Глава 2: Растраченная впустую ненависть 8 страница

 

Драко отчетливо помнил, как встретил ночь своего пятнадцатилетия: стоя перед зеркалом в спальне в Хогвартсе, он наблюдал за отражением почти завершивший двенадцатичасовой круг стрелки настенных часов. С наступлением полуночи он станет старше на год. На подбородке его торчали два одиноких волоска – первые намеки на будущую бороду, реши он когда-нибудь её отпустить. Разглядывая свое отражение, Малфой-младший размышлял об этих волосках, осмысливал свое взросление, всерьез полагая, что пятнадцать – это уже почти зрелость, что он с каждым днем по крупицам терял себя, неизбежно становясь взрослым.

 

Драко раздумывал, не покончить ли ему жизнь самоубийством.

 

Разбить зеркало, взять осколок и полоснуть по запястью. Мысли его зациклились на этом до тех пор, пока слизеринец не сроднился с самой идеей боли от распарывающего руку куска стекла, настолько, что она стала казаться привлекательной. До тех пор пока не понял, что подарит ему эта боль.

 

Если бы не мать, он бы попытался (или нет, он же без труда мог найти себе какое-нибудь оправдание и в последний момент отказаться от задуманного, на деле выказав себя трусом). Но он не мог оставить мать наедине с Люциусом.

 

Забота о ней была его первостепенной обязанностью. А сейчас, хотя бы и временно, к этому добавилась еще и забота о Гермионе. Он не знал, когда именно принял это решение. Он сомневался и в его безошибочности, и в собственной последовательности в претворении этого выбора в жизнь. Они оставались врагами. Он всё так же презирал её племя.

 

Но он больше не был уверен в том, что презирает её саму.

 

Одна мысль об этом вызывала в нём отзвук раболепного страха, неосознанно заставляла оглядываться через плечо. Что, после некоторого осмысления, казалось довольно странным. Он был убежден, пускай и частично, что всё ещё испытывает к ней неприязнь, ведь каждый день последних шести лет учебы, вражда с ней придавала вкус его повседневной жизни. Но ненависть к ней была вызвана лишь её происхождением, её дружбой с Поттером, её отличными оценками, что были лучше его собственных, и, конечно же, её редкими, но меткими выпадами в его адрес. И всё это не имело никакого отношения к ней самой как к личности.

 

Драко не мог определить, испытывает ли он к девушке отвращение, потому что он её элементарно не знал. Не интересовался, что она за человек. Они ходили в одну школу на протяжении шести лет, отсидели вместе тьму смежных уроков, провели вдвоем целый чёртов месяц, а он все так и не узнал, что она из себя представляет. И хотя подобные выводы напрашивались сами собой, но задумался он об этом впервые, ведь раньше ему было всё равно.

 

Так что же изменилось сейчас?

 

Первые две недели в этих лесах она… показала себя отнюдь не самой плохой спутницей. Немного надоедливой, этого не отнять, но не настолько, чтобы вызвать в Драко желание сотворить с ней что-то похуже его обычных шуточек, что вызвали у девчонки то гнев, то слёзы.

 

«Я заставлял её плакать. Мерлин, да неужели я настолько инфантилен? Не верится даже, что меня увлекало такое. Меня, будущего Пожирателя смерти, который лучше всего умеет доводить девчонок до слёз. Стоит указать это в резюме, Волдеморт таким пунктом, несомненно, впечатлится.

 

Глупый. Глупый…»

 

Олень, наконец, выдохся и, остановившись, принялся зализывать рану, беспокойно прядая ушами. Сменив позицию, Драко прокрался в слепую зону предполагаемой добычи.

 

«То мое обещание Гермионе – правда. Я больше не причиню ей вреда. Пускай нам когда-нибудь суждено убить друг друга на поле брани, уже став взрослыми – врагами в неизбежной теперь войне – но сейчас ей рядом со мной ничего не угрожает. Я отдам причитающийся ей долг чести, больше не подниму на неё руку, и помогу нам обоим вернуться домой невредимыми».

 

Ему пришлось поступиться гордостью, чтобы пообещать ей такое, и слизеринец чертовски обозлился, когда девчонка попросту отмахнулась от его слов.

 

В особенности сейчас, когда он из кожи вон лез, чтобы её защитить.

 

Драко нахмурился.

 

Призрак – иллюзия его самого – вот что вселило в него неподдельный ужас.

