Введение. Лично для меня углублённое понимание концепции Mrs Klein, названной ею «маниакальная защита», приходит с постепенным углублением моего понимания того

 

Лично для меня углублённое понимание концепции Mrs Klein, названной ею «маниакальная защита», приходит с постепенным углублением моего понимания того, что такое внутренняя реальность. Три-четыре года назад я противопоставил понятия «фантазия» и «реальность», что заставило моих друзей — не психоаналитиков сказать мне, что использование мною слова «фантазия» отличается от принятого использования этого термина. Я ответил на их возражения, что недопонимание неизбежно, поскольку (как, например, с использованием в психоанализе слова «тревога») было бы легче объяснить изобретение нового слова, чем применять уже существующее слово с новым смысловым оттенком.

Постепенно, однако, я обнаружил, что использую слово «фантазия» в его обычном значении, и пришел к идее сравнения внешней реальности не столько с фантазией, сколько с внутренней реальностью.

Отчасти то, что я рассматриваю, является игрой слов, поскольку, пока не будет достаточно серьезного отношения к «фантазии», сознательной и бессознательной, не будут прилагаться усилия к использованию термина внутренняя реальность. Более того, на мой взгляд, может быть для кого-то изменение в терминологии повлечет за собой более глубокую веру во внутреннюю реальность.[1]

Связь между этим вступлением и названием моей статьи — «Маниакальная защита» — состоит в том, что частично оно само является маниакальной защитой от полного определения внутренней реальности. Существуют колебания в способности принимать во внимание внутреннюю реальность, связанные с собственной депрессивной тревогой. Следствием оказывается то, что однажды в психоаналитической практике пациент, который использует главным образом маниакальную защиту, предоставляет материал, который бросает вызов любой существующей в это время интерпретации; однако заметки об ассоциациях этого времени могут сделать вполне понятным прочтение материала в последующем.

Новое понимание заставляет нас вновь объявить о «бегстве в реальность» (Searl, 1929) как о бегстве от внутренней реальности, а не от фантазии. Внутренняя реальность описывает сама себя в терминах фантазии, и все же это понятие не синонимично фантазии, так как используется для обозначения той фантазии, которая является индивидуальной и организованной, и исторически относящейся к физическим переживаниям, возбуждениям, удовольствиям и боли младенчества. Фантазия — это часть усилий индивида по обращению с внутренней реальностью. Можно сказать, что фантазии[2]и сны наяву являются всемогущей манипуляцией внешней реальностью. Всемогущий контроль реальности подразумевает фантазии о реальности. Индивид достигает внешней реальности через всемогущие фантазии, выработанные в усилиях уйти от реальности внутренней.

В последнем параграфе своей статьи («Бегство в реальность» 1929) мисс Searl пишет: «…в опасности (ребенок) хочет сохранить идеальных, любящих и любимых, родителей всегда с собой, без страха сепарации; в то же самое время он (ребенок) в ненависти хочет разрушить злых, требовательных родителей, которые оставляют его, подвергая внушающим страх опасностям неудовлетворенного либидинозного напряжения. Т. е. во всемогущей фантазии ребенок съедает одновременно и любящих и требовательных родителей…».

Я чувствую, что момент, который здесь опущен — это признание отношения к объектам, которые ощущаются существующими внутри. Может показаться, что то, с чем мы встретились, это не просто фантазия об объединении хороших и плохих родителей, мы сталкиваемся с фактом, которого ребенок в значительной степени не сознает (по тем же причинам, которые действуют во взаимоотношениях ребенка с внешними родителями), а именно тем, что садистические атаки продолжаются внутри ребенка: атаки на хороших или взаимно любящих друг друга родителей (потому что, будучи счастливыми вместе, они являются фрустрирующими), атаки на родителей, которые становятся плохими из-за ненависти, защита от плохих объектов, которые теперь угрожают также и Эго, а также попытки уберечь хорошее от плохого и использовать плохое для противодействия плохому, и т. д.

Всемогущие фантазии это не столько внутренняя реальность сама по себе, сколько защита от ее принятия. В этой защите можно найти бегство во всемогущие фантазии, а также бегство от одних фантазий к другим и в результате бегство к внешней реальности. Поэтому мне кажется, что нельзя сравнивать и противопоставлять фантазию и реальность. В заурядных книгах о приключениях мы часто видим, как автор убегает в детские мечты, а затем использует реальную действительность как точно такой же полет фантазии. Он не осознает внутреннюю депрессивную тревогу, от которой бежал. Он ведет жизнь, полную случайностей и приключений, которую точно описывает. Но на читателя он производит впечатление относительно неглубокой личности по той причине, что автор-путешественник утверждает свою жизнь на отрицании индивидуальной внутренней реальности. Поэтому многие переходит с облегчением от подобных писателей к другим, которые могут допустить депрессивную тревогу и сомнение.

