Взаимодействие природы и общества: основные этапы и исторические уроки

Общий раздел:

Андреев Л.Н. Письма о театре / Андреев Л.Н. Собр. соч.: в 6 т. / Сост. и подг. текста В.А. Александрова и В.Н. Чуваков; коммент. Ю.Н. Чирвы и В.Н. Чувакова. – М.: Гослитиздат, 1996. – Т. 6: Статьи о литературе и искусстве.

Аникст А.А. Теория драмы в России от Пушкина до Чехова. – М.: Наука, 1972.

Белый А. Символизм как миропонимание / Сост., вступит. ст. и прим. Л.А. Сугай. – М.: Республика, 1994.

Блок А.А. О драме. О театре. Памяти В.Ф. Комиссаржевской / Блок А.А. Собр. соч.: в 8 т. / Под общ. ред. В.Н. Орлова, А.А. Суркова, К.И. Чуковского. – М.; Л.: Гослитиздат, 1962. – Т. 5: Проза: 1903–1917.

Вехи: сборник статей о русской интеллигенции. Из глубины: сборник статей о русской революции / Сост. А.А. Яковлев. – М.: Правда, 1991.

Вислова А.В. «Серебряный век» как театр: Феномен театральности в культуре рубежа XIX–XX вв. – М.: РИК, 2000.

Герасимов Ю.К. В.Я. Брюсов и условный театр // Театр и драматургия: Труды ЛГИТМиК. Вып. 2 / Ред. кол. А.Я. Альтшуллер (отв. ред.), В.Н. Дмитриевский, Н.В. Зайцев. – Л.: ЛГИТМИК, 1967.

Герасимов Ю.К. Кризис модернистской театральной мысли в России: 1907–1917 // Театр и драматургия: Труды ЛГИТМиК. Вып. IV / Редкол. Ю.А. Головашенко (отв. ред.) и др. – Л.: ЛГИТМиК, 1974.

Жизнь по закону развивающейся красоты: сб. ст. об А.И. Сумбатове-Южине / Сост. Г.М. Полтавская; ред. Н.И. Пашкина. – М.: Малый театр, 2009.

Зограф Н.Г. Малый театр в конце XIX – начале XX века. – М.: Наука, 1966.

Иванов Вяч. Предчувствия и предвестия / Сост. С.В. Стахорский. – М.: ГИТИС, 1991.

Князь Александр Иванович Сумбатов-Южин. Воспоминания. Статьи. Исследования / Сост. Г.М. Полтавская, ред. Н.И. Сорокина, предисл. Б.Н. Любимов. – М.: Малый театр, 2007.

Кугель А.Р. Профили театра / Под ред. А.В. Луначарского; примеч. И.С. Туркельтауба. – М.: Теакинопечать, 1929.

Литаврина М.Г. Пути русского театрального символизма: методическое пособие. – М.: ГИТИС, 2002.

Литературные манифесты: От символизма до «Октября» / Сост. Н.Л. Бродский и Н.П. Сидоров. – М.: Аграф, 2001. [Переиздание 1924-го года]

Муравьева И.Н. Мережковский и театр на рубеже XIX–XX веков: К истории раннего символизма. – М.: ГИТИС, 1994.

Стахорский С.В. Вячеслав Иванов и русская театральная культура начала ХХ века: лекции. – М.: ГИТИС, 1991.

Стахорский С.В. Искания русской театральной мысли. – М.: Свободное издательство, 2007.

Степанова Г.А. Идея «соборного театра» в поэтической философии Вячеслава Иванова. – М.: ГИТИС, 2005.

Чепуров А.А. Александринская «Чайка». – СПб.: Балтийские сезоны, 2002.

Чепуров А.А. А.П. Чехов и Александринский театр на рубеже ХIХ и XX веков. – СПб.: Балтийские сезоны, 2006.

Драматургия (общий раздел):

Анненский И.Ф. Книги отражений / Отв. ред.: Б.Ф. Егоров, А.В. Федоров. – М.: Наука, 1979.

Кугель А.Р. Русские драматурги: очерки театрального критика / Ред. и примеч. В.Ф. Боцяновский, авт. предисл. А.В. Луначарский. – М.: Мир, 1934.

Русский театр и драматургия 1907–1917 годов: сб. науч. тр. / Ред. кол. А.Я. Альтшуллер и др. – Л.: ЛГИТМиК, 1988.

Русский театр и драматургия эпохи революции 1905–1907 годов: сб. науч. трудов / Ред. кол. А.Я. Альтшуллер и др. – Л.: ЛГИТМиК, 1987.

