ТРЕЗВОН О КВИТКИНОЙ МАРУСЕ

Мы заглянули в Квиткины повести, по приглашению г. Кулиша, и нашли в них ясную улику его этнографической критике—в столь же чрезмерном и несправедливом при­страстии к Квитке, как чрезмерно и несправедливо нынеш-

нее предубеждение его против Гоголя. Посмотрим,еще наг величание Квиткиной повести Маруси, превозносимой г. Ку-лишем выше всех повестей, являвшихся в литературном мире. В «Переднем Слове до Громады», (в «Хате» 1860 го­да) сказано: «Охотнейше почали наши хлопята слухати Оурлацьке юродство Котляревського, анеж чепурхувату карамзинщину. Я^к же появив Квитка на свет свою Мару? сю, то вже хиба щири паненята — таки, що и няньки були в них немкени — од ней одвертались. Що вже там ни дру-ковано ^печатано) по столицях — ничем так нашему бра­ту не догоджено. Те мы читали смакуючи, а Марусю пла-чучи; так тут уже хоть и не кажи, що нам роднейше» (с. VIII).

От чего же: хготь и не кажи? Разве Квиткина Маруся от того нам родне&, что мы ее читали плачучи? Много слез было пролито и в Малороссии — от чувствительных повес­тей Карамзина, от.разных трогательных сцен из театра Ко-адебу; но через эти на ши слезы — шг карамзинщина, ни ко-цебятина не сделал; ись нам роднее нашей смехотворной Котляревщины, которую и теперь еще помнят наизусть старосветские украинцы и даже украинки. Квиткина Миг- руся так прекрасна, что не с чего было отвертаться от нее и самым благовоспитанным малороссиянкам: им то собст­венно и читать ее, смакуючи и плачучи. Но я не знаю ни­кого кроме г. Кулиша, кому бы эта Квиткина повесть ка­залась лучше всего, что напечатано в столицах!

В том же «Переднем Слове» сказано: «Добре ж, и ен (т. е. Марусю) замляки приветали! Дяковав (т. е. благо-.дарил) Квитце не один пан по-приятельски, що вон скомпо­новав книжку понятну для их лакеев. Той чистий, сельский крин, той высокий поэтичный образ нашои юности ясной, любячои, здався им, як то кажуть, тривиальным; бо. про Квитку задзвоне но только в сельски дозвоны; городам и журналам було про его байдуже» (с. XIX).

Во-первых: зачем же ставить перед громадою на первом плане только те приятельские остроты, которыми дразнили Квитку некоторые харьковские сверстники его, по старой памяти о похождениях его коловратной молодости и о тех литературных проказах, в которых он упражнялся с 1816 года? Ведь были лее другие земляки, которые говорили ему, •что для него не нужно другой эпитафий: «Он написал Ма­русю!» Притом же Маруся вышла в свете не в одиночку: перед нею, Солдсщкий партрет, за нею Мертвецкий велик-,«Эе«ь; а в этих.двух смехотворных рассказах некоторые мес­та весьма могли для многих читателей показаться триви­альными/ когда и сам г. Кулиш, в Эпилоге своем, ука-

зывает на те некоторые места — как на «безобразные карикатуры действительности»; когда он в своем издании этих повестей пробовал закрашивать своими примечаниями некоторые слишком резкие черты авторовой кисти. Но пре­красный образ Маруси — кому же мог показаться триви­альным? За что взводить эту напраслину на Квиткиных одноземцев?...