 

Слизеринец остался твердо уверен, что стал свидетелем отнюдь не простой галлюцинации. Та незнакомая ему пока часть сознания, которой он только пытался научиться доверять, нашептывала, что призрак был материален. Но это не давало никакой гарантии, что посетивший его юноша на самом деле была им самим. Слизеринцу отчаянно не хотелось верить в подобную вероятность. Встреча с похожим на него как брат-близнец незнакомцем не на шутку его встревожила.

 

Эта вылитая копия даже вела себя один в один как он. Странно, но именно это обеспокоило Драко больше прочего. Будь его двойник предостережением самому себе, отправленным из будущего, или, возможно, настоящим призраком его самого, уже повзрослевшего (раз ты умер, то зачем возвращаться, но не упоминать о грядущей смерти?), то тогда почему он не вел себя как зрелый человек; почему в его глазах не было видно надлома; почему он язвил и выделывался, посверкивая озорными искорками, таящимися в глубине глаз, когда, очевидно, случилось самое худшее?

 

Почему он вел себя так обыденно (и жутко), рассказывая о чем-то столь чудовищном?

 

Указания на счет компаса обернулись вестью на удивление созвучной истине. Чем дальше они ему следовали, тем в худших переплетах оказывались. Теперь Драко был твердо уверен, что выбери они с самого начала любое другое направлении, всё сложилось бы иначе, и ребята давным-давно выбрались бы из этого проклятого леса. Прежде чем последовать совету двойника и избавиться от компаса, он немало времени посвятил взвешенному осмыслению всех фактов. Причин «за» было множество, но решающей стала убежденность, что даже если это окажется ошибкой, слизеринец всё равно помнил нужное направление, к тому же, если понадобится, они всегда могли сделать новый компас.

 

Что до остального… кем бы двойник ни был, важно лишь то, что Гермионе угрожает неизвестная опасность. Если двойник таки был Драко, то это было предупреждение и ей впрямь грозит нечто. Но если слова иллюзии были происками неведомых и недружелюбных сил, заинтересованных в том, чтобы провести его, значит Гермиона тем более в опасности. Выход напрашивался только один – держаться рядом с ней, защищать её, быть постоянно начеку.

 

Охотясь, Драко старался держаться недалеко от лагеря, куда ближе, чем она подозревала. Его вылазки обычно сводились к нескольким широким обходам вокруг стоянки. Парень пристально следил, чтобы никто не смог подобраться к ней. Он оставлял гриффиндорку одну лишь в местах, где не было и следа крупных хищников, и никогда не уходил надолго. Малфой вознамерился вопреки всему предотвратить обещанное несчастье.

 

Он пару раз задумывался о том, не рассказать ли ей о двойнике, но не найдя в этом никакой пользы, всё же отказывался от этой мысли. Расскажи он ей об обещанном несчастье или нет, ничего, по сути, не изменится, но если худшее всё же произойдет, то знать о такой перспективе заранее ей уж точно незачем. Если выбора не останется и ему придется прибегнуть к последнему средству, о котором упоминал его собеседник, то лучше ей оставаться в неведении до самого конца. Если придется, то слизеринец сам убьет её – во сне – быстро и безболезненно. Драко не хотел, чтобы девушка знала об этом наперед.

 

Юноша уже достаточно близко подобрался к оленю, разделявшее их расстояние теперь идеально подходило для внезапной атаки. Слизеринец присел, напружиниваясь для прыжка. Добыча упокоилась и, прихрамывая, потянулась к кустам – пощипать листву.

 

Еще чуть-чуть…

 

Нечто, мимолетная тень мелькнула на границе периферийного зрения, Драко зорко оглянулся, но ночной лес казался пустым.

 

«Может, летучая мышь пролетела? – задумчиво замер он. – Тогда эта уже сотая мышь с тех пор как я приметил подранка. Скорее – конкурирующий хищник, который либо сам охотится на оленя, либо выжидает, пока я разделаюсь с дичью, чтобы подъесть остатки».

 

Драко оцепенел: «Да это же один из тех ублюдков, что преследовали нас с Гермионой! Но я уже пару ночей и десятки километров не замечал ни следа их присутствия. Откуда ему тут взяться?!»

 

Едва заметное движение, точнее даже намёк на тень с противоположенной стороны, значит преследователь не один.

