Отступление и совращение в раскол

Из всех видов религиозных преступлений отступление и отвлечение от веры представляется самой сложной для изучения. Во-первых, на территории Российской империи проживали представители многочисленных религиозных конфессий: католики, протестанты, мусульмане, иудеи и пр. Причем представители большинства конфессий проживали компактно на национальных окраинах России. Во-вторых, внутренние противоречия внутри официальной церкви способствовали дальнейшему распространению раскола и возникновению на национальной почве целого ряда сект, некоторые из которых носили изуверский характер. В-третьих, не имея внутренних резервов для борьбы с отпадением от православия, официальная церковь передает эту функцию государству. Абсолютистское государство, в силу своей природы заинтересованное в сохранении единства веры в стране, по мере необходимости создает законы, не только строго карающие за совращение в иную веру из православия, но и мелочно регламентирующие публичные проявления религиозной жизни неправославного населения. Отсюда запрет на так называемое оказательство веры, потенциально способное подтолкнуть православного к отпадению. В-четвертых, особенности географического положения Российской империи в определенной степени способствовали откладыванию попыток конструктивного решения проблемы роста числа сект. Вместо поиска эффективных методов противодействия сектам или провозглашения в стране свободы вероисповедания сектантов переселяли в Сибирь, на Кавказ или Причерноморье. В-пятых, XVIII и XIX вв. – время повсеместного распространения в Европе принципов свободы веры и даже безверия. В силу целого ряда объективных и субъективных факторов, достаточно подробно освещенных в отечественной историографии, отношение правительства к вопросу религиозных свобод неоднократно был подвержен колебаниям от либерального до ультра-консервативного, что отражалось на законодательстве по интересующей нас проблеме. Причем речь идет не только о колебании курса правительства, но и смене взглядов на религиозные вопросы целых поколений наиболее образованных членов общества. Несовпадение взглядов значительной части интеллигенции и правительства в этом вопросе породили острую дискуссию о свободе веры в России, которую, изучая законодательство о религиозных преступлениях, нельзя обойти вниманием.

Наиболее серьезной проблемой в области религиозной жизни страны, с которой пришлось столкнуться светским властям, безусловно, был раскол. Традиции жестокой расправы с раскольниками, приравненными Большим Московским собором 1666–1667 гг. к еретикам, была заложена еще в допетровскую эпоху[210]. Отношение к раскольникам Петра I было крайне противоречивым. С одной стороны, он понимал всю пагубность массовых репрессий против своих подданных-раскольников, тем более что налицо были примеры их эффективной работы на благо государства. Доказательством тому является его терпимое отношение к раскольникам Выговской пустыни. С другой – он не испытывал иллюзий по поводу настроений большинства старообрядцев. Петр видел в них самых непримиримых защитников старины, ревностных проповедников идеи наступления в России царства антихриста, побуждавших работоспособное население скрываться в лесах. В результате в 1716 г. царь разрешил раскольникам, записавшимся в двойной подушный оклад, по-прежнему придерживаться своего учения. Всеобщая перепись раскольников давала бы государству определенные гарантии, что в будущем тайная проповедь раскола прекратится. Однако надежды Петра Великого не вполне оправдались – многие раскольники по разным причинам не торопились довериться светским властям[211]. В дальнейшем Петр и его соратники вели борьбу не со старообрядцами вообще, а с тайными раскольниками, «одеждою православия крыющимися». Наиболее верным способом уличить человека в тайном расколе был контроль за посещением им православной церкви, исполнением треб и особенно ежегодной исповеди. Священники должны были ежегодно сообщать своему епископу, кто из прихожан уклоняется от причастия. Прихожан, подозреваемых в принадлежности к расколу, принуждали давать клятву в том, они верные сыны церкви и проклинать все раскольнические толки. Отказавшиеся обличали себя как раскольники[212]. По «Прибавлению к Духовному регламенту» 1722 г.», законодатели, прекрасно осведомленные о том, что приходские священники часто утаивают из корыстных побуждений раскольников, требуют от священнослужителей приобщать умирающих Святым Тайнам исключительно в присутствии остальных членов клира и домочадцев. За подобную попытку утаить раскольника священник подвергался лишению сана и телесным наказаниям, имущество тайного раскольника отписывалось в казну, причем треть выделялась доносчику[213]. Укрывательство раскольников православными за мзду грозило анафемой от Синода[214]. Синодскими указами от 15 мая 1722 г. и 13 октября 1724 г. вводились санкции за хранение и распространение раскольнической литературы[215].

