Глава 4. Прослушав пару каких-то до боли знакомых песен, мы мягко прекратили выступление самодеятельных артистов

Прослушав пару каких-то до боли знакомых песен, мы мягко прекратили выступление самодеятельных артистов, сказав, что нам, пожалуй, пора на пляж. Но до желанного пляжа в тот день мы так и не дошли. События повернулись, как всегда, неожиданным образом.

За столом все печально замолчали. Нам стало совер-шенно очевидно, что за возможность продолжать приобщать-ся к миру прекрасного наши соседи по столу способны пойти на достаточно крутые и смелые поступки, что нам вовсе не улыбалось. И ТУТ раздался чей-то голос, который вывел всех из создавшегося неловкого положения и решил сразу все проблемы:

- А что вам тут сдалось, в этом вонючем Судаке? Тут в море говно плавает, а у нас, в Мор- ском, - полный п...ц! Полчаса на автобусе - поехали, мужики, с нами, там и попоем!..

Мужики, то есть мы, немедленно согласились, хотя немного пугала перспектива " там и попоем".

Однако настроение всей компании резко изменилось в лучшую сторо-ну - кризис миновал, в воздухе царила атмосфера подлинно-го дружелюбия и великодушия, да тут и автобус подошел и остановился прямо у столовой.

В автобусе нам были оказаны высшие знаки внимания, а когда мы сообщили о том, что мы все рок-музыканты " с Ленинграда", знаки внимания были повторены, после чего нас несколько развезло - жара все-таки. Тут же нам было обещано бесплатное питание в поселковой столовой, где один из наших новых друзей работал поваром, что, надо сказать, было свято исполнено, и мы две недели бесплатно обедали в пляжном кафе, а с поваром, которого тоже звали Олегом, прямо-таки подружились по-настоящему - впоследствии он приезжал ко мне в Ленинград со своей молодой женой.

Прибыв в долгожданное Морское, наши проводники бы-стро куда-то исчезли, так я думаю, за очередной выпивкой, а мы отправились на поиски места, где можно было бы раз-бить лагерь. Место мы нашли очень быстро - на берегу ру-чья, который впадал,... и так далее, я уже упоминал этот райский уголок. Нам очень понравилось то, что вокруг было много каких-то деревьев и кустов, это решало проблему дров. А в ста метрах от будущего нашего лагеря торчала из земли железяка, которая при подробном рассмотрении ока-залась колонкой, выдававшей, при приложении значительных физических усилий, некоторое количество чистой пресной воды. Деревья впоследствии оказались, правда, представителями какого-то невероятного вида (или подвида - как там в ботанике), которые гнулись, да не ломались, да и не особенно-то рубились, а если и рубились, то вовсе не горели, а только смрадно дымили, шипели и извивались как гады. Из-за этого нам с Цоем, я думаю, в первый и в после-дний раз в жизни пришлось, к стыду своему, заниматься воровством: мы крали дрова у местных жителей. Прогули-ваясь прекрасными жаркими ночами по перспективам поселка, мы прихватывали невинно по одному-другому чур-бачку из тех, что нерадивые хозяева иногда забывали зата-щить за забор. Но вернемся к нашим ночным концертам.

Поскольку круг развлечений в поселке Морское в то время был достаточно узок, население его выжимало из каж-дого вновь прибывшего максимум удовольствия. И вот. только мы успели не без трудя поставить палатку и сунуть в ручей заветную бутылку водки, с помощью которой собирались отметить начало отдыха, за нами пришли. Пришли и пред-ложили прогуляться. С гитарами. И привели нас на неболь-шой местный Бродвей. А там нас уже ждали. И сделали нам, как говаривал Марлон Брандо, предложение, от которого мы не могли отказаться. Таким образом жители поселка Морское оказались первыми слушателями группы, которая стала впоследствии называться " Кино".

Мы играли часа по четыре без перерыва, используя в качестве допинга все то же сухое вино, кричали так, что из дверей дискотеки, что работала неподалеку, выглядывали любопытные любители Валерия Леонтьева, а в темной дали лаяли собаки, мяукали кошки и коты и давала о себе знать всякая прочая живность.

На первом таком импровизированном концерте нам была оказана высокая честь в виде присутствия среди слушателей самого Петровича - лидера молодежных группировок Морс-кого, как стали говорить десять лет спустя. Петровичу мы понравились, и он подвел резюме:

- То наши парни.