 

Драматургия А.П. Чехова:

Берковский Н.Я. Чехов: от рассказов и повестей к драматургии / Берковский Н.Я. Литература и театр: Статьи разных лет. – М.: Искусство, 1969.

Зингерман Б.И. Театр Чехова и его мировое значение. – М.: Наука, 1988.

Кузичева А.П. А.П. Чехов в русской театральной критике: комментированная антология. – М.; СПб.: Летний сад, 2007.

Паперный З.С. «Вопреки всем правилам...»: Пьесы и водевили
Чехова. – М.: Искусство,1982.

Скафтымов А.П. О единстве формы и содержания в «Вишневом саде» А.П. Чехова. К вопросу о принципах построения пьес А.П. Чехова. Пьеса Чехова «Иванов» в ранних редакциях / Скафтымов А.П. Нравственные искания русских писателей: Статьи и исследования о русских классиках / Сост. Е.И. Покусаева, вступ. статья Е.И. Покусаева и А.А. Жук. – М.: Художественная литература, 1972.

Чехов и театр: Письма. Фельетоны. Современники о Чехове-драматурге / Сост., авт. вступ. ст. и коммент. Е.Д. Сурков. – М.: Искусство, 1961.

А.П. Чехов: pro et contra. Творчество А.П.Чехова в русской мысли конца XIX – начала XX в. Антология. Том 1 / Сост. и ред. И.Н. Сухих. – М.: Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 2002.

А.П. Чехов: pro et contra. Том 2 / Коммент. А.С. Степанова. – М.: Издательство Русской Христианской гуманитарной академии, 2010.

 

Драматургия М. Горького:

Бялик Б.А. Горький-драматург. Изд-е 2-е, перераб. и доп. – М.: Советский писатель, 1977.

Максим Горький: pro et contra. Личность и творчество Макcима Горького в оценке русских мыслителей и исследователей. 1890–1910 гг.: Антология / Сост. Ю.В. Зобнин. – СПб.: Издательство Русского Христианского гуманитарного института. 1997.

Юзовский Ю. Максим Горький и его драматургия. – М.: Искусство, 1959.

 

Драматургия А.А. Блока:

Громов П.П. Поэтический театр Александра Блока / Громов П.П. А. Блок, его предшественники и современники. – Л.: Советский писатель, 1986.

Волков Н.Д. Александр Блок и театр. – М.: ГАХН, 1926.

Мочульский К.В. А. Блок. А. Белый. В. Брюсов. – М.: Республика, 1997.

Родина Т.М. Александр Блок и русский театр начала ХХ века. – М.: Наука, 1972.

 

Драматургия Л.Н. Андреева:

Бабичева Ю.В. Драматургия Л.Н. Андреева эпохи первой русской революции: учебное пособие / Под ред. проф. В.В. Гура. – Вологда: Изд-во Вологодского гос. пед. института, 1971.

Чирва Ю.Н. О пьесах Леонида Андреева // Андреев Л.Н. Драматические произведения: в 2 т. / Сост., автор вступ. ст. и примеч. Ю.Н. Чирва. – Л.: Искусство, 1989. – Т. 1.

 

Взаимодействие природы и общества: основные этапы и исторические уроки

Социально-экологический опыт человечества объемлет, на наш взгляд, эпохи, начиная с верхнего палеолита. Смена неандертальца кроманьонцем как господствующей человеческой популяции (примерно 40 тыс. лет назад, по современным данным), с которой кстати, часто и ведут отсчет исторического времени (Дьяконов, 1994) означала наступление периода "зрелой" сапиентации².

Первый этап взаимодействия природы и общества — эпоха присваивающего хозяйства. Экологические кризисы были важным фактором социокультурной динамики древних обществ охотников и собирателей (Матюшин, 1988; Андрианов, 1993). Довольно распространена точка зрения, согласно которой хозяйственная деятельность древних людей длительное время ограничивалась собирательством (Анучин, 1982, с78), и лишьпозднее, в процессе исторической эволюции первобытных обществ, собирательство стало сочетаться с рыбной ловлей и охотой. В соответствии с этой гипотезой, превращение охоты в главную отрасль первобытной экономики в значительной степени было обусловлено наступлением глобального палеолитического кризиса обеднения ресурсов собирательства и промысла, вызвавшего к жизни так называемую первую биотехническую революцию. Последняя выразилась прежде всего в совершенствовании орудий и основных способов охоты (облавно-загонной охоты и охоты "скрадыванием"), в переходе широкомасштабной практике выжигания растительности и др.

