Место и функции эстетического в жизни и культуре

Из этого описательного определения эстетического уже отчасти видны место и функции эстетического в жизни и культуре, и ста­новится понятным, между прочим, насколько глубоко и точно по­чувствовали сущность эстетического некоторые русские религиоз­ные мыслители прошлого.

В частности, Константин Леонтьев, как. мы видели, одним из немногих в свое социально и позитивистски заостренное время ясно сознавал, что красота, эстетическое в природе и в искусстве отнюдь ' не простая видимость и дополнительное или излишнее украшатель­ство, но — «видное, наружное выражение самой внутренней, со­кровенной жизни духа», что именно эстетика, а не мораль и даже не религия является «мерилом наилучшим для истории и жизни», а эстетический критерий (эстетическое для него традиционно тож­дественно с красотой) есть наиболее универсальная характеристика бытия. Пережив сильный духовно-религиозный перелом, он к концу жизни пришел к полному противопоставлению эстетического и ре­лигиозного, осознав эстетизм культуры как «изящную безнравст­венность», которой он противопоставил «поэзию религии право­славной со всей ее обрядностью и со всеми «коррективами» ее духа». Сочувственно относясь к этой трагической личности, нельзя не удивиться странному пониманию Леонтьевым отношения христи­анства и эстетического. Вся история христианства, весь христиан­ский культ теснейшим образом переплетены с эстетическим, худо­жественным, искусством и ни в коей мере не отрицают эстетическое в его сущности. Как этого не видел столь " интересный мыслитель и писатель, трудно понять. Другой вопрос, что христианство прини­мало в истории культуры и принимает ныне далеко не все в сфере эстетического и искусства, а некоторые ригористы среди монашест­ва действительно отрицали почти всю сферу чувственно восприни­маемого эстетического. Однако, как мы увидим далее, и самый строгий монашеский ригоризм в сущности опирался тоже на одну из форм эстетического.

В полемике с Леонтьевым определил свою эстетическую позицию крупнейший русский богослов и философ начала нашего столетия о. Павел Флоренский. Он обозначает ее как «религиозный эсте­тизм», используя это понятие исключительно в позитивном смысле и резко отграничивая свою позицию от леонтьевской, кажется, не очень вникнув в последнюю по существу. Для нас в данном случае важна не сама эта полемика, а позиция Флоренского, которая сформулирована в ней наиболее четко.

В одной из главных своих богословских работ «Столп и утверж­дение Истины» (1914) он писал: «Таким образом, для К.Н. Леон­тьева «эстетичность» есть самый общий признак; но, для автора этой книги, он — самый глубокий. Там красота — лишь оболочка, наиболее внешний из различных «продольных» слоев бытия; а тут — она не один из многих продольных слоев, а сила, пронизы­вающая все слои поперек. Там красота далее всего от религии, а тут она более всего выражается в религии. Там жизнепонимание атеис­тическое или почти атеистическое; тут же — Бог и есть Высшая Красота, чрез причастие к Которой все делается прекрасным... Все прекрасно в личности, когда она обращена к Богу, и все безобразно, когда она отвращена от Бога. И тогда как у Леонтьева красота почти отождествляется с геенной, с небытием, со смертью, в этой книге красота есть Красота и понимается как Жизнь, как Творче­ство, как Реальность»¹. Еще раз подчеркнув, что понимание эстети­ки Леонтьева Флоренским мне представляется неадекватным, ибо их позиции в этом вопросе значительно ближе друг к другу, чем казалось о. Павлу, я хочу особо обратить внимание на глубокое проникновение Флоренским в суть эстетического и особенно — на мудрое понимание им места эстетического в культуре².