Оставаясь формально преступлением против религии, принадлежность к расколу расценивалась властями как преступление государственное, поскольку в раскольниках видели не только врагов церкви, но и «лютых неприятелей, и Государству и Государю, непрестанно зло мыслящих»[216]. По абсолютно точному замечанию профессора П.В. Знаменского, во всех указах против раскола причиной преследований везде объявлялась «не религиозная их (раскольников. – В.Л.) виновность, как прежде, а только его противогосударственный характер»[217]. Укрыватели раскольников, не пожелавшие исправиться после увещевания со стороны духовного начальства, по мнению монарха, подлежали наказанию как «противники власти»[218]. Наказание за потаенный раскол было весьма строгим – каторга и взыскание с раскольника неуплаченного им двойного подушного налога[219]. В годы правления Анны Иоанновны тайных раскольников заставляли выполнять самую тяжелую работу в монастырях или трудиться на заводах до тех пор, пока они упорствовали в своей вере[220]. При Елизавете Петровне меры против тайных раскольников еще более ужесточились, а совращение православных в раскол стало считаться государственным преступлением[221]. Вместе с тем усилилась забота светских властей о том, чтобы неосторожные действия чиновников и духовенства не подталкивали раскольников к массовым сожжениям. Брать раскольничьих лжеучителей и наставников под караул предписывалось «наивозможно скрытным образом»[222]. XIX глава проекта Уголовного уложения, появившаяся в 1754 г. и сохранившаяся с минимальными изменениями в проекте 1766 г., становится высшей точкой в борьбе государства против распространения раскола путем ужесточения наказания. В целом авторы нереализованного проекта, ограничившись систематизацией действующих норм, не предложили никаких новых мер по борьбе с расколом. Проекты 1754 и 1766 гг. предусматривали следующие виды преступлений, связанных с расколом:

1. Совращение в раскол. Каралось битьем кнутом и вечной каторгой.

2. Присоединение к расколу (отпадение в раскол). В случае отказа вернуться в православную веру каралось так же, как и совращение в раскол.

3. Попустительство расколоучителям со стороны помещиков, сельских и посадских старост, выборных, бургомистров и ратманов. Наказывалось так же, как и присоединение к расколу.

4. Распространение раскольнического учения и совращение в раскол. Наказание оставить на усмотрение Синода.

5. Использование раскольнических тетрадей и книг для распространения раскола («на прельщение и соблазн другим»). Каралось наравне с тайной принадлежностью к расколу. Хранение таких книг «по простоте» не наказывалось.

6. Совершение раскольниками священнодействий. Если совершалось православным священником, то он подлежал извержению из чина и колесованию как святотатец, если самозванцем, то есть непосвященным попом, – битью кнутом и ссылкой на вечную каторгу с конфискацией имущества.

7. Нарушение письменных обязательств со стороны раскольников, крестивших детей или венчанных по православному обряду. В первом случае имелось в виду обязательство по достижению семилетнего возраста отправлять ребенка для исповеди и причастия в православную церковь, а во втором – обязательство прекратить общение с раскольниками. Виновных предполагалось держать под караулом до получения решения Синода по конкретному делу.

8. Доведение проповедью («прелестью») раскольников до самосожжения, то есть устройство так называемых «гарей». За это преступление полагалась казнь путем сожжения[223].

Отказ государства от репрессивных мер в отношении старообрядцев наметился лишь в период правления Петра III. Екатерина II отменила в 1782 г. двойную подушную подать, в 1785 г. разрешила выбирать раскольников на городские должности. Но, несмотря на шаги, предпринятые навстречу записным раскольникам, она продолжала считать тайных раскольников государственными преступниками[224].