Вместе с тем, ряд ученых придерживается прямо противоположных взглядов на хронологию становления и значимость разных типов присваивающего хозяйства. Так, В.П. Алексеев (1998) и ряд других отечественных палеоантропологов, археологов и историков считают, что охота на крупных животных составляла экономическую основу практически всех палеолитических и мезолитических, а также и многих неолитических обществ. Существование таковых, сложившихся на базе лишь одного собирательства, по данным археологии, не подтверждается. Схожего мнения придерживаются и многие зарубежные исследователи (Sharkly, 1981; Butzer, 1982; и др.).

Демографические процессы у народов, живших присваивающим хозяйством регулировались жесткими экологическими ограничениями. Так, в северной половине Евразии, по расчетам П.М. Долуханова (1979, с. 16), демографическая емкость ландшафта даже в наиболее благоприятной для ведения охоты лесостепной зоне до перехода изводящему хозяйству не превышала 18 чел. на 100 км², а в других физико-геогра фических зонах была существенно ниже 10 чел. на 100 км².

Начиная с мезолита каждый крупный социально-экологический кризис влек собой глубинные общественные сдвиги. Сама неолитическая революция явилась закономерным ответом на глобальный экологический вызов эпохи мезолита — т.е. "переходного" (для Северного полушария Земли) периода от плейстоцена к голоцену и от г лита к неолиту: существенное потепление климата, освобождение обширных пространств Евразии и Северной Америки от ледника, экспансия зоны лесов в районы, покрытые ранее тундрово-степной растительностью, обрыв перемычек, соединявших в верхнем палеолите крупные — вплоть до континентальных — массивы суши в связи с трансгрессией Мирового океана и др.

Происходившее на фоне таких природных процессов фаунистическое обеднение окружающей среды стало важной причиной кризиса охотничьего хозяйства во многих регионах Северного полушария, отчетливо обозначившегося к концу плейстоцена. Охота перестала быть достаточным источником пропитания по причине сокращения промысловых ресурсов.

² Контекст экологических и социальных уроков, которые следовало бы извлечь из более древней практики взаимоотношений, допустим, архантропов и палеоантропов со средой их обитания, не вполне ясе. Но сам факт, что воздействие человека на природу приобрело значительные масштабы задолго до верхней палеолита, не вызывает сомнений.

 

В целом присваивающее хозяйство стало гораздо менее стабилъным, менее устойчивым.

Исчезновение многих из тех видов животных, которые служили человеку источниками питания, дало мощный толчок к поиску альтернативных технологий получения пищи, во многом предопределивший эксперименты по доместикации животных и культивации растений.. Тем более, что в обществах "поздних" охотников и собирателей уже складывались необходимые предпосылки для перехода к производящей экономике. На протяжении верхнего палеолита, мезолита и раннего неолита отмечался гигантский прогресс в познании человеческом окружающей его среды, качественно улучшились орудия труда, у людей появился опыт ухода за дикорастущими растениями: навыки рыхления почвы, полива и даже посева семян, фактически означавшего уже переход к завершающей стадии так называемого оседлого, культурного собирательства. Характерное для мезолита и раннего неолита дробление крупных первобытных коллективов на небольшие группы локальных охотничьих участков также способствовало разложению чисто присваивающей экономики, поскольку в рамках последних переход бродячих охотников к оседлости происходил значительно быстрее.

Второй этап — период становления производящего хозяйства. Неолитическую революцию можно считать первым поворотом глобального значения в истории человечества, ставшим системным ответом на крупномасштабный социалъно-экологический кризис. Во взаимодействии природы и общества неолитическая революция открывает принципиально новый этап, важнейшей качественной характеристикой которого становится постепенное формирование искусственной биотической среды, приобретающей все более весомое значение в сравнении со средой естественной.

Переход от присваивающего хозяйства к производящему имел свои географические закономерности: он происходил прежде всего в тех регионах, где в наиболее острых формах проявился кризис первобытной экономики и где не существовало благоприятных условий для более интенсивного освоения земли, а также там, куда в силу разнообразных причин были затруднены миграции.

