо больше многих людей, даже вдвое старших меня, сидевших на обсуждении моей работы.

Я жил на Амазонке и путешествовал по всей Яве, куда никто не пожелал бы сунуть носа.

Я прошел несколько интенсивных курсов для преподавателей эконометрики, специально нацеленных на сложные места, и я мог назвать себя специалистом новой породы ориентированных на статистику, поклоняющихся эконометрике парней, молящихся на Роберта Макнамару, президента Всемирного банка, бывшего президента «Ford Motor Company» и министра обороны у Джона Кеннеди.

Он был человеком, который построил репутацию на цифрах, на теории вероятности, на математических моделях и — я сильно подозревал — на блефе всем этим.

Я попробовал подражать Макнамаре и своему боссу Бруно. Я повёл речь на манер последнего, стал раскачиваться при ходьбе, как он, атташе-кейс покачивался в моей руке.

Оглядываясь назад, я удивляюсь своей злости. По правде сказать, для эксперта я был слабоват, но недостаток знаний и обучения я восполнил уверенностью. И это сработало. В конечном счёте, команда экспертов скрепила мои бумаги одобряющими штампами.

В течение следующих месяцев я провёл встречи в Тегеране, Каракасе, Гватемале, Лондоне, Вене и Вашингтоне. Я встречался с известнейшими людьми, включая шаха Ирана, бывших президентов нескольких стран и даже с самим Робертом Макнамарой.

Как и моя средняя школа, это был мужской мир. Я был поражён тем, как моё новое звание и мои недавние успехи в международных кредитных организациях изменили отношение людей ко мне.

Вначале я полагал, что почти всесилен. Я стал думать о себе, как о Мерлине, которому достаточно махнуть своей волшебной палочкой над страной, чтобы в ней начали расцветать, сияя, отрасли промышленности.

Потом я отбросил иллюзии. Я подверг сомнению все свои достоинства и достоинства людей, с которыми я работал.

Громкие звания или степень PhD мало чем могут помочь человеку понять всю тяжесть положения прокажённого, живущего рядом с выгребной ямой в Джакарте, и я сомневаюсь, что ловкость в обращении со статистикой позволяет человеку увидеть будущее.

Чем лучше я узнавал тех, кто принимает решения, преобразовывающие мир, тем более скептически я относился к их способностям и их целям. Оглядывая лица собравшихся за столами совещаний, я прилагал массу усилий, чтобы побороть свой гнев.

В конечном счёте, эта моя точка зрения также претерпела изменения. Я пришёл к пониманию того, что большинство этих людей полагает, что они делают благое дело.

Подобно Чарли, они убеждены, что коммунизм и терроризм есть зло — а не реакция на их решения и решения их предшественников — и что они обязаны перед своей страной, перед своим потомством, перед Богом преобразовать мир к капитализму.

Они также цеплялись за принцип выживания самых приспособленных, если им случилось насладиться благосостоянием, дарованным им рождением в привилегированном классе, вместо картонной лачуги, они считали себя обязанными передать этот признак по наследству.

Я колебался в том, как мне квалифицировать этих людей — как заговорщиков или как некое тесное братство, сложившееся в процессе доминирования над миром.

Тем не менее, некоторое время спустя, я начал уподоблять их южанам-плантаторам накануне Гражданской войны.

Это были люди, образовавшие добровольную ассоциацию и объединенные общими убеждениями и общим коммерческим интересом, а вовсе не тайная группа, встречающаяся в укромных местах со зловещими намерениями.

Автократы-плантаторы выросли вместе со своими слугами и рабами и были воспитаны в убеждении в том, что их естественным правом и даже обязанностью является забота о «язычниках» и их приобщение к вере господ и господскому образу жизни.

Даже если рабство претило им в философском смысле, они могли бы, подобно Томасу Джефферсону, оправдать его жизненной необходимостью, крах которой кончится социально-экономическим хаосом.

Лидеры современных олигархий, которых я теперь называл корпоратократами, казалось, использовали ту же логику.

Я также начал задаваться вопросом, кто извлекает выгоду из войны и массового производства оружия, от загрязнения рек и разрушения туземной экологии и культур?

Я начал искать, кто извлекает выгоду от смерти сотен тысяч людей от недостатка продовольствия, питьевой воды или вполне излечимых болезней?

Со временем я понял, что, в конечном счёте, — никто, но в ближайшей перспективе — те, кто находится на верху пирамиды — в том числе, я и мои боссы — кажется, выгоду извлекают, по крайней мере, материальную.

Это вызвало несколько вопросов: Почему эта ситуация сохраняется? Почему она сохраняется столь долго? Заключён ли ответ в старинной поговорке «право — у сильного», то есть, те, кто обладает властью, стремятся увековечить систему?

Но похоже было, что одной власти недостаточно, чтобы воспроизводить ситуацию.

И, хотя суждение о том, что сила порождает право, многое объясняло, я чувствовал, что тут есть что-то ещё.

Я вспомнил своего университетского профессора из школы бизнеса, родом из Северной Индии, который читал лекции об ограниченности ресурсов, о непрерывно возрастающих потребностях и о принципах рабского труда.

Согласно этому профессору, все успешные капиталистические системы включают иерархии с жёсткими инстанциями, с очень немногочисленной верхушкой, спускающей команды подчинённым, и огромной армией рабочих внизу, которые, в современных терминах, вполне могут быть классифицированы, как рабы.

В конечном счёте, я понял тогда, что мы поощряем эту систему потому, что корпоратократия убедила нас, что Бог дал нам право поместить нескольких людей на вершину капиталистической пирамиды и экспортировать нашу систему по всему миру.

Разумеется, мы не первые, кто делал подобное. Список практиков начинается с империй Северной Африки, Ближнего Востока и Азии и продолжается, после Персии, Греции и Рима, христианскими крестовыми походами и строителями европейских империй послеколумбовой эры.

Это движение к империи было и остаётся причиной большинства войн, загрязнений, голода, исчезновения видов и геноцида.

И всегда остаётся грязным пятном на совести и благосостоянии граждан империй, способствуя социальным недугам и заканчиваясь самыми высокими процентами самоубийств, употребления наркотиков и насилия.

Я очень напряжённо думал над этими вопросами, но избегал задумываться о своей роли во всём этом.

Я пробовал думать о себе не как об ЭКе, но просто, как о главном экономисте.

Это звучало настолько законопослушно, что если бы я нуждался в каком-либо подтверждении, мне достаточно было взглянуть на корешки моих зарплатных чеков, все они были выписаны MAIN, частной корпорацией.

Я не получал ни пенни от АНБ или любого другого правительственного агентства. И я убедил себя. Почти.

Однажды днём Бруно вызвал меня к себе в кабинет. Он прошёлся позади моего стула и похлопал меня по плечу:

«Вы проделали прекрасную работу, — промурлыкал он. — Чтобы показать вам, как высоко мы вас ценим, мы предоставляем вам некую возможность, кое-что, чего добиваются лишь немногие люди, даже вдвое старше вас».