 

«Но зачем им выслеживать меня? Или они загоняют оленя? Может, раны на ноге животного – их рук дело? Почему они не нападают? Просто следят за мной?

 

Погоди-ка…»

 

Драко внимательно пригляделся к радостно уплетающему лесную зелень оленю, перевел испытующий взор на неясными тенями высящийся вокруг ночной лес и таящихся в нём, – теперь он был в этом уверен, – тварей, что не уделяли подранку даже толики внимания, и его озарила страшная догадка: «Раны оленя, их нанёс умелый, вполне способный завалить такую крупную дичь, хищник, но он не убил животное, а я увязался за раненой добычей. Упрямо последовал за сулившим сытный ужин оленем много дальше от лагеря, чем мог себе позволить. Отошёл от Гермионы так же, как во время нашего противостояния на болотах».

 

Я оставил её одну и преследователи тут же появились.

 

«А что если…»

 

Её шепот:

 

– Там кто-то есть.

 

Он вышел и, не найдя ничего, вернулся:

 

– Никого. Почему ты меня не разбудила?

 

– Я думала, мне показалось.

 

Драко тогда обеспокоился, но лишь тем, что ей могла привидеться та же странная галлюцинация или тем, что нечто заигрывало с её рассудком. Он не нашел ни следа чужого присутствия в лагере. Но Гермиона же отнюдь не впечатлительная воображала.

 

– Не убегала я никуда! – выкрикнула она. – Тут только что был волк, тот самый о котором я тебе рассказывала. Он опять погнался за мной!

 

Он решил, что она лжет, но слизеринец мог ошибаться, и если всё это сосредоточено на ней, то это правда. Белый волк. Белый…

 

Она умрет, и ты не сможешь это предотвратить.

 

Драко мигом побледнел.

 

Ты всё равно не сумеешь ей помочь

 

«Твою-то мать! Меня нарочно заманили подальше от неё!»

 

– Черт, только не это, – шепнул он, поднимаясь во весь рост; олень позабыт. – Только не это. Гермиона…

 

Он стрелой метнулся обратно к лагерю.

 

***

 

– МААААЛФООООЙ!!! – еще раз крикнула Гермиона, мечась в поминутно сужающемся со всех сторон круге наступающих волков. Они кружили вокруг неё, не останавливаясь. Временами хищники ненадолго отделялись от стаи и подбегали чуточку поближе, но девушка не рисковала подолгу задерживать взгляд на отдельных особях.

 

– Он тебя не услышит – долетел сзади певучий голос.

 

Гермиона обернулась на звук, пятясь как можно ближе к костру, стараясь не упасть и не ступить ногой в пламя:

 

– Оставьте меня в покое! Я вам ничем не мешала!

 

Черный волк прыгнул на неё сзади, и гриффиндорка с оглушительным воплем обернулась, чтобы встретить нападение лицом к лицу. Встретившись с ней взглядом, зверь на мгновение замер, а потом, как ни в чем не бывало, вернулся к стае, кружащей теперь вокруг отогнанной от огня Гермионы.

 

Почти тут же сзади на неё бросился следующий, девушка резко обернулась и волк вновь отступил. Хищники продолжили свои нападки, прыгая на неё с яростным рыком, но тут же шли на попятную, возвращаясь к стае, теряясь из виду в непрерывном потоке собратьев, лишь стоило ей встретиться с наскочившим волком взглядом. Незаметно подбирались сзади, когда она поворачивалась к ним спиной, заставляли её постоянно вертеться по сторонам, раззявленные волчьи пасти походили издевательские усмешки. Волки играли с ней.

 

Крупный зверь с коричневыми подпалинами наскочил на неё, чтобы лязгнуть зубами в считанных сантиметрах от лодыжки, но вместо того, чтобы торопливо отпрыгнуть, как волк, наверное, и ожидал от неё, Гермиона, вскрикнув, инстинктивно пнула зверя прямо в оскаленную морду. Взвыв, неудавшийся обидчик удивленно попятился, утирая лапой задетый нос. Кружащая окрест них стая отозвалась на её удачную эскападу злобным рыком и насмешливыми оскалами.

 

Грозно взревев, пострадавший вновь прыгнув на гриффиндорку, сомкнул зубы на её ботинке и принялся его нещадно теребить. Взвизгнув, девушка попыталась сбить зверя, но еще один волк подобрался со спины, вцепился в полу её мантии и дернул на себя.