Доместикация животных и становление земледелия происходили в целом как процессы, синхронные друг другу. С конца XIX века особенно авторитетной в исторической, этнографической и географической литературе считалась стадиально-эволюционистская схема немецкого ученого Э. Хана, обоснованная в его классическом труде "Формы хозяйственной деятельности" (1892) и развитая в более поздних работах того же автора. Э. Хан выделял четыре ступени исторического прогресса человечества, а именно стадии: 1) собирательства и первобытной охоты; 2) кочевого скотоводства; 3) земледельческой культуры; 4) городской культуры (Hahn, 1905).

Однако к настоящему времени данная концепция подверглась существенной ревизии. Все более распространенной, в том числе и в отечественной литературе, становится точка зрения, согласно которой примитивное земледелие имеет не менее, а может быть и более древнюю историю, чем одомашнивание животных (Шнирельман, 1980; Баландин, Бондарев, 1988; Петров, 1998), причем последнее сопутствовало культивации доместицированных растений и было неразрывно связано с развитием растениеводства. Что же касается обособления кочевого скотоводства как самостоятельной отрасли хозяйства, то оно имело место значительно позже (Артамонов, 1977; Шнирельман, 1980, 1989). Городская же культура складывалась в рамках аграрных обществ, причем возраст древнейших городсских поселений на Земле, по современным данным, не намного уступает продолжительности существования неолитических протоцивилизаций (Whitehouse, 1977).

Вопрос, в какой степени неолитическая революция была обусловлена влиянием экологических факторов, остается дискуссионным. Классическое энвайронменталистское объяснение было предложено еще в 1920-е гг. знаменитым английским археологом, историком и историко-географом Гордоном Чайлдом — автором т.н. "теории оазисов", который, собственно, и ввел сам термин "неолитическая революция". По Г. Чайлду (Childe,1957,1967), первичным очагом неолитической революции стал в Х-1Х тысячелетиях до н.э. Ближний и Средний Восток. Это явилось прямым следствием глобальных изменений природной среды в послеледниковый период, когда, как утверждали Г. Чалд и ряд других ученых, наряду с подъемом средней температуры в Северном полушарии произошло заметное иссушение климата (максимальное — в Передней Азии). Страдавшим от засухи людям пришлось, чтобы выжить, ухаживать за дикорастущими растениями и тем самым накапливать опыт "стихийного земледелия", а также все более сосредоточиваться крупными коллективами в пределах оазисов экспандировавшего аридного пояса Земного шара. Теория Г. Чайлда, до сих пор имеющая многих сторонников, особенно среди историков, в современной палеогеографической литературе большей частью оспаривается, ввиду отсутствия убедительных свидетельств столь резкой аридизации климата на рубеже плейстоцена и голоцена.

Хотя моноцентрические концепции неолитической революции получили, вслед за работами Г. Чайлда, достаточно широкое распространение, тем не менее, согласно современным представлениям, существовало несколько независимых друг от друга очагов становления производящей экономики. При этом некоторые ученые, в частности Карл Зауэр— лидер знаменитой Берклийской (Калифорнийской) школы исторической географии и основоположник учения о культурном ландшафте в англосаксонской географии — даже не включали равнины Среднего Востока в число первичных центров агрикультуры.

По мнению К. Зауэра, земледелие едва ли могло самостоятельно возникнуть в речных оазисах аридной полосы Старого Света — как раз потому, что они сильно подвержены засухам и наводнениям и их освоение предполагает наличие у местного населения достаточно зрелых гидротехнических навыков. К. Зауэр считал, что условия для зарождения сельского хозяйства благоприятнее были в более гумидных областях Земли либо регионах с возвышенным рельефом, и искал центры происхождения производящей экономики в Старом Свете — в Юго-Восточной Азии (полагая их более древними, чем земледельческие районы Малой Азии, Среднего Востока, Индии и Китая), а в Новом Свете — в северных предгорьях Анд (Sauer, 1952). Испытавший сильное влияние немецкого диффузионизма (Ф. Ратцеля, Л. Фробениуса и др.), К. Зауэр исходил из посылки, что вторичные, более поздние очаги неолитической революции скорее всего возникли под прямым влиянием нововведений, распространявшихся из первичных центров, Американский ученый придерживался мнения, что к началу перехода людей к производству пищи они в соответствующих районах уже вели оседлый образ жизни.

Более последовательно полицентрическая точка зрения на неолитическую революцию выражена в трудах ученых, отвергающих возможность крупномасштабной диффузии агротехнологий между макрорегионами мира в глубокой древности (Р. Дж. Брейдвуд, Л. Бинфорд и др.). Близка этим взглядам и теория фактически изолированных друг от друга ареалов происхождения культурной флоры, развитая в первую очередь в трудах А. Декандоля и Н.И. Вавилова. И хотя центры происхождения культурных растений очаги неолитической революции — не одно и тоже, впервые, безусловно, относились к числу древнейших земледельческих областей.