Практически все бытие человека в культуре, его деятельность в культуре, а иногда даже и в более широком контексте бытия оказываются пронизанными эстетическими интуициями. Ясно, что квинтэссенция эстетических отношений сосредоточена в сфере ис­кусства, где эстетическое функционирует в виде художественного, художественности, художественной формы. То, что мы сегодня называем искусством, т.е. некая специальная деятельность (и ее результаты), направленная прежде всего на создание и выражение эстетического (или красоты, прекрасного, как выражалась новоев­ропейская эстетика) и что было осознанно всего несколько столетий

¹ Флоренский П. Столп и утверждение Истины. М., 1914. С. 585—586.

² Подробнее об эстетике П.А. Флоренского см.: Бычков В.В. Эстетический лик бытия (умозрения Павла Флоренского). М., 1990; Он же. 2000 лет христианской культуры... Т. 2. С. 308 и далее.

назад под видом изящных искусств (подробнее ниже в гл. III «Искусство»), имеет долгую историю, восходящую практически к истокам самой культуры, но оно далеко не всегда было выделено из утилитарно-бытовой или культово-религиозной деятельности в качестве самостоятельного и самоценного вида.

В истории культуры искусства (в новоевропейском понимании этого слова, ибо в античности и в Средние века под искусствами понимали практически все науки и многие ремесла) возникли вроде бы не только для выражения прекрасного или удовлетворения эс­тетической потребности человека. Они были прежде всего ориенти­рованы на сакрально-культовые действа и утилитарно-практическую деятельность; на их реализацию, но при этом интуитивно акцент делался именно на их эстетической (художественной) сущности. Уже в глубокой древности ощущали, а со времен греческой классики и понимали, что красота, прекрасное, ритмика, образность и т.п., т.е. все специфические особенности художественного языка искус­ства, доставляли людям удовольствие, возводили их на некий более высокий уровень бытия и тем самым облегчали ту или иную дея­тельность, привлекали людей к культовым действам, обрядам, раз­вивали в них желание какой-то иной, чем обыденная, более возвы­шенной жизни. Не понимая механизма и специфики воздействия эстетических феноменов, люди с древности эмпирическим путем научились хорошо и эффективно использовать их.

Орнаментика, музыка, танцы, изобразительные и словесные ис­кусства (красноречие, поэзия), всевозможные зрелища (позже — театр), косметические искусства с древности играли в культуре (т.е. в культурах практически всех известных нам цивилизаций) значи­тельную роль. Смысл этой роли, правда, часто не осознавался адекватно. Нередко считали, что искусства — это некое необяза­тельное, бесполезное, но приятное дополнение к серьезным (т.е. практическим, прагматическим, утилитарным), «полезным» делам, что-то вроде меда, которым врачи в древности смазывали края чашки, из которой давали детям горькое лекарство. Вместе со сладко-бесполезным легче проглатывается и горько-полезное. Одна­ко всем известно, что взрослые спокойно пьют горькое лекарство (и даже не только лекарство) и без меда, а вот без искусств в истории человечества пока не обнаружено ни одной культуры, ни одной цивилизации. Это означает, очевидно, что без искусства, т.е. без эстетических феноменов и отношений культура, да и человече­ство в целом существовать не в состоянии, что, как мы помним, хорошо почувствовал в России еще К. Леонтьев и четко констати­ровал П. Флоренский.

В искусстве эстетическое сознание выражается в наиболее кон­центрированном виде, хотя при создании произведения искусства художественность далеко не всегда являлась главной целью его творцов или заказчиков. Тем не менее именно благодаря ей (и за нее) ценилось произведение искусства, ибо только высокохудоже­ственные произведения объективно были в состоянии выполнить предназначенные им самой культурой (или выражающемся в ней и через нее Духом) функции, только они высоко оценивались (как правило, на основе интуитивных критериев) современниками и толь­ко они в конце концов вошли в сокровищницу человеческой куль­туры, являясь истинными художественно-эстетическими феноме­нами.