Одним из действенных методов борьбы с тайным расколом могло бы стать предоставление раскольникам права иметь своих священников. Хотя обер-прокурор Синода Мелиссино еще в 1767 г. обращался к Синоду с предложением позволить раскольникам публично совершать богослужения и иметь своих священников, тем не менее это не вызвало никакого отклика[225]. В то же время к концу XVIII в. в среде старообрядчества поубавились апокалипсические настроения и фанатизм за счет сокращения беспоповских толков, выросло число членов поповского согласия. С 1783 г. группы раскольников-поповцев, испытывающих острую нехватку священнослужителей, стали присоединяться к православию при условии снятия с них клятв 1667 г. и сохранения за ними старого обряда[226]. На основе ответа московского митрополита Платона Левшина московским старообрядцам, известного под названием «Пункты, или правила единоверия», утвержденного 27 октября 1800 г. Александром I, возникло движение единоверия. Однако либеральная политика императора в отношении старообрядцев дала возможность поповцам принимать к себе беглых священников, что временно приостановило дальнейшее распространение единоверия[227]. Учитывая также непримиримую позицию, которую занимали по отношению к государству и официальной церкви беспоповцы, следует согласиться с выводом Ю.Е. Кондакова о том, что проблема раскола осталась в годы правления Александра I столь же актуальной, как и ранее[228].

На первую четверть XIX в. приходится и расцвет русского сектантства. Появление большинства еретических сект уходит корнями в XVIII в. Широко известны процессы 1734 и 1745 г. над хлыстами (последователями квакерской ереси), закончившиеся казнями двух обвиняемых и ссылкой в монастыри многих других сектантов «за их богопротивные учения и действия». Из содержания нормативных актов известно, что первые случаи появления квакерской ереси были зафиксированы еще в 1715 г.[229] В 1773 г. правительство впервые обратило внимание на существование секты духоборцев, подвергнув их гонениям в последнее десятилетие XVIII в.[230] Однако настороженное внимание к сектантам, характерное для царствования Екатерины II и Павла I, сменилось политикой веротерпимости в отношении сектантов, особенно духоборцев. В Указе 1805 г. херсонскому губернатору Александр I повелел не рассматривать религиозные заблуждения в качестве преступлений. Карать, по его мнению, следовало только за нарушение порядка, явный соблазн и изуверство[231]. Организованное же им переселение духоборцев в Таврическую губернию (1802–1820) служит ярким примером стремления императора к компромиссу – с одной стороны, не чинить насилия над совестью своих подданных, с другой – не допустить соблазна среди православных[232]. Доказательством служит Именной указ от 26 июля 1807 г., предписывающий отдавать в военную службу в гарнизонные сибирские полки либо отправлять на Нерчинский и Селенгинский казенные заводы духоборцев, виновных в «разглашениях и соблазнах»[233]. Не претендуя на глубокое изучение причин либеральной политики императора в отношении к оппонентам официальной религии, мы не можем не привести весьма интересное соображение, высказанное С.И. Алексеевой, полагавшей, что самодержавие в начале XIX в. стало воспринимать сектантство и раскол как «своеобразный проводник буржуазных отношений»[234]. Этот тезис, безусловно, расширяет наши представления о том внутриполитическом контексте, в рамках которого происходило развитие законодательства о религиозных преступлениях в той его части, которая непосредственно касается раскольников и сектантов.

Одной из немногих сект, с которой государство продолжало вести борьбу, было скопчество. По инициативе императора состоялся Сенатский указ 1808 г., положивший начало практике отдачи скопцов в рекруты. Даже малолетних членов секты следовало отдавать в воинскую службу, правда, только после достижения ими семнадцатилетнего возраста. Поводом к появлению данного нормативного акта стало слишком мягкое, по мнению центральных властей, наказание, наложенное Палатой уголовного суда Орловской губернии на однодворца Егурова. Во время медицинского осмотра было обнаружено, что рекрут – скопец и суд приговорил его к наказанию плетьми и оставлению на прежнем месте жительства под наблюдением полиции. Император не без оснований усмотрел в этом решении суда почву для умножения такого рода преступных деяний[235]. В 1816 г. в связи с умножившимися случаями ритуальных оскоплений, приводивших даже к смертельному исходу, император пришел к выводу о необходимости строгого наказания для духовных лидеров скопчества и оскопителей, хотя комитет министров настаивал на распространении уголовных санкций на всех скопцов. Согласно Сенатскому указу, вышедшему вследствие Именного указа от 18 октября 1816 г., виновных в указанных выше преступлениях следовало отсылать в войска, расквартированные в Сибири и Грузии, а неспособных к воинской службе ссылать на поселение в Иркутскую губернию[236]. Указом от 4 февраля 1818 г., появившимся вследствие высочайшего разъяснения, сделанного 9 декабря 1817 г., это наказание было распространено и на лиц, самостоятельно оскопивших себя из религиозного фанатизма[237]. Однако следует заметить, что в это время Александр I, по всей видимости, испытывая внутренние колебания, старался смягчить участь некоторых скопцов. Так, месяцем ранее он освободил от наказания оскопившего самого себя дворянина Якова Асанова на том основании, что он «высочайшую волю исполнил предварительно», участвуя (как ополченец) в вооруженных действиях в 1812–1814 гг. и дослужившись до звания прапорщика[238].