По Н.И. Вавилову (1926), большинство современных культурных растений происходит от видов, произраставших в горах, и соответственно очаги раннего земледелия преимущественно были приурочены к горным и предгорным районам. Если данная концепция верна, агрикультура начала формироваться там, где природные условия были не лучше, а хуже, чем во многих равнинных областях. Почему именно в горах и предгорьях? Разные авторы дают разные ответы, отмечая, в частности, колоссальное разнообразие природных условий гор и исключительное богатство видового состава горной флоры, особую жизнестойкость и высокую адаптивную способность произрастающих в горах растений, ограниченные перспективы ведения присваивающего хозяйства в горах и предгорьях ввиду большой уязвимости местных экосистем, их повышенной "ранимости" (что стимулировало поиск альтернативных технологий получения пищи), возможности более длительных, чем на равнине, агрикультурных экспериментов в условиях лучшей естественной защиты от нападений врагов, плодородие широко распространенных во многих горных местностях вулканических почв и другие факторы.

Концепция горных очагов неолитической революции нанесла сильный удар по прежней "теории оазисов". Показательно, что даже сторонники гипотезы более раннего происхождения земледелия в Юго-Западной Азии по сравнению с другими регионами Земли помещают первичные центры сельского хозяйства не в долинах "великих исторических рек", а в маргинальных зонах "Благодатного Полумесяца", включая горную Анатолию и Загрос, а также Палестину (Boughey, 1971). Схожих взглядов придерживав теперь не только географы и историко-географы, но и авторитетные западные археологи, в частности, К. Флэннери.

Становление производящего хозяйства даже в наиболее развитых в культурном и экономическом отношении регионах мира заняло, по современным данным, не менее трех-четырех тысячелетий: от 11 до семи тысячелетий назад в тропиках и субтропиках Азии и в Средиземноморье, от семи до трех тысячелетий назад в Мезоамерике и чуть позднее — в Центральных Андах. В регионах, слабее затронутых или почти совсем незатронутых к началу неолита перепромыслом, переход от охоты и собирательства к сельскому хозяйству начался существенно позднее, хотя нередко происходил более ускоренными темпами, как, например, в Европе к северу от Альп.

В целом возникновение производящей экономики ознаменовало исключительно важный шаг прежде всего к достижению большей устойчивости в обеспечении людей продуктами питания. Однако устойчивости относительной, измеряемой в сравнении с ситуацией, типичной для обществ охотников и собирателей. Циклические закономерности и саморазвития человеческого общества, и эволюции его взаимодействия со средой своего обитания делали новый виток социально-экологических кризисов исторически неизбежным — вопреки иногда высказываемой точке зрения, что таковые стали результатом "неразумного" хозяйствования, "хищнической" эксплуатации земли, следствием неких коллективных стратегических просчетов.

Первые системы земледелия, порожденные неолитической революцией, — переложенная и подсечно-огневая — не могли не быть такими, какими они в действительности были, не могли не быть "хищническими" с позиций современного взгляда. Они были полностью адекватны той ступени развития, на которой находились общества ранних земледельцев, более того, выполняли функцию огромного исторического значения, обеспечивая этим обществам восполнение скудеющих биологических ресурсов, что только и делало возможным их выживание. Естественно, такое экстенсивное хозяйствование порождало шлейф острейших экологических проблем — нарушение гидрологического режима рек и подземных вод, усиление водной и ветровой эрозии, пылевых бурь, деградацию почв и опустынивание территорий и т.п., что неизбежно в перспективе подрывало природную основу устойчивого развития агрикультуры. Эти процессы фактически были повсеместными врайонах подсечно-огневого и залежного земледелия — в самых разных климатических поясах и ландшафтных зонах. Они были весьма схожими в Средиземноморье и на Среднем Востоке, в муссонной Азии и Северной Америке, в африканских саваннах и восточно-европейских лесостепях. Таким образом, очевидна историческая закономерность.

Нарушение социально-экологического равновесия, связанное с последствиями неполитической революции, стало новым историческим вызовом, требовавшим адекватного ответа. Видимо, переход от неолитических обществ к стадии более зрелых цивилизаций эпохи энеолита и ранней бронзы можно рассматривать и как наступление принципиально нового этапа во взаимодействии природы и общества.