 

Потеряв равновесие, Гермиона упала на спину, надсадно вопя, понимая, что она даже земли коснуться не успеет, хищники в мгновение ока сомнут её, порвут на куски, наскочив всей стаей.

 

Ощутив первое прикосновение, девушка чуть было не потеряла сознание от захлестнувшего сознание ужаса. Поле зрения сузилось, звериный рык утонул в мощном потоке рёва белого шума, что заполнил её уши, гриффиндорка обмякла. Воистину, потеря сознания сейчас, до того как они её разорвут, обернется настоящим благословением господним. Но она удержалась на грани, отчаянно цепляясь за ускользающее во тьму забытья сознание. А несколько мгновений спустя, Гермиона ошеломленно осознала, что боли нет, что её не рвут, что к ней прикасаются вовсе не ощеренными зубами.

 

Руки.

 

Гермиону ощупывали ладони, удерживая её запястья стальной хваткой, гладили по голове, по плечам, обвивали руки вокруг талии. Они опустили её на колени, на землю, удерживая обескураженную гриффиндорку, не отпуская и держа её руки чуть на отлёте.

 

Глупо похлопав глазами, она принялась уже целенаправленно смаргивать черные точки, пока зрение не прояснилось. И девушка увидела, как светло-коричневый с темными подпалинами волк прямо перед ней на миг расплылся, обращаясь в коленопреклонного человека. Сознание её восстало, протестуя такой несуразице, но гриффиндорка умудрилась поймать за хвост одну настырную, бьющуюся в мешанине нелепейших догадок, мысль.

 

– Анимаг… – ошалело выдохнула она, и мужчина перед ней недоуменно склонил голову.

 

Слово едва успело сорваться с губ, а Гермиона уже поняла, что ошиблась.

 

Не анимаг. Мужчина. Но не человек. Некто, даже отдаленно на человека не походящий.

 

Странные черты его отнюдь не отталкивающего лица, казалось, были плодом смешения множества рас, так что отличить национальность незнакомца стало решительно невозможно: брови в разлет, четко очерченные и чуть заостренные к вискам глаза, полные губы, породистый нос, тяжелый подбородок. Зеленые глаза его остались по-волчьи яркими, с резко выделяющейся, похожей на подводку чернотой по векам, но это был отнюдь не макияж. Уши его казались чуточку слишком острыми; тёмные волосы были сбриты по бокам и отращены ото лба до загривка. Незнакомец расплылся в широкой улыбке, представляя её взору набор заостренных клыков.

 

Одежда его была не менее странным сочетанием, уходящим корнями в арабские ночи и индейские ритуальные пляски: кожа, шёлк, кости и золото. Штаны из простой, скорее всего, оленьей, кожи, с прорезями по бокам, перевитыми красной шелковой лентой, продетой сквозь круглые золотые заклепки. Пояс красного шелка был унизан непонятными подвесками, на бедре болтался кусок даже на вид мягкого и шелковистого меха. Костяное ожерелье свисало с шеи, вереница таких же, только набранных на манер лесенки, косточек свисала из проколотой мочки, в другом ухе поблёскивал крупный рубин. По голой груди и рукам мужчины змеились неясные знаки.

 

Гермиона изумленно проследила, как незнакомец по-звериному изящно перетек на шаг ближе. Девушка и рада была бы отодвинуться, но тело не слушалось, а сознание еще не пришло в норму от потрясения, обрывки мыслей не хотели складываться во что-то внятное. Она спокойно и отстраненно констатировала у самой себя шоковое состояние.

 

Пленившие Гермиону руки уже не столько удерживали гриффиндорку, сколько чувственно оглаживали и легонько ласкали её, проводя костяшками пальцев по скуле, осторожно взрезая когтями рубашку. Люди и волки толпились вокруг коленопреклонной девушки. Пушистые волчьи шкуры и атлас человеческой кожи, тепло разгоряченных тел и прохлада осенней ночи, отчетливо различимые запахи дыма, свежего лесного ветерка, гладко выделанной кожи, звериной шерсти; и непонятно откуда взявшееся чувство легких, танцующих по рукам электрических разрядов, словно жизненная сила стаи была столь велика, что Гермиона могла ощутить её кожей. Горевший ровным пламенем костер потрескивал искрами и отбрасывал причудливые тени, яркими вспышками, отражаясь в нечеловечьих зрачках.