Вообще это был очень интересный человек. Неопреде-ленного возраста, весь покрытый татуировкой, он единствен-ный во всем поселке был обладателем джинсов " Ливайс" и итальянских темных очков, которые он не снимал даже по ночам. Возможно, он и спал в них, как " Блюз бразерз" Несмотря на маленький рост и сухощавость, он обладая чрез-вычайной физической силой и, что нам очень в нем импо-нировало, практически не употреблял в разговоре матерных выражений, хотя от его вежливости порой становилось жут-ковато. Это был настоящий крестный отец маленькой местной мафии. Цой даже перенял у него на какое-то время манеру знакомства с девушками, которая от-личалась замечательной простотой, лаконичностью и достоинством. Обычно Петрович сидел на лавочке у входа в дискотеку и обращался к про-ходящим мимо дамам:

- Девушка, потанцуйте, пожалуйста, со мной, ежели вы не хотите завтра уехать с Морского...

Из нашего тогдашнего репертуара Петровичу больше все-го понравилась песня Бориса Гребенщиков " Электрический пес". Он ее окрестил " Песней про блядей" и вежливо попросил повторить. Мы повторили, а потом Цой запел мифовскую " Черную субботу". Это произведение вызвало у слу-шателей такую бурю восторга, такие вопли и хохот, что среди их светящихся в темноте лиц неожиданно замаячила мили-цейская фуражка. " Господи, и здесь они покоя не дают", - одновременно, хотя возможно и в разных выражениях, по-думали три молодых артиста.

Об отношениях молодых артистов с милицией сейчас уже можно писать не то что отдельную книгу, а прямо це-лую энциклопедию - даже не писать, а взять любую из суще-ствующих и к каждому слову дать новую статью. Вот у меня, например, есть МСЭ (Малая Советская Энциклопедия) 1930 года издания. Хорошо. Открываю, скажем, на букву " С". Первое слово, которое вижу, - " Селезенка".

Пишу - место, которое было наиболее сильно поражено у моего друга Пини при избиении его добровольной комсомольской дружиной в Ленинградском Дворце молодежи в 1981 году. Сильным уда-ром комсомольской ноги приведена в полную негодность и удалена хирургически. Смотрю, к примеру, букву " И". Ага -" Изнасилование". Пишу - процесс, которому была подверг-нута моя знакомая Н (здесь - без имен) постовым ГАИ, ког-да пыталась пересечь " столом" Среднерусскую возвышен-ность. " Г" - " Горло". Удар в горло я получил в 1979 году в одном из московских " Опорных пунктов" от молодого чело-века в штатском за то, что он счел меня похожим на хиппи. Фамилия молодого человека - Радугин, после удара он мне представился, вероятно, для пущего устрашения. Как я впос-ледствии узнал, он был грозой худых бледных волосатых юнцов и их немощных подружек. Кто ты теперь, Радугин, -демократ, консерватор, за Горбачева ты или за Ельцина?.. А может быть, ты уже депутат - народный избранник, а может быть, ты уже где- нибудь в Верховном Совете? Счастья тебе!

Вернемся к букве " С" - " Статуя". Ну, казалось бы, что может быть общего у милиции, античной статуи и рокеров? Ан нет - в середине семидесятых группе " Аквариум" инкриминировалось уничтожение статуй в Летнем саду. Да-да, абсолютно серьезно - с допросами, очными ставками и так далее. Дело могло плохо кончиться, но, слава Богу, в этом чудовищном бреду что-то не сошлось, да, как потом выяснилось, и статуй-то никто вовсе и не разбивал. Вот такая получается энциклопедия, " вот такая, брат, история", как поет Гребенщиков, но я отвлекся. Итак, появившаяся в темноте фуражка вызвала в нас некоторое смятение, хотя мы и предполагали, что не совер-шили ничего противозаконного, но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. И хотя этот ночной мили-ционер уж никак на Бога не походил, мы слегка заволновались. Участковый, оглядев нас внимательно, поздоровался за руку с Петровичем и спросил у него:

- Кто такие?

- Та, этта нормальные ребята, - ответят Петрович. Тут мы сообразили, что речь идет о нас.

- Где прописаны? - это уже был вопрос к нам.

- В Ленинграде...

- Я спрашиваю, здесь где живете?

- Здесь?.. Там вот... - Цой неопределенно махнул рукой в сторону ручья.

- Хозяева кто, я спрашиваю?