Третий этап — эпоха многовариантной эволюции локальных аграрных обществ. Главная характерная особенность этого этапа — резкое нарастание качественного разнообразия исторического процесса. В разных экологических нишах Земли адаптация человеческих сообществ к меняющимся условиям происходила несхожим способом. Первые локальные (региональные) цивилизации — в том смысле, какой вкладывают в этот термин сторонники культурно-исторической школы, признающие "равноценность" разных культур (Тойнби, 1991; и др.), формируются именно на данной стадии - человечество становится все более гетерогенным.

Несмотря на тенденцию гетерогенизации человечества и увеличения разнообразия его способов взаимодействия с природной средой, характерными для этого этапа представляются и некоторые квази-универсальные черты развития. К их числу относятся прежде всего произошедшие за данный период кардинальные сдвиги в агрикультуре, в том числе огромный прогресс в агротехнике, способах ведения сельского хозяйства и диверсификация последнего, переход от использования камня к металлу в качестве основного конструкционного материала, формирование неаграрных видов деятельности в недрах аграрных обществ (ремесло, торговля и др.), зарождение городов и их распространение по Земному шару, взлет духовной культуры, зарождение государств и многое-многое другое.

На мой взгляд, применительно к данной стадии правильнее говорить не об универсальных, но именно о квази-универсальных, надрегиональных процессах — процессах в решающей степени определивших исторический прогресс человечества в целом, но вместе с тем отнюдь не проявлявших себя как процессы глобальные, в равной мере охватившие весь Земной шар. Даже смена каменного века веком металлов, будучи квази-универсальной тенденцией мирового развития, не может трактоваться как процесс синхронно-глобалъный. И дело не только в его разновременности для разных частей земного пространства, но и в качественном многообразии его проявлений.

Так, Африка к югу от Сахары не знала бронзового века, ибо африканцы экваториальных и субэкваториальных широт раньше познакомились с железом, чем приобрели навыки плавки меди и изготовления бронзовых орудий труда. Высокие цивилизации доколумбовой Америки в отличие от ранних цивилизаций Старого Света по многим признакам являлись неолитическими. Еще больше региональных различий и своеобразия отмечается в процессах формирования социальных структур, в урбогенезе, темпах и характере начальной урбанизации, в становлении государственности и т.п. Сосуществование на обширной части Ойкумены архаичных племен охотников и собирателей с высокими цивилизациями в древности, а затем и в средние века, новое время — оборотная сторона такого рода квази-универсальных процессов.

В начале рассматриваемой стадии важными очагами исторического процесса становятся великие речные цивилизации эпохи бронзы, сложившиеся за несколько тысяч лет до н.э. Л.И. Мечников, специально посвятивший "речному фазису" мировой истории свою знаменитую книгу (Мечников, 1924), к числу "великих исторических" относил семь рек Азии и Африки — Нил, Евфрат и Тигр, Инд и Ганг, Хуанхэ и Янцзы. По Л.И. Мечникову, физико-географические условия областей "великих рек", изначально далеко не самые благоприятные для расселения и ведения хозяйства, требовали объединения усилий, кооперации, солидарности людей перед лицом "вызова" природы, трудностей и масштабности задач ее преобразования. Это и стало одним из решающих импульсов генезиса речных цивилизаций Крупные реки приобрели функцию хозяйственного "стержня" для обширных относительно компактных территорий, удобных для внутренних связей и вместе с тем способных прокормить значительное население. Возникшее в этих речных долинах типично трудоинтенсивное хозяйство, требовавшее привлечения огромных масс работников под жестким централизованным контролем властей, с уже достаточно развитой системой специализации производства стало экономической основой ранних так называемых восточных деспотий.

Вместе с тем, историческая эволюция речных цивилизаций Старого Света имела далеко не одинаковый характер. Среди них выделяются две большие группы. Цивилизации первого типа сложились в аридных регионах Древнего Востока на обширном пространстве от долины Нила в Северо-Восточной Африке до бассейна Инда в Южной Азиивключительно. Цивилизационными центрами этого типа, наряду с Древнеегипетским и Древнеиндским, являлись Междуречье Евфрата и Тигра, а также долины Окса и Яксарта (Амударьи и Сырдарьи) в Средней Азии, Иордана на Ближнем Востоке. Хотя последние и не включались Л.И. Мечниковым в число областей цивилизаций "великих" исторических рек, по характеру генезиса и последующей трансформации они очень близки ведущим речным цивилизациям первого типа.