 

Волки принюхивались, водили носами по её коже, и ошеломленная девушка позволяла им всё это, стоя на коленях и разглядывая зеленоглазого мужчину, не шелохнувшись, даже когда огромный серый волчище ткнулся любопытным носом ей в бедро.

 

Рука скользнула по оголившемуся животу Гермионы – рубашку успели искромсать и теперь потихоньку стягивали разрозненные куски – волчий язык лизнул девушку в ладонь, другой – обжигающей влагой опалил ухо, Гермиона от этого резкого ощущения содрогнулась, приходя в себя. Всхлипнув, девушка стала сопротивляться, пытаясь выдернуть руки из чужих ладоней. Хватка на её запястьях оказалась стальной.

 

– Шшшшш… успокойся, – мягко шепнули на ухо. – Ты в безопасности.

 

На лице зеленоглазого заиграла тень улыбки. Он коснулся её щеки, и девушка отдернула голову от когтистых пальцев, но из-за спины протянулись ладони и ухватили её за подбородок, удерживая на месте. Зеленоглазый провел пальцем извилистую линию по её шее, по ключице, между грудей, попутно легко взрезая ткань её рубашки. Гермиона ахнула, резко напрягая пресс, когда когти легонько скользнули по чувствительной коже живота.

 

Она слышала их еле различимые шепотки, разговоры между собой.

 

– Посмотри, какая она мягкая, – выдохнул один, – поостерегись с когтями.

 

– Она слишком худая, и шерсть у неё грязная, – шепнул другой, зарываясь носом в курчавую шевелюру гриффиндорки. – О ней плохо заботятся.

 

Волки сменяли друг друга, подходя к ней по очереди, обнюхивали, облизывали кожу, трогали её и уступали место следующим любопытным собратьям по стае.

 

– Прекратите, – тихо шепнула она, а потом потребовала: – Хватит! – и принялась вырываться уже всерьез, громко крича «Отпустите!».

 

– Шшш, не бойся, – приговаривали на разные лады волки, не прерывая ласковых прикосновений, наклоняясь к ней ближе. – Стая должна запомнить твой запах.

 

– Отпустите меня, – прохныкала запуганная, сбитая с толку гриффиндорка.

 

– Не бойся, Гермиона, теперь ты наша, – проговорил зеленоглазый, массируя ей виски.

 

Один из волков осторожно сомкнул челюсти на её пальце, словно к груди присасываясь, и чуточку сжал зубы, давая ей почувствовать легкие уколы острых клыков. Кто-то лизнул гриффиндорку в загривок, легонько укусил за плечо, языком прочертил влажную дорожку по локтю. Лифчик стал достоянием истории. Из-за спины кто-то протянул руки и легонько сжал мягкие, бархатистые полукружья её грудей.

 

Заполошно вдохнув, Гермиона испуганно оцепенела, а потом зло выкрикнула:

 

– Довольно! – и принялась дергаться еще активнее, отшатываясь от ищущих рук и сдерживая жгущие глаза слезы унижения.

 

Нечто привлекло её внимание на самой границе периферийного зрения, – то ли нарочный промельк движения, то ли шальной отблеск костра, а, возможно, и сам клинок воззвал к ней, – так или иначе, девушка заметила Малфоя. Он затаился на вершине пологого холма, сразу за деревьями, в руке слизеринца слабо отсвечивал нож.

 

«Малфой вернулся! Малфой меня спасёт!»

 

Гермиону накрыла волна болезненного облегчения, сердце её радостно подпрыгнуло, но живот напрягся, от осознания очередного унижения, ведь девушка оказалась перед ним практически голой. Но она стряхнула эту мысль, убеждая себя, что за окружавшей её сейчас плотной стеной волчьих спин он этого не заметит.

 

Парень неподвижно разглядывал представшее ему зрелище. Она тщетно щурилась, пытаясь разглядеть выражение его лица. Наверное, он мучился раздумьями о том, как разрешить сложившуюся ситуацию. Волков слишком много. Девушка понадеялась, что он сможет что-нибудь сообразить, потому что сама она растеряла в западне всякую способность выдавать на гора свежие идеи.

 

«Единственное, чем я смогу помочь Малфою в реализации его замысла – отвлечь стаю на себя», – подумала она и поняла, что неотрывно вглядываясь в него, тем самым выдает его укрытие.

 

Она поморщилась от собственной глупости: «Чёрт! Малфой же меня прибьет, если я так по-дурацки его подставлю».