Поле искусств в истории культуры обширно и многообразно. И резонно спросить, неужели орнамент на какой-нибудь табакерке, татуировка на теле африканца, косметика светской красавицы, лег­кая танцевальная мелодия, фривольные сценки в живописи худож­ников XVIII в. и православная икона имеют что-то общее и могут быть хотя бы в какой-то плоскости поставлены в один ряд? Да, имеют и могут быть поставлены. При одном, конечно, условии, что все они являются истинными произведениями искусства, т.е. явля­ются художественными произведениями, или эстетическими фе­номенами. В этом случае они предстают выразителями некоего смысла, объектами неутилитарного созерцания, а может быть, и медитации и доставляют созерцающему их духовное наслаждение. Именно тогда они все являются эстетическими объектами, выпол­няют свою основную функцию духовного контакта и могут быть только в этой (эстетической) плоскости поставлены в один ряд. Ясно, что уровень эстетического, степень осуществления контакта и возведения человека в духовные сферы во всех этих и подобных случаях с произведениями искусства будут существенно различны­ми, но лишь количественно, а не качественно; поэтому такое раз­личие не меняет сути. Главным в любых настоящих произведениях всех видов искусства (независимо от того, с какой целью они создавались и какие функции были призваны выполнять в своей культуре в момент их включения в нее) является их художественная ценность, т.е. эстетическая функция, с помощью которой они и выполняли остальные, как правило, утилитарно-прикладные или культовые функции.

В связи со сказанным вполне естественно возникает вопрос об уровне эстетического в том или ином виде, жанре, конкретном произведении искусства. Это большая и сложная проблема, которой не место здесь подробно заниматься. По существу же можно только сказать, что, как это видно из самого определения эстетического,

строгих критериев «измерения» уровней эстетического не сущест­вует и принципиально существовать не может, ибо эстетическое является характеристикой взаимоотношения субъекта и объекта, а так как субъективный компонент принципиально вариативен (все субъекты эстетического восприятия или творчества отличны друг от друга массой параметров), то и не может существовать объективного критерия для уровня эстетического. Однако порядок (в математи­ческом смысле этого слова) эстетического уровня того или иного произведения, вида, жанра искусства может быть с большей или меньшей долей вероятности выявлен на основе эмпирико-статисти­ческих исследований (для определенной культуры, естественно, т.е. для определенной группы или класса субъектов восприятия) или интуитивных узрений и суждений профессионалов-эстетиков, искус­ствоведов, самих художников (правда, у последней группы интуи­тивные критерии оценки уровня художественности или эстетическо­го хотя часто и достаточно высоки, но сильно субъективизированы и имеют нередко узкую направленность, а то и тенденциозность в пределах их профессионального дара).

Например, более или менее очевидно, что для художественно образованного или просто художественно восприимчивого, т.е. об­ладающего достаточно высоким эстетическим вкусом, человека пра­вославной культуры уровень эстетического в высокохудожественных древнерусских иконах значительно выше, чем в расписанной ложке или в живописи Леонардо, скульптуре Микеланджело и т.п. Однако уже для современного эстетически восприимчивого человека (даже и православного) может возникнуть закономерный вопрос о соот­носимости уровней эстетического в той же средневековой иконе и, например, в живописи Тициана или Кандинского, музыке О. Мес­сиана и т.п. А для художественно одаренного китайца или предста­вителя мусульманской культуры уровень эстетического в каллигра­фии (для одного — иероглифов, для другого — арабской вязи) окажется значительно более высоким, чем в той же древнерусской иконе. И объективно это совершенно закономерно и отражает спе­цифику (а заодно и трудность ее понимания) эстетического и его функционирования в культуре.

Искусство — главный, но далеко не единственный носитель эс­тетического в культуре. Им практически охвачены в той или иной мере все ее феномены, и, более того, эстетическое начало пронизы­вает всю цивилизацию, т.е. сопутствует фактически любой деятель­ности человека. Прежде всего можно указать на игровой принцип как наиболее общий для всех сфер культуры. То, что настоящая игра имеет тесную связь с эстетическим, это кажется очевидным, ибо игра, прежде всего, неутилитарна и доставляет и ее участникам,

и ее зрителям удовольствие. И можно предположить, что игра и возникла-то объективно из необходимости удовлетворения эстети­ческой потребности человека, хотя и осмысливалась долгое время по-разному. Да и ныне, видимо, далеко не все культурологи согла­сятся со мной, однако об этом мы будем еще иметь возможность поговорить специально.

