Четвертый урок

 

Наконец, после всех разговоров, Маргарет повела Эдди назад, в маленькую круглую комнату. Она села на табурет и сплела пальцы. Повернулась к зеркалу, и Эдди увидел в нем ее отражение. Ее, но не свое собственное.

— Это место, где невеста ожидает начала церемонии, — сказала Маргарет, приподнимая волосы и вглядываясь в отражение, но как бы уносясь мыслями прочь. — В эту минуту думаешь о том, что тебе предстоит. О том, кого ты выбираешь. О том, кого будешь любить. И эта минута может быть такой прекрасной.

Она повернулась к нему.

— Тебе пришлось жить много лет без любви, верно?

Эдди ничего не ответил.

— Тебе казалось, что у тебя ее отобрали, что я покинула тебя слишком рано.

Он опустил голову и видел теперь только ее сиреневое платье.

— Ты и вправду ушла слишком рано, — сказал он.

— Ты был зол на меня.

— Нет.

Глаза ее вспыхнули.

— Ладно. Был зол.

— На все это была причина, — сказала она.

— Какая причина?! — воскликнул он. — Какая могла быть причина? Ты умерла. Тебе было сорок семь. Ты была лучшая из всех, кого мы знали, и ты умерла и потеряла все. И я потерял все. Я потерял единственную женщину, которую любил.

Она взяла его руки в свои.

— Нет, не потерял. Я всегда была рядом с тобой. И ты по-прежнему любил меня. Потерянная любовь — все равно любовь, Эдди. Она принимает другую форму, вот и все. Ты не видишь улыбки любимых людей, не можешь принести им еду или взъерошить волосы, не можешь с ними потанцевать. Но когда угасают одни ощущения, усиливаются другие. Память. Память становится твоим спутником. Ты ее лелеешь. Ты держишься за нее. Ты даже танцуешь с ней. Жизни рано или поздно приходит конец, — сказала Маргарет. — Жизни, но не любви.

Эдди вспомнил годы жизни после смерти жены: он словно все время заглядывал за забор. Он сознавал, что рядом течет иная жизнь, только ему уже в ней не было места.

— Мне никогда никто не был нужен, кроме тебя, — едва слышно сказал он.

— Я знаю, — отозвалась Маргарет.

— И я все еще был влюблен в тебя.

— Знаю, — кивнула она. — Я это чувствовала.

— Здесь? — спросил он.

— Даже здесь. — Она улыбнулась. — Вот до чего сильна бывает потерянная любовь.

Она встала и открыла дверь, и Эдди вслед за ней вошел в другую комнату. В этом слабо освещенном помещении стояли складные стулья, а в углу ее сидел аккордеонист.

— Эту комнату я оставила напоследок, — сказала Маргарет.

Она протянула руки к Эдди. И впервые за все время пребывания на небесах Эдди решился на то, чтобы самому сделать первый шаг: не обращая внимания на больную ногу и на свое резко негативное отношение к танцам, музыке и свадебным торжествам — что, как он понимал теперь, было вызвано одиночеством, — он подошел к своей жене.

— Единственное, чего тут не хватает, так это лото, — обнимая его за плечи, прошептала Маргарет.

Эдди усмехнулся и положил руку ей на талию.

— Можно мне тебя о чем-то спросить? — обратился он к Маргарет.

— Конечно.

— Почему ты выглядишь так, как в день нашей свадьбы?

— Я подумала, тебе это будет приятно.

Эдди на минуту задумался.

— А можно это изменить?

— Изменить? — Она казалась озадаченной. — На что?

— На то, что было в конце.

Маргарет понурилась:

— Я тогда была не очень-то привлекательной.

Эдди замотал головой, точно не соглашаясь с ней.

— Можно?

Она помедлила, а потом снова прижалась к нему. Аккордеонист заиграл знакомую мелодию. Маргарет, наклонясь к уху Эдди, запела без слов, и они медленно поплыли в танце, в привычном ритме, знакомом только им одним.

Ты вынудил меня тебя любить,

А я так не хотела.

А я так не хотела…

Ты вынудил меня тебя любить.