 

Девушка вперила взгляд в зеленоглазого незнакомца – единственного из стаи, кого еще не оттеснили нетерпеливые сородичи. Сам же он уже словно сроднился с местом напротив неё. Мужчина заворожено изучал черты её лица: плавный овал подбородка, дерзкий изгиб носа, изящный разлет бровей. Поймав её взгляд, он улыбнулся, довольный, что вновь завладел её безраздельным вниманием.

 

– Кто вы такие? – огромным усилием воли подавив панику, спокойно поинтересовалась гриффиндорка, ведь теперь, с возвращением Малфоя, у неё появилась цель. Ну или нечто слегка оную напоминающее.

 

Волки не причиняли ей боли, но девушка отчетливо ощущала прикосновения острых когтей и клыков, некоторые – в опасной близости от жизненно важных артерий. Её держали крепко, девушка едва могла пошевелиться, и это порождало первородный, природой заложенный страх. Она ощущала себя мышкой, зажатой в пасти змеи. Что-то глубинное подсказывало девушке, что эта наигранная человечность – лишь фарс. В их заигрываниях притаилась сокрытая на время безудержная животная дикость, которая грозила ей тем, что в момент пресыщения новой игрушкой, охотничий инстинкт может возобладать над интересом и её просто разорвут на куски.

 

– Я – Алекос, – глубоко и напевно поведал зеленоглазый. Сладкоголосый малый, этого не отнять.

 

– Что вам от меня нужно?

 

Гермиона отважилась бросить мимолетный взгляд на Малфоя, но тот оставался всё там же. Парень всё так же неподвижно наблюдал, сидя в укрытии.

 

«Почему он ничего не предпринимает?»

 

Девушка попыталась послать ему недоуменный взгляд, при этом, стараясь не выдать его местонахождения. Она даже щеку закусила, поглощенная безмолвной мольбой о том, чтобы слизеринец поспешил.

 

Назвавшийся Алекосом лизнул её в щеку, желая, должно быть, успокоить, но от этого жеста Гермиона лишь больше напряглась:

 

– Ты – наша будущая сестра. Мы решили оставить тебя с нами.

 

– О чем ты?!

 

– Ты станешь частью стаи, – лизнув кожу, мурлыкнул кто-то ей в спину, и, коротко поцеловав, слегка сжал челюсти, словно поверяя клыками нежность её кожи. – Превратишься в одну из нас.

 

«Они обратят меня в одну из них? Оставят в стае? Они что решили, что я такая же как они? Ради чего еще было бы делать меня частью своей стаи? Разозлятся ли они, когда поймут, что я человек?»

 

Гриффиндорка не спускала взгляда с волков, не решаясь больше смотреть в сторону Малфоя. Он же собирается что-то предпринять. Вот-вот уже.

 

«Пожалуйста, пожалуйста, прошу…

 

Он просто выжидает подходящего момента… Просто…»

 

Девушка крепко зажмурилась, пережидая накативший приступ глубочайшего отчаянья, и через силу заставила себя взглянуть на него: на спокойную, расслабленную позу и небрежный хват сомкнутых на рукояти кинжала пальцев и на явственно сквозившее во всем его облике пренебрежение… самообман рассеялся.

 

«Он легко позволит мне умереть, – сквозь пелену бездумной паники, ярким озарением пробилась мгновенная догадка. – У меня нет причин ожидать от него помощи. Мерлин, я готова, поставить на то, что Малфой даже не попытается помочь».

 

Девушку затрясло, и Алекос попытался её утешить, мужчина умудрился даже на свой лад изобразить беспокойство.

 

«Малфой не поможет. Зачем ему это? Я сама отдала его водному чудищу на поживу – бросила на произвол судьбы в минуту самой отчаянной нужды, и этим вполне заслужила такую расплату. Он вернулся не спасать меня. Нет. Это – его месть. Слизеринец останется на холме, понаблюдает за происходящим и вволю развлечется представшим ему зрелищем.

 

Теперь её затрясло уже всерьез, девушка заподозрила излишнюю гипервентиляцию легких, но даже не попыталась дышать размереннее:

 

– Я не могу стать вашей сестрой, – запинаясь, выговорила она, стараясь не разрыдаться; сдерживая рвущийся наружу крик, когда холодный волчий нос ткнулся ей в ребра, и закончила: – Я человек.