В течение анализа можно проследить уменьшение маниакальной защиты в поведении и фантазиях пациентов. По мере снижения депрессивной тревоги и возрастания веры в хорошие внутренние объекты в результате анализа маниакальная защита становится менее интенсивной и менее необходимой, а также менее заметной.

Можно связать уменьшение всемогущих манипуляций, контроля и обесценивания до нормы с той степенью маниакальной защиты, которая используется всеми в повседневной жизни. Например, кто-то видит, как в мюзик-холле на сцену выходят танцоры, обученные выглядеть энергично и живо. Можно сказать, что здесь имеет место первичная сцена, или эксгибиционизм, или проявление анального контроля, или мазохистическое подчинение дисциплине, или вызов Супер-Эго. Раньше или позже кто-то добавит: это ЖИЗНЬ. Как бы то ни было, главным в представлении является отрицание смертности, защита от депрессивных идей «смерти внутри», сексуализация же здесь вторична.

А как насчет таких вещей как бесконечно работающее радио? А как насчет жизни в городе вроде Лондона с его шумом, который никогда не прекращается, и огнями, которые никогда не гаснут? Все это иллюстрирует получение защиты от внутренней смерти через реальность и использование маниакальной защиты, которая может быть вполне нормальной.

Опять же, в отчетах о состоянии двора и в светских новостях в наших газетах, мы должны в соответствии со всеобщей потребностью постулировать уверенность в защищенности против идей болезни и смерти королевской семьи и аристократии. Подобные заверения могут быть даны с помощью публикации достоверных фактов. Но не существует никакого заверения, способного защитить нас от разрушения и дезорганизации соответствующих фигур во внутренней реальности. Слов «Боже храни Короля» недостаточно, чтобы сказать, что мы хотим спасти короля от бессознательной ненависти, которую к нему питаем. Мы можем сказать, что в бессознательной фантазии мы действительно убиваем его, и хотим спасти его от нашей фантазии. Но это будет злоупотреблением словом фантазия. Я предпочитаю говорить, что в нашей внутренней реальности внутренний отец все время убивается, обкрадывается, сжигается и разрубается на куски, и мы приветствуем персонализацию этого интернализованного отца мужчиной, которому мы можем помочь спастись. Дворцовый траур — это обязательный порядок, который отдает дань нормальности траура. В маниакальной защите траур не может быть испытан.

В колонке королевского двора в наших газетах сообщается и предсказывается передвижение аристократии, и в этом можно увидеть тонко завуалированный всемогущий контроль над личностями, которые стоят за внутренними объектами.

Безусловно, едва ли можно обсуждать вообще, является ли подобный механизм нормальным приобретением уверенности через реальность или ненормальной маниакальной защитой, однако возможно обсуждать использование защиты, с которой мы встречаемся в процессе анализа пациента.

В маниакальной защите отношения с внешними объектами используются как попытка уменьшить напряжение во внутренней реальности. Но характерной чертой маниакальной защиты является то, что индивид не способен полностью поверить в жизненную силу, которая отрицает смерть, так как он не верит в собственную способность к объектной любви; поскольку исправление реально только тогда, когда признается разрушение.

Возможно, отчасти наши трудности в достижении согласия по поводу термина для явления, которое в настоящее время называют маниакальной защитой, непосредственно связаны с природой самой маниакальной защиты. Ничему не может помочь и замечание, что слово «депрессия» используется не только в научной, но и, довольно точно, в разговорной речи. Не просматривается ли в этом интроспекция, которая сопровождает депрессию? Тот факт, что не существует разговорного термина для маниакальной защиты, может быть связан с недостатком самокритики, который сопровождает ее клинические проявления. Согласно истинной природе маниакальной защиты мы можем ожидать неспособности достичь понимания ее с помощью интроспекции в тот момент, когда эта защита действует.

Когда мы в депрессии, мы чувствуем подавленность. Когда у нас действует маниакальная защита, мы менее всего чувствуем, что защищаемся от депрессии. В такие моменты мы скорее чувствуем приподнятое настроение, счастье, занятость, возбуждение, нам смешно, мы всеведущи, «полны жизни», и в тоже время нас меньше, чем обычно интересуют серьезные вещи и ужасы ненависти, разрушения и убийства.

Не хочу утверждать, что в анализе прошлого[3]самые глубокие бессознательные фантазии, которые (следуя Фрейду) я здесь называю «внутренней реальностью», не достигались. Изучая психоаналитическую технику, мы учимся интерпретировать в пределах переноса. Полный анализ переноса дает анализ внутренней реальности. Но понимание последней необходимо для ясного понимания переноса.