Другое дело, что игра, во-первых, не сводится только к эстети­ческой функции (да собственно, исключительно к этой функции не сводится вообще ничто в культуре, за исключением, пожалуй, толь­ко декоративного да ювелирного искусств), во-вторых, разные типы игр обладают разным уровнем эстетического. В игре, например, может наличествовать достаточно сильный (хотя и не всегда осоз­наваемый как таковой) элемент моделирования реального поведения людей в определенных ситуациях, который способствует выработке соответствующих поведенческих стереотипов и навыков. Далее, важ­нейший компонент игры — соревновательный элемент, азарт, стрем­ление любой ценой победить, т.е. своего рода специфический утилитаризм, возбуждение страстей соперничества, соревнования и т.п., которые тоже не вписываются, конечно, в сферу эстетичес­кого. И тем не менее основу игры составляет эстетическое начало. При этом диапазон его в различных игровых видах велик (как и в искусстве, где, кстати, игровой элемент тоже играет важную, а в некоторых видах и главную роль) — от самого минимального и примитивного, например, в спортивных состязаниях, гольфе, фут­боле, хоккее до утонченно-рафинированного, например, в шахматах, игры мысли и смыслами в философии, современных словесных гуманитарных практиках или в пределе мыслимых игр — Игре в бисер, созданной воображением одного из крупнейших писателей ХХ в. Германа Гессе.

Если мы возьмем функцию выражения, то тоже увидим, что вся культура пронизана им, ибо без коммуникации, без передачи смыс­ла, без тех или иных способов символизации, семантизации, пре -об­ражения культура, да и цивилизация в целом немыслимы. Однако здесь необходимо ясно понимать, что не всякое выражение (или презентация смысла) имеет отношение к эстетическому, но только то, которое соответствует эстетической ситуации, т.е. неутилитарно, бескорыстно, незаинтересовано, имеет целью игру душевных или духовных сил, приводит в конечном счете к контакту с Универ­сумом в его сущностных основаниях, возводит человека на некие духовные уровни, возбуждает в нем духовное наслаждение, ощуще­ние радости жизни, полноты бытия и органичной собственной со­причастности ему. Эстетическое выражение присуще, прежде всего и в наивысшем смысле, искусству, ибо оно, в частности, ради этого

и получило бытие. Фактически все многообразные художественные языки искусства возникли для реализации эстетического (= худо­жественного) выражения. Образы и художественные символы ис­кусства — наиболее концентрированные, предельно насыщенные эстетической энергией феномены.

Сказанное о выражении практически относится и к другому важнейшему элементу эстетического события — неутилитарному созерцанию. Это вполне понятно, когда речь идет о созерцании произведения искусства или объекта природы. Однако существуют еще и более сложные и труднодоступные формы созерцания — духовного, которое особенно сильно было развито в различных религиозных и мистических системах. Как быть с ним, относится ли vita contemplativa¹ философов и мистиков, практики медитации и им подобные формы погружения в духовный мир к сфере эстетическо­го? Это сложный и еще практически не разработанный вопрос. Сегодня, однако, уже можно с достаточной мерой определенности сказать, что элемент эстетического играет в этих духовных практи­ках большую роль, если вообще в основе их не лежит собственно и только эстетический принцип. Во всяком случае, уже тот факт, что эти формы созерцания предельно неутилитарны и что большинство из них сопровождается разнообразными зрительными, слуховыми, световыми феноменами, доставляющими их субъектам, по их же свидетельству, неописуемое духовное наслаждение, и завершается состоянием блаженства, выходом созерцающего из земного мира в какие-то иные духовные измерения, свидетельствует о том, что многие мистические практики имеют непосредственное отношение к эстетическому опыту и, пожалуй, в самом чистом виде². Единствен­ное отличие этих практик от традиционно принимаемого за эстети­ческий опыт состоит в том, что в них объект созерцания, как правило, находится не вне, а внутри субъекта, и «восприятие» осуществляется непосредственно на духовном уровне, а не с по­мощью чувственно воспринимаемых форм. Это отличие тем не менее не представляется мне сущностным, но лишь локальным.