Гонения на скопцов получили новый импульс, когда генерал-губернатор Санкт-Петербурга граф М.А. Милорадович узнал, что было оскоплено несколько солдат и матросов гвардии и, более того, в секту вовлечены его собственные племянники. По инициативе графа было проведено серьезное расследование, по результатам которого духовного вдохновителя скопчества Кондратия Селиванова заточили в Суздальский монастырь. По результатам слушания в 1821 г. в Синоде дела о скопцах в армии также были отправлены в монастырь штабс-капитан Сазонов и 17 его подчиненных[239]. Дальнейшее ужесточение политики по отношению к скопцам привело к появлению указа от 10 января 1820 г. (опубликованного в июне того же года), повелевавшего ссылать на суконные фабрики в Иркутскую губернию женщин, виновных в оскоплении или самооскоплении[240].

В 1819 г. светская и духовная власть начала борьбу с субботниками (иудействующими). На основании записки, составленной министром духовных дел и народного просвещения, утвержденной комитетом министров и императором, состоялся Синодский указ от 29 июля 1825 г. «О мерах к отвращению распространения Жидовской секты под названием Субботников». Губернскому начальству этим указом предписывалось наставников субботников, а также их помощников «в виде обыкновенного полицейского распоряжения» определить на военную службу, а неспособных сослать в Сибирь, в места как можно более отдаленные, где за ними иметь надзор со стороны полиции. Начальниками предписывалось считать тех, кто отдает распоряжения и дает наставления в иудейском законе. Кроме того, следовало принять меры по изоляции, с одной стороны, субботников от евреев, для чего последних высылали из уездов, населенных иудействующими, с другой – православных от сектантов, которым запрещалось выдавать паспорта для отлучки. В этом же нормативном акте впервые в истории борьбы государства с сектантством и расколом расшифровывается понятие «наружного оказательства» веры и соблазна. Под «наружным оказательством секты» понимались следующие действия: «собрания из разных домов в один для молитвы, обрезание, венчание, погребение и прочие обряды, не имеющие сходства с Христианскими». Соблазн определялся как «всякое действие при Христианине, противное его Вере, и в особенности хула и насмешки над правилами Церкви и над теми, кто следует оным». Весьма любопытны также меры, предпринятые авторами закона для дискредитации секты в глазах верующих. Представляется уместным полностью процитировать п. 13 раздела «А»: «Как ничто не может иметь большаго влияния над простым народом как презрение или посмеяние над заблуждениями, то в сношениях местных начальств именовать субботников Жидовскою сектою и оглашать, что они подлинно суть Жиды; ибо настоящее их наименование Субботников или придерживающихся Моисееву Закону, не дает народу точнаго о секте сей понятия и не производит в нем того к ней отвращения, какое может производимо быть убеждением, что обращать стараются их в Жидовство». С этой целью также запрещалось разглашение действительного числа субботников[241]. Закон при всей своей строгости явно направлен не на ликвидацию секты, а на противодействие ее распространению. Наружное оказательство и соблазн не влекут за собой наказания. Главным средством борьбы с ересью становится «кроткая проповедь» миссионера и обучение детей сектантов в училищах[242]. Одним из способов прекращения дальнейшего распространения ересей в 20-е гг. XIX в., по замыслу духовных властей, было публичное покаяние сектантских учителей перед совращенными ими[243].