И ты ведь знал об этом,

И ты ведь знал об этом…

Когда Эдди снова посмотрел на нее, ей было уже сорок семь: сеть морщинок под глазами, поредевшие волосы, морщинистая кожа на подбородке. Она улыбнулась, и он улыбнулся в ответ, и для него она была, как всегда, прекрасна. Он закрыл глаза и впервые сказал то, о чем думал с минуты, как встретил ее на небесах:

— Я не хочу продолжать свой путь. Я хочу остаться здесь.

Когда он открыл глаза, его руки все еще ощущали тело Маргарет, но сама она исчезла, как и все, что их окружало.

Домингес нажимает кнопку лифта, и дверь с шумом закрывается. Внутренняя дверь совмещается с наружной. Кабинка дергается, и сквозь решетчатое окошко Домингес наблюдает за исчезающим из виду вестибюлем.

— Просто не верится, что этот лифт работает, — говорит Домингес. — Он, наверное, из прошлого века.

Мужчина позади него, адвокат по делам недвижимости, с деланным интересом едва заметно кивает. Он снимает шляпу — в лифте жарко, и он вспотел — и следит за лампочками, зажигающимися одна за другой на латунной панели. Сегодня это его третий визит. Еще один, и можно будет идти домой обедать.

— У Эдди вещей было немного, — замечает Домингес.

Адвокат хмыкает и вытирает лоб носовым платком.

— Значит, мы справимся быстро.

Лифт резко останавливается, дверь с шумом открывается, и они направляются к квартире 6В. Коридор весь обложен плиткой в черно-белую шашечку, сохранившейся еще с шестидесятых годов, и в нем пахнет едой — жареным картофелем с чесноком. Управляющий домом дает им ключ и одновременно предупреждает: следующая среда — последний срок. К этому времени квартиру надо освободить для нового жильца.

— Вот это да! — восклицает Домингес, открывая дверь и проходя в кухню. — Старик, а такой опрятный.

Раковина вымыта, все полки начисто протерты. «Господи, — думает Домингес, — у меня дома никогда так чисто не бывает».

— Финансовые бумаги? — спрашивает адвокат. — Отчеты из банка? Драгоценности?

Домингес представляет себе Эдди в драгоценностях и едва сдерживает хохот. Он вдруг ощущает, как ему не хватает старика. До чего непривычно, что его нет на пирсе, что не слышно его ворчливых приказаний и что никто не следит за работниками, точно ястреб. Они так и не вынули вещи из его шкафчика. Ни у кого не хватало духу. Все пожитки Эдди так и остались лежать в мастерской, будто он вот-вот вернется.

— Не знаю. Проверить в этой штуковине в спальне?

— В ящиках комода?

— Да. Я ведь тута был всего один раз. Мы с Эдди знакомы только по работе.

Домингес перегибается через стол и смотрит в кухонное окно. За окном видна старая карусель. Он смотрит на часы. Кстати, о работе, думает он.

Адвокат в спальне открывает верхний ящик комода. Отодвигает аккуратно свернутые носки и безупречно уложенную стопку белых трусов. Под ними солидного вида, обитый кожей ящичек. Адвокат рывком открывает его в надежде сразу найти то, что искал. Хмурится. Ничего стоящего. Ни банковских отчетов. Ни документов на страховку. Только черный галстук-бабочка, меню китайского ресторана, старая колода карт, письмо с военной медалью и выцветшая моментальная фотография: мужчина возле торта со свечками в честь дня рождения, окруженный детьми.

— Эй! — кричит из соседней комнаты Домингес. — Это то, что вам нужно?

Он заходит с пачкой конвертов, найденных в кухонном шкафу: одни присланы местным банком, другие — Обществом ветеранов.

Адвокат перебирает их в руке и, не глядя на Домингеса, говорит: «Годятся». Он вытаскивает из пачки один из отчетов и смотрит, сколько денег осталось на счете. А потом, как нередко случается во время подобных посещений, он мысленно поздравляет себя с тем, что у него-то самого есть и акции, и облигации, и солидные пенсионные отчисления. Просто стыд, к концу жизни не иметь ничего, кроме опрятной кухни, как у этого бедолаги.