Речные цивилизации аридного Востока представляют собой наиболее яркий пример экономик, базирующихся на орошаемом земледелии. Обилие тепла, плодородные аллювиальные почвы, а также огромные масштабы гидротехнических работ позволили здесь существенно диверсифицировать сельское хозяйство и интенсифицировать землепользование. Высокая продуктивность поливного земледелия, обеспечивавшая получение и точного продукта, послужила основой беспрецедентного для древних аграрных обществ демографического роста. В то же время сложилась жесткая централизованная, многоступенчатая система государственного управления и принуждения к труду, прежде всего адекватная масштабам и сложности ведения ирригационного хозяйства. Индивид был поставлен под полный контроль государства, частная собственность на землю не возникла — хотя постепенное разложение сельской общины происходило и здесь.

Народы, населявшие речные оазисы аридного Востока, создали уникальные культуры, именно в них, как до сих пор считается, зародилась письменность, наука, профессиональные искусства. Однако устойчивость сменявшихся аграрных обществ ограничивалась сравнительно непродолжительными, по макроисторическим меркам, хронологическими рамками. История Древнего Востока — сложное переплетение подъемов и кризисов, зачастую на протяжении существования одной или нескольких преемственных локальных цивилизаций. Социальные и экологические кризисы не просто при этом часто сопутствовали друг другу, но и нередко бывали генетически взаимосвязаны.

Антропогенное воздействие на ландшафты в бассейнах великих исторических рек аридной полосы имело следствием не только обуздание сил природы человеком, преобразование природной среды в интересах социума, но и рост уязвимости общества перед лицом новых экологических "вызовов ". Ирригационные системы важно было не только построить, но и постоянно поддерживать в рабочем состоянии. Зачастую сравнительно незначительного неблагоприятного внешнего толчка (не говоря уже о крупных бедствиях типа засух, войн, других общественных катаклизмов) бывало достаточно, чтобы нарушить социально-экологическое равновесие.

Убыль населения (если она происходила) становилась трудно преодолимым препятствием на пути восстановления трудозатратного хозяйства. В условиях аридизации климата Северной Африки и Передней Азии, усугубленной последствиями прогрессирующего обезлесения, ирригационные сети нередко засыпались песком, после чего их возрождение требовало огромных усилий. Сведение лесов влекло учащение катастрофических наводнений в период разливов рек или аномально интенсивных осадков, быстрое обмеление водоемов в сухой период. Водная и ветровая эрозия, вторичное засоление, заболачивание, дефляция аллювиальных почв стали страшным бичом.

Еще в XIX веке великий американский географ Дж. Марш пришел к выводу и привел убедительные доказательства того, что деятельность человека за несколько тысячелетий существования древних цивилизаций была главной причиной огромных изменений в типах ландшафтов Передней Азии и стран Средиземноморья, что обширные ныне пустынные области в пределах Ближнего и Среднего Востока имели в историческом прошлом богатую растительность и плодородные почвы, многочисленное население (Марш, 1866).

Позднее, в 1920-е гг., археологами были открыты остатки древнейшей индийской цивилизации Хараппы и Мохенджо-Даро, датируемой III тысячелетием до н.э. (почти ровесницы древнеегипетской и шумерской культур) на территории современного Пакистана в долине Инда, где в настоящее время расположена бесплодная пустыня. Английский индолог М. Уилер высказал гипотезу, что гибель цивилизации Хараппы, созданной, судя по всему, дравидоязычными народами Индостана, была связана с вторжением арийских племен в середине II тысячелетия до н.э. (Wheeler, 1968). Однако более авторитетной считается точка зрения, согласно которой протоиндийская цивилизация пришла в упадок значитеельно раньше вторжений ариев (Бонгард-Левин, 1993). Коллапс Хараппы и Мохенджо-Даро, покинутых их насельниками, был обусловлен в основном внутренними причинами, многие из которых вполне вписываются в "модель" полномасштабного социально-экологического кризиса: среди них — засухи как следствие вырубки лесов, наступление пустыни из Раджастхана, вторичное засоление почв, частые эпидемии; истощение экономических ресурсов Индской долины (Fairservis, 1971); наводнения и острая нехватка воды, вызванная как природными факторами (изменение направления муссонов, изменения русла Инда и его притоков), так и расточительным хозяйствованием (Raikes, 1 971).