Наступление эпохи правления Николая I стало новой вехой во взаимоотношениях государства и сектантов. Уже в первый год его царствования появляются два указа, направленных на уничтожение пробелов в праве, позволяющих уходить от ответственности сектантам, совершившим уголовные преступления. Высочайше утвержденное положение комитета министров от 30 января 1826 г., по замыслу законодателя, пресекало попытки скопцов выгородить в ходе следствия как самих себя, так и лиц, произведших над ними изуверскую операцию. Отныне предписывалось наказывать по положению 1816 г. тех, кто на допросах будет утверждать:

– что они были оскоплены уже умершими или неустановленными лицами;

– они были оскоплены насильственным образом, в несознательном возрасте, во время сна и при подобных обстоятельствах;

– их оскопление происходит от болезни и несчастных случаев[244].

Аналогичный нормативный акт, изданный 8 июня 1826 г., был направлен на борьбу с попытками представителей так называемой ереси жидовствующих избежать уголовной ответственности, используя для отправления обрядов несовершеннолетних и женщин. Кабинет министров постановил отсылать женщин и детей на казенные фабрики, а также подвергать уголовному преследованию лиц, виновных в «принуждении или соглашении» малолетних к проведению обрядов[245].

И наконец, в 1830 г. появился нормативный акт, ознаменовавший собой начало непримиримой борьбы государства с расколом и ересями. Этот закон наглядно демонстрировал тождественность в глазах правительства таких явлений, как раскол и вредная ересь. Более того, в некоторых случаях понятие «раскол» употребляется как родовое в отношении целого ряда сект. В число особенно вредных ересей были включены: духоборцы, иконоборцы, молокане, иудействующие (жидовствующие)[246]. В качестве уголовно наказуемых деяний, субъектами которых могут выступать члены данных сект, называются: распространение ереси и привлечение к ней (совращение), соблазн, буйства и дерзости по отношению к православной церкви, духовенства и веры (п. 1), повторное отпадение от православия (п. 8). Виновных в действиях, предусмотренных п. 1 закона 1830 г. полагалось зачислять в качестве солдат в кавказский корпус, кроме негодных к строевой службе и женщин, которых следовало ссылать в Закавказье (п. 2). При этом отданные по решению суда в солдаты сектанты лишались права на отпуск и отставку (п. 6). Кроме того, предписывалось также прекратить всякое переселение членов вредных сект в Новороссийский край, отправляя их исключительно к единоверцам в Закавказье (п. 3). Не допускалось назначение на общественную должность, «соединенную с правом власти», последователей вредных сект в тех населенных пунктах, где проживали православные (п. 11). Обратившиеся в православие до суда согласно закону 1824 г. оставлялись на прежнем месте жительства, после суда получали дозволение селиться во внутренних губерниях, приписываясь к городскому или сельскому обществу, и даже освобождались на три года от платежа податей (п. 5). Принявшие православие духоборцы из числа донских казаков зачислялись обратно в казачье звание (п. 7). Лица, повторно перешедшие в секты, признанные правительством вредными, подлежали ссылке в Закавказье без права возвращения (п. 8). Наставники и последователи тех сект, которые практиковали «жестокое изуверство» и «фанатические покушения на жизнь свою и других», подлежали тем же наказаниям, что и лица, совершившие убийство или попытку самоубийства (п. 10). Сложившаяся практика отправки сектантов на военную службы вызвала к жизни Именной указ от 29 января 1832 г., запрещавший ограничивать в правах тех «раскольников», которые попали в солдаты не по решению суда и прилежно несут службу[247]. Следует заметить, что гл. 3 «О наказаниях за ересь и раскол» в разделе II Свода законов представляет собой компиляцию выдержек из упомянутых выше законов 1826 и 1830 гг. (ст. 192–199).

Уложение 1845 г. и последующие его редакции сохраняют основные положения Свода законов 1832 г., а также заимствуют некоторые нормы из законодательства эпохи правления Александра I. В частности, в данном Уложении нашли отражение усилия, направленные на пересмотр в сторону ужесточения законодательства о раскольниках, предпринятые II отделением Его Императорского Величества канцелярии в 1834 г.[248] Второе отделение «О ересях и расколах», второго раздела Уложения 1845 г. включает в себя 11 статей (ст. 206–217). Для Уложения может быть применено условное деление статей на следующие группы в зависимости от субъекта преступления:

– статьи, касающиеся последователей всех ересей и расколов, как существующих в Российской империи на момент принятия Уложения, так и возникших позже (ст. 206, 210, 213);

– статьи, касающиеся последователей сект, которые были или будут признаны особо вредными: духоборцы, иконоборцы, молокане, иудействующие, скопцы (ст. 207, 208);

– статьи, касающиеся последователей ересей, «соединенных с свирепым изуверством и фанатическим посягательством на жизнь свою и других или же с противонравственными, гнусными действиями» (ст. 212), а также статьи, касающиеся скопцов, то есть секты, несомненно подпадающей под это определение (ст. 211 и 212);

– статьи, касающиеся исключительно старообрядцев (ст. 214, 215);

– статьи, направленные исключительно на борьбу с сектой иудействующих (ст. 209, 216, 217).