В этом нас укрепляет и мнение о. Павла Флоренского, который вообще считал аскетику, на что уже кратко указывалось выше, в прямом смысле православной эстетикой, а духовных старцев, посвя-

¹ Лат. — жизнь созерцательная.

² Изучение православной культуры привело меня в свое время к введению нового понятия «Aesthetica interior» (внутренняя эстетика) применительно к мо­нашеским практикам созерцательной жизни (см. мои книги: Малая история визан­тийской эстетики. Киев, 1991. С. 92—120; 269—280; Русская средневековая эсте­тика. XI—XVII века. М., 1992. С. 185—197 и др.).

тивших себя созерцанию «света неизреченного», — главными эстети­ческими субъектами. Не случайно, подчеркивает Флоренский, аскети­ку сами «святые отцы называли не наукою и даже не нравственною работою, а искусством — художеством, мало того, искусством и ху­дожеством по преимуществу — «искусством из искусств», «художе­ством из художеств»¹. В эстетике аскетизма Флоренского мы видим еще одну важную функцию эстетического в культуре — преображаю­щую. Одной из идеальных задач аскетики является реальное преобра­жение духа и тела аскета в более духовные, прекрасные, совершен­ные, гармоничные и т.п. субстанции, т.е. фактически — преображение в более высокий эстетический феномен. Этим свойством в той или иной мере обладает, естественно, не только аскетика или религиозная практика, но и любой творческий процесс. Многие виды искусства с древности были направлены (и часто достаточно осознанно), если не на преображение в онтологическом смысле (как в аскетике), то по крайней мере на какое-то улучшение, просветление, украшение чело­века, окружающей его среды, жизни в целом.

Особенно остро эту функцию искусства и эстетического прочув­ствовали и пытались реализовать русская религиозная эстетика XIX—ХХ вв. и ряд направлений русского искусства начала ХХ в. Здесь она получила название теургии, о которой уже неоднократно шла речь в гл. I.

Преобразовательно-созидательный аспект эстетического был ос­мыслен в нашем столетии и нерелигиозной эстетикой и художест­венной практикой. В частности, конструктивисты (о конструкти­визме подробнее в Разделе втором), как убежденные материалисты и позитивисты, ставили перед собой задачу преобразовать жизнь людей с помощью и на основе художественно-эстетических законов, естественно, только и исключительно усилиями самого человека. Затем эти идеи были развиты технической эстетикой, дизайном, всевозможными художественно-прикладными и архитектурными практиками, ориентированными на организацию среды обитания человека. Сегодня в этом направлении, хотя и с целями часто диаметрально противоположными целям религиозных практик, на­чинают активно работать всевозможные масс-медиа.

Таким образом, описательное определение эстетического, приве­денное выше, может быть дополнено еще одним значимым парамет­ром — преображенчески-теургическим. Приобретя в акте традици­онного эстетического восприятия или творчества опыт контакта с

¹ Флоренский П. Столп и утверждение Истины. С. 99. Подробнее см.: Быч­ков В. 2000 лет христианской культуры... Т. 2. С. 311—313.

космическими духовными сферами, проникнув своим духом в их суть и структуру, эстетический субъект далеко не всегда ограничи­вается только духовным наслаждением от этого. Нередко им овла­девает стремление к действенной реализации своего духовного опыта в обыденной жизни — тогда он стремится встать на пути преображения (начиная с совершенствования своего сознания) и теургии. Примеры наличия эстетического начала во всех сферах культуры можно увеличивать до бесконечности, и каждый при желании может сделать это сам, руководствуясь изложенным здесь пониманием эстетического.