Одно из самых убедительных свидетельств воздействия речных цивилизаций на природную среду — история древнего Двуречья. 5-4 тыс. лет до н.э. низовья Тигра Евфрата представляли страну озер и болот, малопригодную для проживания людей. Упорным трудом шумеров, создавших на рубеже 4-3-го тысячелетий до н.э. древнейшую цивилизацию Востока, юг Междуречья преобразился. Но уже в XXIV веке до н.э. страну поразил острейший кризис, связанный со снижением плодородия и засолением почв, и охватил голод. Произошло резкое сокращение посевов зерновых — в первую очередь пшеницы, которая впоследствии как потребительская культура вообще исчезает из Месопотамии. Вслед за первой фазой засоления в ШумеревХХ1У-ХХ1 веках до н.э., в Южной Месопотамии еще фиксируется, как минимум, три волны деградации почв и опустынивания, три цикла экологических кризисов (Adams, Nissen, 1972). Сохранение прежней, традиционной системы хозяйствования, сыгравшей выдающуюся роль в подъеме речных цивилизаций, позже стало фактором, предопределившим экономическую и политическую стагнацию аридных областей великих исторических рек, продолжавшуюся и много позже крушения великих цивилизаций древности — в первом и даже во втором тысячелетиях н.э. Так, по данным В.А. Пуляркина, всредневековом Египте общая площадь обрабатываемых земель за периодХII-ХVIII веков сократилась с более 2 млн. га до 1,2-1,3 млн. га, а в расчете на душу населения примерно с 0,5 до 0,3 га (Липец и др., 1999, с. 107).

Другой тип речных цивилизаций сложился в муссонной Азии, где условия естественного увлажнения были более благоприятными, чем на аридном Востоке. Наряду с речными бассейнами Ганга, Хуанхэ, Янцзы важными, хотя и менее "мощными" цивилизационными субцентрами выступали и долины некоторых рек Юго-Восточной Азии, в том числе Меконга, Иравади и Салуина. Зависимость экономики речных цивилизаций Восточной Азии и юго-востока Индостана от Индостана от ирригации и мелиорации была не столь значительной, как на Ближнем и Среднем Востоке или в Средней Азии, что делало их более устойчивыми, а также предоставляло большее разнообразие возможностей "выбора пути", реализации альтернатив цивилизационной программы. Яркий пример — Древний Китай. В период, когда в бассейне Хуанхэ только складывалась высокая цивилизация (с начала II тысячелетия до н.э.), ее экономической основой было не рисоводство, а возделывание других видов зерновых (просяных, сорго, некоторых сортов пшениц). Переход к рису произошел позднее и стал убедительным примером смены "кода" программы цивилизационного развития, свидетельством социокультурной и экономической мобильности китайского общества — вопреки стереотипам его восприятия как сугубо консервативного, инерционного, традиционалистского.

Долина Хуанхэ, а позднее и долина Янцзы также испытывали в древности мощный антропогенный пресс воздействия на природу (Кульпин, 1990), хотя характер экологических проблем здесь был во многом иным, чем в оазисах рек, текущих через пустыни (или через некогда располагавшиеся на их месте саванны). Главное, что отличало прокитайскую цивилизацию от речных цивилизаций аридного Востока, — это способность к целенаправленной культурной и экономической экспансии на обширные сопредельные пространства. Не к военной или политической экспансии (таковую древние египтяне или ассирийцы вели не менее, а зачастую и более успешно, чем китайцы), а в первую очередь именно культурной и экономической. Возможно, в этом и следует видеть один из ключевых факторов устойчивости китайского аграрного общества.

В эволюционной схеме исторического процесса, по Л.И. Мечникову, вслед за "речным фазисом" развития цивилизаций обозначены "морской" и "океанический" (Мечников, 1924, с.325-339). Однако эта схема, убедительная для западной половины Старого Света, слабее отражает стадийность исторического процесса в его восточной части. В муссонной Азии области "великих исторических рек" стали (еще до наступления нашей эры) ядрами цивилизаций совершенно иного типа, своеобразных "цивилизаций — субконтинентов" (Китай, Индия). Трансформация такого рода оказалась возможной благодаря последователъномуосвоению"материнской" речной цивилизацией новых земель за пределами речных долин, что в крупных масштабах было невозможно в аридной Азии.

В Китае происходило постепенное "смыкание" двух цивилизационных центров – более древнего в бассейне "Желтой реки" (Хуанхэ) и более молодого в бассейн» Голубой реки" (Янцзы) — за счет плотного заселения и хозяйственного освоения обширных земель Великой Китайской равнины, лежащих между ними. Тем не менее, между северными и южными китайцами сохранились большие субкультурные и этнолингвистические различ