Законодательство о сектантах существенно усложнилось во многом благодаря появившемуся в 1842 г. делению (на основании мнения Синода) всех сект на три степени: вреднейшие, вредные, менее вредные. К вредным сектам относили те из них, которые отрицали священство и таинства, отличались демократическим духом. К вреднейшим сектам были отнесены те, которые отвергали брак и молитву за царя, хулили православную церковь и таинства, а любую власть называли антихристовою (иудействующие, молокане, хлысты, скопцы, духоборцы и часть беспоповщинских сект)[249]. Распространение раскола по общему правилу каралось лишением всех прав состояния и ссылкой на поселение из европейской части России – в Закавказье, из Закавказья и Ставропольской губернии – в Сибирь, из Сибири – в наиболее отдаленные ее места. Тому же наказанию подвергались раскольники, виновные в явном оскорблении Православной церкви и ее духовенства (ст. 206). Если распространителем раскола выступал последователь одной из особенно вредных сект, закон требовал его поселения в тех же регионах, но непременно изолированно от коренного населения и других ссыльных (ст. 207). Официальное толкование, данное в 1869 г., указывало на то, что уголовно не наказуемым считается распространение ересей среди неправославных, если оно не повлекло за собой совращения, за исключением скопческой ереси и учений других, особо вредных сект[250]. Тому же наказанию подвергались последователи изуверских сект независимо от того, предпринимали ли они попытку распространения своего учения (ч. 1 ст. 212). Распространение ереси и раскола, сопровождаемое насилием или другими увеличивающими вину обстоятельствами (не указанными законодателем), каралось лишением всех прав состояния и каторжными работами на время от 12 до 15 лет, с применением телесных наказаний для представителей непривилегированных сословий (ст. 210). Кроме того, сохранялась введенная еще в 1830 г. норма, карающая вечной ссылкой лиц, вторично отпавших из православия в раскол (ст. 213).

Сокрытие факта принадлежности к секте, признанной по закону особо вредной, в целях приписки к городскому сословию расценивалось как «лживое о себе показание» и наказывалось отдачей в военную службу в кавказский корпус либо, в случае негодности к военной службе (в том числе и нестроевой), ссылкой в Закавказский край (ст. 208).

Относительно скопцов действовали следующие нормы. За ритуальное оскопление других (независимо от применения или неприменения насилия) полагалось наказание в виде лишения всех прав состояния и ссылки на каторжную работу на срок от 4 до 6 лет, с телесным наказанием и наложением клейм для лиц, не освобожденных от этого законом (ч. 1 ст. 211). За самооскопление – ссылка на поселение в Сибирь или Закавказье (ч. 2 ст. 211).

Распространение и приобретение с целью употребления в богослужении раскольнических книг, напечатанных не в Московской Синодальной или единоверческих типографиях, совершенное впервые, каралось денежным штрафом от 100 до 200 рублей, повторно – штрафом и заключением в тюрьму на срок от 3 до 6 месяцев (ст. 214). Статья 215 предусматривала санкции за устройство раскольничьих скитов, починку и устройство молельных домов, обращения частных зданий в публичные молельни и т.п., независимо от того, совершались ли в них богослужения[251]. По мнению Г.Е. Колоколова, именно эта мера николаевского правительства способствовала переходу многих беспоповцев в изуверские секты[252]. Относительно небольшое количество норм, касающихся раскольников, во многом связано с тем, что значительное число статей, регламентирующих методы борьбы с расколом, присутствует в Уставе о предупреждении и пресечении преступлений (ст. 47–54, 60–91 Устава 1857 г.).