 

Один из перевоплотившихся волков – молодой, желтоглазый, с копной коротких золотистых волос – улыбнулся ей. Вся стая казалась гриффиндорке разношерстной: светлокожие, темнокожие, блондины, рыжие, шатены. Улыбнувшийся ей молодой волк заявил с усмешкой:

 

– Мы обратим тебя, – и уверение это прозвучало столь утешительно нежно и неприкрыто снисходительно, словно он счёл Гермиону за глупышку, что не в состоянии отличить насмешку.

 

– Я не желаю становиться одной из вас! – резко выкрикнула она, и молодой волк, распахнув глаза, отшатнулся, по рядам его сородичей пронесся обидный хохоток.

 

– Ты вторглась на земли стаи. И стая вольна поступить с тобой как ей заблагорассудится, – глухо рыкнул черноволосый и красноглазый мужчина.

 

– Нам угодно, чтобы ты стала нашей сестрой, – подвел черту зеленоглазый, рассеянно оглаживая её бока.

 

– Вы меня преследовали! – обвинила она.

 

– Это наша земля, – отозвался первый, зарываясь лицом в её волосы.

 

– Откуда она пришла? Может, там остались похожие на неё? – спросил молодой желтоглазый волк.

 

Гермиона замотала головой, отгоняя подступающую панику, отгораживаясь от ощущений ласкающих, оглаживающих её грудь ладоней. Она вот-вот потеряет самообладание, просто завопит что есть мочи и уже не сможет остановится. – Я… не могу… у меня уже есть… стая!

 

Юная темнокожая самка с густыми, торчащими во все стороны волосами цвета воронова крыла любопытно всмотрелась в глаза гриффиндорки и презрительно усмехнулась:

 

– Ты о мальчишке? Он слаб.

 

– Нет, я о другой стае. О семье, – сдавленно выдохнула Гермиона, безуспешно дергаясь в крепких, словно стальные оковы, ладонях удерживающих её волков.

 

– И где они? – с деланным безразличием поинтересовался зеленоглазый, хотя в глазах его притаились нехорошие искорки, словно он счёл её слова хорошим известием.

 

– Далеко… я потерялась.

 

Он улыбнулся ей и терпеливо проговорил:

 

– Раз они потеряли тебя, а мы нашли, значит теперь ты наша. Мы о тебе позаботимся. Ты будешь жить, охотиться и играть с нами. Вечно.

 

Периферийным зрением Гермиона приметила, как Малфой шевельнулся, и на мгновение решила было, что он сейчас спрыгнет и устремиться к ней на выручку. Юноша, вопреки её ожиданиям, выпрямился, неподвижно замер на мгновение, и она разглядела, наконец, правду: слизеринец склонил голову. Тайком взглянув на него, Гермиона беззвучно взмолилась о помощи. Малфой чуть приподнял голову и, встретившись с ней взглядом, покачал головой – жест, который невозможно истолковать неправильно. Он отвернулся и пошел прочь.

 

«Нет. Нет, нет, нет… пожалуйста!»

 

Он расквитался с ней, знатно расквитался. Повременив немного, парень блестяще воспользовался представившейся возможностью сравнять счет. А может, он специально завел её сюда именно для этого? И почему она не подумала об этом раньше? Последние пару дней он так заботился о ней... Он это спланировал! Поэтому же и выбросил компас. А как он увиливал от разговоров о волках…

 

Легковерная гриффиндорка сама виновата, что попалась в ловушку. Ей следовало ожидать чего-то подобного. Это не должно было обернуться для неё таким сюрпризом. Он не раз демонстрировал ей, на что способен. Как же глупо она подставилась… слепо шла за ним, поглощенная жалостью к самой себе.

 

«Так почему мне так больно? Как я осмелилась даже предположить, что он мне поможет?»

 

Девушка обмякла, крепко зажмурилась, по щекам её потекли слезы.

 

Зеленоглазый волк тепло улыбнулся, прижался лбом к её лбу и шепнул:

 

– Ему не уйти.

 

Она тотчас распахнула глаза. С холма долетел пронзительный вопль. Вся стая разом повернула лица и морды к вершине, наблюдая как кто-то падает вниз. Волки равнодушно проследили как, блеснув в падении, воткнулся в землю светящийся клинок, а следом за ним по холму скатился, сцепившись с чем-то огромным, светловолосый юноша.