Поскольку мы не знали, кто наши хозяева, то промыча-ли что-то неопределенное. - Мы в палатке живем, - наконец нашелся Олег.

- В палатке здесь нельзя. Вот тебе и на!

- А почему? - спросили мы разноголосым хором.

- С печаткой - в кемпинг!

Что такое кемпинг, мы уже видели, и отправляться туда нам вовсе не импонировало. Ближайший кемпинг представ-лял собой кусок пляжа без единого деревца, огороженный металлической сеткой от посторонних. На раскаленной гальке плотными рядами стояли палатки и автомобили, из которых торчали головы и ноги отдыхающих. Эта резервация находилась довольно далеко от населенных пунктов, на диком берегу моря, причем в самом непривлекательном его месте. Про-живание за железным забором стоило рубль в сутки с носа, а удовольствие было довольно сомнительным.

- Короче, так. Снимайте комнату или в двадцать че-тыре часа покиньте поселок. Без прописки жить не положе-но.

Снимать комнату не входило в наши планы как финан-совые, так и культурные, но мы обещали подумать над пред-ложением участкового, тем более, что двадцать четыре часа у нас было законных. После ухода представителя власти ве-черинка притихла и вскоре закончилась, но с этого дня местные фаны каждый вечер просили нас спеть им песню " ну ту, когда менты пришли". Так что эта вещь по праву может теперь называться так: " Черная суббота (Когда менты пришли)". У Цоя уже было написано несколько своих песен, одни - получше, другие - похуже, третьи - совсем никуда. Песен было немного, но в последние месяцы сочинительство их стало для Цоя основным занятием - это превратилось в его любимую игру, и он играл в нее каждую свободную минуту, как только она выдавалась в нашем активном безделье.

Правила игры задал Борис Гребенщиков. В этом году мы услышали его только что вышедший " Синий альбом" и просто обалдели. Это было совершенно не похоже ни на что, имеющееся в русской музыке того времени, начиная от грязных подвалов и заканчивая Колонным залом Дома Со-юзов. В грязных подвалах волосатые ребята пели о любви в чрезвычайно высокопарных и заумных выражениях, а в боль-ших залах аккуратно подстриженные мужчины и женщины пели о любви на таком языке, который пригоден лишь для душевнобольных, да и то не всех, а только очень тяжелых. Гребенщиков пел о любви так, как мы говорили у пивного ларька, как мы говорили в гостях, как мы говорили дома, только получалось у него гораздо более сжато и ясно, да и словарный запас был побогаче.

Мы и представить себе не могли, что о таких вещах, как Бог, Любовь, Свобода, Жизнь, можно говорить, а, тем более, петь, даже не используя этих самых слов. Это было удивительно! Подсознательно мы чувствовали, что стихи большинства русских групп пошлы и банальны, но так пели все и всех вроде бы это устраивало. На сэйшенах собирались толпы подростков и не только, и хором подпевали солистам какие-нибудь чудовищные строки - " Там, за розовой горой не царит обман..." или еще хуже. Причем тотальная безгра-мотность сочеталась у рокеров с постоянной агрессивнос-тью - я имею в виду тексты песен, даже самые, на первый взгляд, безобидные. Это постоянно было в подтексте, и если кто-то пел, что " мы откроем окно", то слушатели чувствова-ли, что для того, чтобы это окно открыть, надо сначала кого-то с дороги убрать, что кто-то это окно открыть мешает. Сама по себе эта мысль неплохая, особенно для людей Страны Советов, но все хорошо в меру. Очень уж часто проходило в песнях желание что-то открыть, чего-то впустить или выпу-стить, куда-то пойти, и все это должно обязательно связы-ваться с преодолением чьего-то сопротивления, противосто-яния. Я повторяю, это, в общем, неплохо, но уж больно надоело. Гребенщиков же был абсолютно неагрессивен, он не бился в стену и не ломился в закрытую дверь, ни с кем не воевал, а спокойно отходил в сторонку, открывал другую, не видимую для сторожей дверь и выходил в нее. При этом в его неагрессивности простоте чувствовалось гораздо больше силы, чем в диких криках и грохоте первобытных рокеров. Они хотели свободы, отчаянно сражались за нее, а Б.Г. уже был свободен, он не воевал, он просто решил и СТАЛ сво- бодным.

