Если бы мы описывали нисходящую ветвь кривой этногенеза, задача была бы
легка. Мы устанавливали бы прогрессирующее упрощение этносоциальной
системы, снижение ее резистентности и инфильтрацию инородных элементов. Но
когда нам предстоит описать ветвь восходящую, то это куда сложнее. При растущей
пассионарности доминанту находят не сразу. Возникает несколько направлений
развития, борющихся друг с другом ожесточеннее, нежели со своим
естественным противником - уходящей традицией умирающего суперэтноса.
Однако несмотря на это все соперничающие системы по отношению к прежней
действуют одинаково, даже если берутся ее защищать. Юлиан Отступник
попробовал произвести реставрацию римской веры... и заменил Христа Митрой.
А ведь митраизм был для римлян религией столь же чуждой, как и
христианство, и проникли в Рим эти религии одновременно - при Нероне, и
адептами митраизма были не римские нобили, а иллирийские солдатские
императоры, и посвящение в мигреумах принимали главным образом легионеры,
оторвавшиеся от своих домов и родни, а чаще - иноземцы. Даже если бы Юлиан
победил и искоренил христианство, то он укрепил бы не потомство бога
Квирина и волчицы, а систему, которую правильнее было бы понять как
Антирим, только иного фасона, чем тот, который создали христианские общины.
Деятельность этих общин протекала в течение трех веков незаметно, исподволь
объединяя пассионарные элементы, выпадавшие из ветхой системы, не дававшей
выхода буйной страсти к творчеству. Христианские общины были самыми
пассионарными консорциями в империи.Но так как Римская империя представляла
собой единую культурно-социальную политическую целостность, даже при
административном размежевании на "Восток" и "Запад", то в ней, естественно,
сосуществовали и пассионарные, и субпассионарные региональные популяции,
обменивавшиеся друг с другом энтропией и негэнтропией. Иначе говоря,
носители традиций античного упадка нравов жили бок о бок с буйными
мифотворцами, зачинателями новых традиций. Территориальное разделение было
бы для них благом, но деваться было некуда, ибо Рим так обижал окрестные
этносы, что те возненавидели любых римлян. Поэтому-то процесс вытеснения
одного этноса (римского) другим (византийским) проходил по всей территории
Римской империи и был столь мучителен. И поэтому же можно только условно
предложить ту или иную дату в качестве "начала" нового процесса этногенеза
и первой фазы его становления.
В середине I в. н.э. проповеди апостола Павла положили начало консорциям,
еще не выделившим себя из исходных этнических субстратов, однако римляне
уже видели в них нечто целостное, хотя воспринимали это как разновидность
иудаизма.
В середине II в. благодаря деятельности Юстина Философа христиане
выделились в особый субэтнос, категорически размежевавшись с иудаизмом;
гностиков современники причисляли к христианам.
К началу IV в. христиане - этнос в составе римского суперэтноса; это был
вынужден признать Константин. Тем не менее созданная им Восточная Империя
еще не была Византией в этнологическом значении термина; скорее, ее следует
понимать как поприще соперничества церковного христианства с митраистами,
неоплатониками, донатистами, арианами и другими подразделениями новой
этнической стихии, создавшейся на глазах историка и ставшей очевидной
современникам.
Некогда воинственные, а потом свободолюбивые этносы Запада после покорения
их римлянами поставляли в легионы храбрых всадников и искусных стрелков, но
к IV в. окончилось и это. Все унесли неотвратимые процессы "пассионарной
энтропии". Не только галло-римляне и бритты, но и батавы, фризы, иберы и
нумидийцы[16], несмотря на наличие индивидуальных качеств: храбрости,
физической силы, выносливости и т.п., не имели того дополнительного
качества, которое позволило бы им защищать от врагов имущество, семьи и
жизнь. Точно так же вели себя на восточной окраине региона богатые и
культурные аланы, позволившие завоевать себя диким малочисленным гуннам.
Малодушнее всех были "последние римляне", еще встречавшиеся в заселенной
приезжими азиатами благословенной Италии.
Доблестные фракийцы и иллирийцы растратили свою пассионарность еще в III в.
Механизм этого процесса был прост: храбрые энергичные юноши уходили в
легионы за "карьерой и фортуной", а пассивные заводили семьи на родине. Так
экстремальный признак был удален из популяции.
В IV в. наиболее боеспособные и дисциплинированные римские войска состояли
из членов христианских общин. Их был вынужден использовать даже Юлиан
Отступник. Однако они категорически отказывались сражаться против своих
единоверцев, например багаудов - повстанцев в Галлии в конце III в. Такая
принципиальность бывает иной раз неудобна, но именно она делала легионеров,
воспитанных в строгих правилах христианских общин, более надежными, чем
деморализованные граждане Римского мира, не верившие в Юпитера и Марса и
давно потерявшие представление о верности и совести.
Искать объяснения возникшего в III в. различия между восточной и западной
половинами Римской империи в социальном строе бесплодно. Он был полностью
унифицирован еще во II в. И расовый состав населения не мог иметь никакого
значения, потому что еще в I в. обитатели Греции и Сирии рассматривались в
Риме как выродившиеся потомки некогда могучих предков. И это было
справедливо.
Но в IV в. жители городов, но не деревень Востока перехватили инициативу.
Ведь в городах собрались пассионарии, тяготившиеся скукой деревенской
жизни. Результаты пассионарного толчка сказались в том же IV в. Место
граждан Римской империи в Малой Азии, на Балканах и в Сирии занял новый
этнос, условно именуемый византийским. Его усилиями варвары были отражены,
построен огромный город - Константинополь, освоены ремесла, налажена
торговля не только с соседями, но даже с Китаем, и, что самое главное,
сохранены ландшафты Сирии, Малой Азии, Фракии и Македонии. Очевидно,
экстенсивное хозяйство латифундий, принадлежавших уроженцам этих стран, в
некоторой степени обуздывало наклонности к хищничеству, свойственные
мигрантам, оказавшимся в Византии на положении людей, вынужденных, как и
все, подчиняться существующим законам и обычаям.
Даже в столице империи - Константинополе, несмотря на то что население его
превышало миллион, оно не уничтожило природы. Город тонул в зелени садов,
заботливо охраняемых и кормивших семьи обывателей. Черное и Мраморное моря
снабжали население рыбой, а хлеб ввозили из Египта, где почва ежегодно
обновлялась за счет разливов Нила, и черноземной "Скифии" (степей северного
Причерноморья). Оказывается, создавать культуру, развивать промыслы и
строить великолепные сооружения можно и без того, чтобы уничтожать природу.
Это было достигнуто тем, что избыточную энергию (пассионарность) византийцы
тратили на теологические споры и раздоры, что им самим приносило много бед,
но для вмещающих ландшафтов было безвредно.