Во-вторых: на что было говорить перед громадою, буд­то про Квитку зазвонено только в сельские колокола, а го­родам и журналам не было до него и нужды? Ведь это •сущая небылица! Известно всякому, как нескоро и теперь распространяются новые книги по малороссийским селам; а за четверть века это происходило еще медленнее. Сам т. Кулиш свидетельствует о том в своей критике, говоря: «Библиотека для чтения явилась позже Вечеров на хуто­ре, но в Украине, в нашем малокнижном затишье, в ОДНО время с ними». То есть не в Украине, а в Новогород-Север-•ской стороне, г. Кулиш узнал Вечера на Хуторе через три еода по выходе их в свет. Первый том Квиткиных. Мало? российских повестей вышел в Москве, из типографии Ла­заревых, осенью 1834 г. — и через несколько же недель, в журнале Московского Университета (в ноябрьской книжке Ученых Записок) явился разбор этих повестей, написан­ных земляком нашим И. Мастаком (псевдоним О. М. Бе­лявского). Отчетливо изложил он свое мнение о достоин­ствах и недостатках этих трех повестей, и воздал Квитке достойную хвалу, как первому прозаику в новой словеснос­ти малороссийской. И'так первый журнальный благовесть о Квиткиных повестях был из Москвы; а вслед затем за-.звенела слава об них в Киеве, в Харькове и по другим го­родам. К чему же и эти жалобы г. Кулиша перед грома­дою на журнальные насмешки над Квиткою? Гораздо ярежде тех насмешек журнального смехотворца Брамбеу-са было Квитке великое внимание и от журналов пе­тербургских, начиная с Современника, поместившего в 1837 году его Солдатский портрет в русском переводе т. Даля.,

Квитка был уже на верху своей литературной славы, «когда в малороссийской словесности явился достопамят-яый Шевченко, с своим Кобзарем 1840 года. Перед этим _;новым певцом Украины все малороссийские стихотворцы, возникшие вместе с Квиткою—Гребенка, Матерынка, За­вела, Тополя, Могила, Галка и прочие, остались назади, как рое!ае гшпогез. Не говорю о нашей Заднестровской -братии того времени — Левицком, Вагилевиче, Устианови-че, Шашкевиче, Могильницком... Запевы юной червонорус-

126, -,

ской Музы' были слабы в сравнении с хором вышепомя­нутых певцов Малороссийбких.

Очарованный Квиткиною Марусею г. Кулиш обращает в ее пользу даже послание Шевченка до Основьяненка,. продолжая свое «Передне Слово» так: «А проте, знайшли' ся люде, котори просту селючку Марусю, як родну сестру,, до серця пригорнули; и сам Шевченко, объявившись ми-рови Кобзарем своим, напечатав до Квитки величию, го­лосну оду ^а.

Чи так, батьку отамане, • Чи правду спеваю?

пытався в его наш кобзарь, и перве месце оддав перед себе автору Маруси, заохочуючи его до новых творов:

Утни, батьку, щоб нехотя На ввесь свет почули!

В.его повестях-поэмах знаходив наш кобзарь на чужой стороне Украину зо всеми ей вечными дивами» (с. XIX).

Здесь для умножения Квиткиной хвалы г. Кулиш дал несвойственный толк даже знаменитому посланию. Шев~ ченко написал это послание к Квитке, будучи воодушевлен совсем не Марусею и не другими его малороссийскими по­вестями, он воодушевился историческим очерком запорож­ца ГолОватоёо, который написан был Квиткою по-русск» и напечатан 1839 года в Отечественных записках.

Бьют пороги, месяц сходит, Як и перше сходив; Нема Сечи; пропав и той, Хто всем верховодив...

т. е. Потемкин. А далее сказано:

Наш завзятый Головатый, Не вире, не загине!

Для нового певца Украины был особливый смысл в том запорожце и черноморце, как в последнем певце Украины старокозацкой,— и мне жаль, что знаменательный для це­лого послания стих о Головатом отменен в третьем изда­нии Кобзаря, и поставлено так:

_; Наша дума, наша песня —

Не вмре, не загине.

Не в Марусе и не в других малороссийских повестях Квиткиных находил Шевченко «Украину со всеми ея веч-

¹ См. мою статью «О стихотворениях Червонорусских» — в Киев­лянине, кн. 2, 1841 г.

² Зачем называть одою это послание, коТДа в нем нет того, что со­ставляет отличие оды от прочих лирических стихотворений,

йьши дивами», и не таких новых повестей от Квитки желал украинский певец, чтобы ему заплакать от них на дальнем севере и увидеть в них свою Украину...

Спевай же им, мой голубе, Утни, батьку, щоб нехотя

Про Сеч, про могилы, На ввесь свит почули,

Коли яку насыпалы, Що деялось в Украине,

Кого положили; За що погибала,

Про старину, про те диво, За що слава козацькая

Що було, минуло... На всем свете стала...