Статья 209 предусматривала наказание для лиц, допускавших малолетних к участию в обрядах секты иудействующих. Наказание следовало такое же, как за распространение еретических учений. В отличие от предшествующего законодательства наказанию подлежали не лица, виновные в допущении малолетних к обрядам, а родители или воспитатели (ч. 1 ст. 209). Сами дети подлежали отдаче на казенные заводы или в военные кантонисты (ч. 2 ст. 209). С 1860 г. в связи с ликвидацией батальонов и полубатальонов кантонистов в качестве наказания для детей остается только работа на казенных предприятиях[253]. Статьи 216 и 217 восходят к нормам, зафиксированным в Законе 1825 г. «О мерах к отвращению распространения Жидовской секты, под названием Субботников». Согласно ст. 216 еврей, самовольно возвратившийся в места распространения жидовской ереси, подвергался наказанию розгами и отдаче в солдаты либо, в случае неспособности к военной службе, ссылке на Кавказ. Наказанию подлежал также и владелец (арендатор) имения, давший пристанище еврею, а равно и простой обыватель (ст. 217).

Уложение в редакции 1857 г. было дополнено двумя статьями (ст. 222 и 227). Первая из них предусматривала такое же наказание, как и за самооскопление, как скопцу, в паспорте которого не было пометки об известном физическом недостатке, так и его нанимателя, принявшего скопца к себе в дом. Статья 223 расширяет трактовку особенно вредных сект. Отныне к ним относятся не только ереси, соединенные со «свирепым изуверством и фанатическим посягательством на жизнь свою и других», но и с «противонравственными, гнусными действиями» (ч. 1 ст. 223). И.П. Якобий не без оснований полагает, что данное изменение в тексте закона – неуклюжая попытка подвести законодательную базу под преследования хлыстов, обвинения которых в ритуальных убийствах оказались несостоятельными. Теперь основанием для их преследования становились внешние проявления культа – свальный грех во время радений и внебрачное сожительство[254]. Статья 227 запрещала молоканам нанимать в качестве слуг или работников православных, а равно и самим наниматься к последним. Обе нормы впервые появились в законодательстве в 1847 г. Из Уложения в редакции 1866 г. исключаются статьи, направленные против молокан, желающих нанять на работу православных и евреев, поселившихся в местах распространения учения субботников (ст. 227–229 по Уложению 1857 г.).

Процесс пересмотра оснований для деления сект по степени общественной вредности был начат еще в 1864 г.[255] С конца 60-х гг. стали раздаваться призывы обнародовать мотивы распределения Министерством внутренних дел сект на степени гласными, что соответствовало бы новому «судебному порядку»[256]. По отношению к раскольникам и целому ряду сект вводится новый термин – «непризнанные, но терпимые исповедания»[257]. Законом 1883 г. было упразднено деление сект на менее и более вредные, принимавшееся ранее во внимание при определении меры наказания за распространение учения. В Уложении 1885 г. сохраняются особые нормы лишь в отношении скопцов и других изуверских сект. Конкретизируется место ссылки скопцов – отдаленный край Восточной Сибири (ст. 197; ст. 201, ч. 2). Не в пользу скопцов меняется содержание ст. 204, предусматривающей возможность возвращения из ссылки для всех еретиков, обратившихся в православную веру, кроме скопцов. Из Уложения исчезают статьи, карающие за незаконную приписку сектантов к городовым обществам и допущение участия детей в богослужениях субботников.

Весьма вероятно, что причина исключения из Уложения многих норм, осложнявших жизнь сектантам, кроется не столько в стремлении светских властей сделать шаг на пути к свободе вероисповедания, сколько в осознании неэффективности карательной политики. В обществе зрело осознание того факта, что суровая кара за принадлежность к сектам толкала многих их последователей на переход из сект менее вредных в секты более вредные, поскольку обряды в последних были проще, и, следовательно, уменьшался шанс попасть в руки правосудия. Кроме того, даже оказавшись на скамье подсудимых, многие скопцы и хлысты, скопившие немалые капиталы, покупали благосклонность судей[258].