Естественно, что на ленинградской рок-сцене " Аквариум" стоял несколько особняком. Хард- рокеры терпеть его не могли, называли " соплями", " эстрадой" (!) и так далее, говорили, что Б.Г. - педераст и мудак, ворует чужие стихи, чужую музыку и вообще, чуть ли не стукач. Никто, пожалуй, из их музыкантов ни за какой проступок - ни за кра-жу денег, ни за нечистоплотность в любовных делах, ни за какие мелкие гадости - не вызывал у хард-рокеров такой неприязни, как Гребенщиков, просто за факт своего суще-ствования, просто за то, что был здоровым человеком среди калек.

Борис приглашал всех желающих отправиться на поиски мозгов, которые были довольно успешно вышиблены из молодежных голов средней школой, но многим казалось, что оставшегося вполне достаточно и от добра добра не ищут. Калеками были и мы, но, вероятно, в меньшей сте- пени, так как Гребенщиков нам сразу понравился.

В принципе для нас это была первая встреча с поэзи-ей. Не стоит здесь рассуждать о том, плохи ли, хороши ли стихи Бориса, бесспорно одно - это стихи. И было открове-нием для нас то, что стихи могут быть такими современны-ми, простыми и хорошими. Ведь школа дала нам очень сво- еобразное понятие поэзии, не зря я говорил, что панк-рок родился в советской школе... А Гребенщиков еще и пел! В каждой его песне присутствовала мелодия, партию голоса можно было записать на ноты и повторить " один к одному" - то есть он по-настоящему пел, хотя и не обладал тем, что у певцов называется " голосом". И хотя первое впечатление от музыки " Аквариума" было таково, что текст проговари-вается речитативом, послушав первые несколько тактов, ста- новилось ясно, что это не скороговорка, а чистая и ясная мелодия.

Да, это было ново. В " матерых" рок-коллективах при-митивные мелодии зачастую импровизировались певцами на ходу, и их практически невозможно было закрепить раз и навсегда.

Это не относится к группе " Машина времени", и заметьте - " матерые" ее до сих пор не жалуют, и к группам " первого поколения" вроде " Лесных братьев", " Кочевников" - те пели настоящую, хоть и чужую МУЗЫКУ.

В общем, мы находились под сильным влиянием песен Бориса Гребенщикова, а также главного рок-н-ролльщика России - Майка.

К моменту наших крымских каникул с Майком мы были знакомы все трое и песни его были нами любимы и почита-емы. Он же привил нам любовь к замечательной группе " Ти Реке" и Лу Риду, у него мы слушали классические роки шестидесятых, в общем, развивались.

Конечно, все это оказывало на нас определенное влия-ние. Нельзя сказать, что песни Цоя и мои, хотя у меня их и было очень мало, являлись подражанием " Аквариуму" или " Зоопарку", - вовсе нет.

У нас хватило ума не заниматься копированием, и мы, в основном этим занимался Цой, ис- пользовали эти группы в качестве критерия оценки при написании песен. У них мы учились избегать штампов, сво-боднее пользоваться словом и вообще - думать перед тем, как что-то писать.

У Цоя это получалось лучше, чем у нас с Олегом, - он не разбрасывался, а, что называется, " забил на все" и сидел с гитарой в поисках новых идей.

Вот так и сидел он у палатки, что-то наигрывая и мыча. Олег предложил сыграть вместе " Песню для М.Б." - посвя-щение Марку Болану. Мы хотели разложить ее на голоса, а Олег обладал небольшой хоровой практикой, и с его помо-щью это было легче сделать. Я взял вторую гитару, а Цой запел:

Я иду, куда глаза мои глядят, И, если хочешь, пойдем со мной...

Втроем выходило очень неплохо - я хорошо все слы-шал, поскольку не пел, а только играл простенькое соло. Олег чисто, в терцию, подпевал. Цой играл ритмично и без лишних украшений - школа Пашкова и Майка.

К этому времени все мы были несколько " не у дел" - группа " Пилигрим" уже развалилась, не выдержав творчес-ких споров участников коллектива, " Палата" тоже молчала - Максим учится в театральном и был постоянно занят, в общем, все мы были как бы " в творческом отпуске".

- Витька, слушай, мне, кстати, нравятся твои песни, - сказал я.

- А мне - твои, - сказал мне Витька.

- Давайте, может, сделаем группу. - Я посмотрел на Олега.

- Это круто! - Олег улыбнулся.

- Давайте, - сказал Витька.