Вот чего хотел Украинский певец,— того именно, чего эне было в малороссийских повестях Квитки, к чему не бы­ло и призвания у нашего старого повествователя '. На этот поэтический зов молодого кобзаря^Шевченка, что он напи­сал еще по-малороссийски? Две или три стихотворные по-брехеньки... А за послание он не сказал и спасибо поэту, даже не вспомянул о нем в своем письме, написанном по получении Кобзаря (см. это письмо в 7 книжке Основы).

А у г. Кулиша в виду все Квиткина Маруся\ В «Слове ра новый выход Квиткиных повестей» он говорит: «Обой-шла нас чарами Квитчина Маруся, з нею мы почали жити тим идеальным счастием чистого сердца, которого нихто з нас не дознав самим делом.., (с. XXII). Но и здесь — толь­ко личное впечатление г. Кулиша. Тысяча других малорос­сиян начинали жить идеальным счастием сердца, конечно, •не от Квиткиной Маруси! Да и не все же малороссияне одинакового мнения о ея безусловном превосходстве перед прочими повестями Квитки. Ссылаюсь на вышепомянутый разбор г. Бодянского, где и Солдатский Портрет и Мерт­вецкий Великдень предпочтены Марусе за то, что «она чре­звычайно растянута и загромождена описаниями». Ссыла­юсь и на Обзор, написанный И. Галкою (псевдоним Н. И. Костомарова) и напечатанный в Молодике 1843 го­да; там сказано: «В отделке нет художественности; иное растянуто, другое недосказано; повесть Козырь-Дивка по отделке гораздо лучше Маруси».

В эпилоге к Черной Раде г. Кулиш говорит, что Мару­ся — «до сих пор не оценена по достоинству... упустили из виду, что еще ни в одном литературном произведении про­столюдин-малороссиянин не является в столь величествен­ной простоте нравов, как в этой повести (с. 242). Нет, не упустили из;.виду этой величественной простоты нравов, а только не вменили ее изображения в особенное достоинст-

¹ Был слух, что Квитка з последнее время, по совету преосвященна о. Иннокентия, который и погребал его, написал краткую- Священную Историю на малороссийском языке... Но это не относится к вопросу о послании Шевченковом.

во этой повести. В помянутом «Обзоре* сочинений, писан­ных «а малороссийском языке, г. Костомаров, объяснив характер самой Маруси, и сказав, что она «ничуть не иде­ал», что она «обыкновенна в быте Малороссийском»; вот что говорит о всей повести: «При всех неотъемлемых ее достоинствах, мы должны заметить, что она имеет большие недостатки. Характер Василя не ясен и даже не естествен; в нем не видно такого простодушного чувства, как в Мару­се, он сентиментален, и самое удаление его в монастырь не производит сильного эффекта. Характеры Наума, отца Маруси, и матери ея, тоже не отличаются резкими черта­ми (см. 173). Справедливость этого замечания — оправда­лась на самом г. Кулише, который в своем представлении Наума и Насти при похоронах их дочери — перемешал их роли¹.

И вслед затем у него сказано: «Так создав Квитка свою повесть-поэму Марусю. Вложив вон сюды ввесь дар свой промовляти серцем до серця. Тут розумный вбачае всю его веру и всю историю его власного серця»! Но в том и дело, что Квитка, будучи по своему роду и жизни совсем не простолюдин, влагает историю своего собственного серд­ца — в сердца простолюдинов малороссийских, которые потому и являются у него часто не в подлинной простоте своих нравов и обычаев; а пристрастный к нему г. Кулиш,

¹ На отдельном листочке в рукописной статье есть объяснение это­го места. А именно:

В Слове на выход он (Кулиш) говорит: «Тут перед нами немичь и сила души людской, тут им упадок и торжество; тут горе естества зем­ного пиднялось до поэзии — и вже маты не тужит по дочци, а мов поэт, воспивае пышну ии красу, чисту ии душу, высоку ии долю небес­ную; уже батько не вбывается перед домовыною, а, мов який пророк, мов не своею силою, прорицав людям Божи замогильны тайны». Но в Квиткиной повести — говорит Максимович — тут перед нами совсем не то. Старуха Настя до того затужила об умершей дочери, что сперва лежала безчувственная,- а когда нарядили и положили на лаве покой­ницу,- тогда она все сидела возле нее — «и вже не плакала, бо и слиз не стало, а тилько тяжко здыхала и не пивслова не здужала голосячи приговорюваты». Три коротеньких ответа, совсем непоэтических, и то более об себе, чем о Марусе, проговорила она мужу, когда тот стал разгонять ее печаль своими многословными речами, какие любой сель­ский духовник скажет при подобном случае. На другой уже день, ког­да вывели Настю совсем немошную, чтобы раздавать по обычаю по­дарки и свечи девушкам, она проговорила к ним небольшое слово о своем осиротении на старости, а после того, обнявши крепко и целуя Василя, подоспевшего на самые похороны своей невесты, ему прогово­рила она с плачем небольшое слово. Что касается до старика Наума, то он у Квитки именно убивается над умершею дочерью, с теми по­этическими причитаниями, какие на самом деле произносятся обыкно­венно осиротелыми матерьми, которые г. Кулиш и перелагает в уста Осиротелой Насти и тем невзначай подправляет Квиткину картину.

в свою очередь, влагает в его повести и видит в «их соб­ственные представления и мечты о малороссийском прос­толюдине. Потому-то ему и кажется, что у Квитки — «вез­де проходит, в более или менее выразительных чертах, ве­личавый образ малороссийского простолюдина — это глу­боко-нравственное лицо, которое ведет свое происхожде­ние от неизвестного нам общества... Пораженный этим явлением ум читает в нем деяние истории гораздо серьез­нейшей, нежели козачество, гайдамачество и все, чем на­полнены наши исторические сочинения» (Эпилог, стр. 242). А в «Слове на новый выход квиткиных повестей» сказано: «Озвалась дитина своим словом, почала розумни речи гла-голати; и от, 'теперь только начинается настоящая жизнь южного русского племя; од нашого только часу пойде на-стояща его история помеж народами, а то все була детска казка» (см, IV). Удивительный взгляд на историческую тысячелетнюю жизнь южнорусского народа; у него настоя­щая история — или в том, что было во времена доистори­ческие, или в том что еще будет\.. Но назвать детскою сказ­кою можно не тысячелетнюю историческую жизнь нашего малороссийского 'народа, а разве ту краткую его историю или повесть, которую сочинил г. Кулиш для звезды г-жи Шимовой. У него, конечно, на этом понятии об истории ос­новано и то понятие, о словесности малороссийской, какое высказано в его «Переднем Слове» до Громады: «Украин-ска словесность — дело велике; се — нове слово меж наро­дами, которе на те и явилось, щоб якось инше, не по-дав­нему, людский розум повернути». Откуда же видно такое ее предназначение? Если она успела повернуть как-то ина­че, не по-прежнему, чей-нибудь личный разум, то это не может еще служить показателем, что она должна произвес­ти тоже действие и на весь человеческий разум, что она для того и явилась в мире. Если она не нашла еще, как говорит г. Кулиш, полного сочувствия и разумения в обра­зованном кругу своего народа; если она не успела еще проникнуть в свой простой люд и 'подействовать на его разум: как же предназначать ее уже для поворота всесвет­ного разума между народами?... Не будет ли. это также только детская сказка?.. Относительно Квиткиных повес­тей, в «Слове на новый их выход» г. Кулиш возглашает так: «Тым-то и не хочу я без потребы перегортовати всего Квитку по листочку, а глашу про его перед громадою свое слово огулом, в интересе всенароднему, выступивши напе­ред своей лавы и чуючи за собою тысячи, котори мовчки слухають готового, а думають душею по-моему!» (с. XXXII).

Но эти безмолвные тысячи — не более, как самолюби­вая мечта оратора. Эти тысячи ничего не думают и даже не ведают о повестях Квиткиных; их читают и знают преи­мущественно те украинские горожане и паны, против кото­рых так горячо и напрасно— ратует оратор перед грома­дою!

питання 4