В Уложении 1885 г. нашло отражение стремление правительства возобновить курс, направленный на прекращение бессмысленных и бесперспективных попыток прекратить распространение старообрядчества путем принятия законов, ограничивающих их права. Прежнее законодательство, носившее в отношении раскольников «ограничительно-запретительный и карающий характер», было отражением позиции официальных органов, рассматривающих старообрядцев «как потенциальную опасность для стабильности государства, как временное зло, которое подлежит уничтожению»[259]. Весьма либеральный для своего времени проект реформ был составлен еще в 1864 г. Имеется в виду докладная записка, представленная императору Александру II Комитетом по делам раскола. С 1862 по 1873 г. вышло несколько постановлений, дозволявших старообрядцам вступать в купеческие гильдии и занимать общественные должности. Наконец, в связи с введением всеобщей воинской повинности 19 апреля 1874 г. появился на свет весьма важный для старообрядцев закон о браках раскольников. Он прекратил действие нормы, предписывающей крестить детей раскольников по православному обряду, и признал действительными (правда, как гражданские) браки староверов[260].

Необходимость нормализации отношений с одной из наиболее экономически активных категорий населения была столь очевидна, что даже несмотря на отчаянное противодействие обер-прокурора Синода К.П. Победоносцева, считавшего раскольников злейшими внутренними врагами Православной церкви, Александр III согласился подписать закон 1883 г., принятие которого повлекло за собой пересмотр ст. 205 и 206 в Уложении 1885 г. Согласно этому закону раскольники получили право собираться для общественной молитвы не только в частных домах, но и в специальных зданиях. Кроме того, был положен конец практике деления сект на более и менее вредные. В.Е. Волков не случайно назвал закон от 3 мая 1883 г. (получивший окончательную санкцию в 1 мая 1884 г.), несмотря на имеющиеся в нем пробелы, «одним из важнейших законодательных актов начала царствования», имеющим «принципиальное значение для будущего»[261].

Уложение 1885 г. сохраняет санкцию за продажу и распространение незаконно изданной раскольнической литературы (максимальное наказание – тюремное заключение на 4 месяца), но исключает уголовную ответственность за использование данных книг в богослужении (ст. 205). По-прежнему запрещается устройство раскольнических скитов, но допускается (с разрешения губернатора) ремонт и возобновление раскольнических молитвенных зданий, а с разрешения министра внутренних дел – перестройка старых раскольнических молитвенных зданий и сооружение новых. Те же действия, предпринятые без соответствующего разрешения, влекли за собой санкции в виде тюремного заключения на срок от 4 до 8 месяцев (ст. 206).

Сделанные государством шаги были расценены обществом крайне неоднозначно, либо как чрезмерные, либо как недостаточные. Следующие 20 лет – период острой полемики в публицистике по вопросу терпимости закона в отношении сектантов. К концу XIX в. стало очевидно, что раскол общественного мнения по отношению к законодательству о религиозных преступлениях сектантов перешел в другую фазу – свою гражданскую позицию по этому злободневному вопросу выработали судьи. Сторонники бескомпромиссной борьбы с врагами православия понимали, что в условиях обостренного интереса населения к делам, связанным с сектантством, каждый оправдательный приговор производил «сенсацию» в местном обществе и ронял авторитет господствующей церкви[262]. Однако на основании отчетов Андреевского братства за 1886–1887 гг. В.В. Есипов сделал вывод об отсутствии единой позиции даже среди членов судейской корпорации. В одних волостях штундистов наказывают за богохульство, кощунство и совращение, а в других, симпатизируя сектантам за их трезвенный образ жизни, аккуратность в уплате налогов и прочие достоинства, при обвинении в тех же преступлениях оправдывают, не останавливаясь перед запугиванием свидетелей, закрывают глаза на вопиющие случаи оскорбления православных священников и церкви[263].

Наличие изуверских сект в немалой степени затрудняло решение вопроса о мере наказания за распространение сектантских учений и совращение. С одной стороны, была очевидна их чрезмерная суровость[264], с другой – громкие дела о скопцах, взбудоражившие Россию в 1868, 1871, 1876 гг., подталкивали ученых-юристов к мысли о том, что невозможно отказаться от строгих наказаний, и ссылка изуверов в отдаленные места Сибири является необходимой мерой общественной безопасности[265]. За примерное наказание скопцов выступала и общественность в лице присяжных заседателей. Если в 1889–1893 гг. суды присяжных оправдали 34,3 % обвиняемых в совершении уголовных преступлений, 28,4 % обвиняемых в совершении религиозных преступлений, то обвиняемых по статьям, связанным со скопчеством, оправдали лишь в 11,2 % случаев[266]. Даже В.Д. Спасович, убежденный сторонник свободы веры, считал возможным преследо