БРИТАНСКИЙ ПОРОДНЫЙ СТАНДАРТ 1986 ГОДА 11 страница

Выше я сказал, что присутствие лекарственных частиц в гомеопатических разведениях еще нисколько не доказывает их способности производить какое- либо терапевтическое действие. Теперь скажу наоборот, что точно и экспериментально доказанная способность гомеопатических лекарств производить при известных условиях терапевтическое и даже физиологическое действие неопровержимо доказывает существование в них лекарственных частиц или молекул, или, по крайней мере, известного деятельного состояния материи. Поэтому первоначальный силлогизм должен быть перестроен следующим образом:

Первая посылка: нет действия без причины.

Вторая посылка: гомеопатические лекарства способны при известных условиях оказывать терапевтическое и даже физиологическое действие; откуда

Заключение: ergo действие это должно иметь свою причину, предполагая в данном случае известную материальную причину, которая, тем не менее, может ускользать от обыкновенного физического и химического анализа.

Могу еще упомянуть об интересных опытах, произведших большую сенсацию во Франции, о которых упоминал профессор Тарханов, именно об опытах над действием лекарств на расстоянии на загипнотизированных людей. Из этих опытов оказывается, что одного приближения лекарства, содержащегося в плотно закупоренном пузырьке, к загипнотизированному достаточно, чтобы вызвать у него известные патогенетические симптомы этого лекарства, например, рвотное лекарство вызывает рвоту, стрихнин — судороги, атропин — расширение зрачка и т.д. Я не особенно ссылаюсь на эти опыты, потому что они требуют еще проверки, но в случае их экспериментального подтверждения, конечно, они будут служить важным подтверждением нашей гомеопатической дозологии, так как тут действие лекарства зависит не от внушения или какого-либо психического влияния, а от одного прикосновения или даже приближения лекарства к телу субъекта, причём тут действует, так сказать, лекарственная атмосфера, окружающая этот пузырек.

Я могу еще указать на чрезвычайно тонкий способ исследования, дающий возможность обнаруживать присутствие вещества в 30-х и даже более высоких гомеопатических разведениях. Я говорю о невральном анализе профессора Йerepa. Способ этот так тонок и своеобразен и так далеко оставляет позади себя все самые тонкие методы исследования, например, посредством усовершенствованных микроскопов, спектрального анализа и т.д., что мне не хотелось бы говорить что бы то ни было ни за, ни против него, не подвергнувши его строгому личному испытанию. К сожалению, желание мое заняться прошлым летом этим методом исследования под руководством самого профессора Йerepa не могло осуществиться, вследствие чего я и вынужден был отложить эти опыты на неопределенное время. Поэтому теперь предпочитаю оставить вопрос о гомеопатических дозах in statu quo, без опоры невральнаго анализа. О результате же моих будущих наблюдений, когда они состоятся, не замедлю сделать доклад коммиссии Педагогического музея, а затем, быть может, буду иметь случай довести их и до сведения публики, быть может, в этой самой аудитории5.

Вы, конечно, заметили, милостивые государыни и милостивые государи, что я до сих пор говорил почти исключительно о физико-химическом и физиологическом действии гомеопатических лекарств, т.е. о возможности их действия на неорганическую и органическую природу и, в частности, на здоровый человеческий организм. Этим я, так сказать, делал уступку логической непоследовательности или вынужденной увертливости наших противников. В самом деле, когда они вам говорят: докажите нам ad aculos действие гомеопатических лекарств, вызовите пот, понос, слюнотечение, рвоту, расширение зрачка, и т.п., словом, произведите на наших глазах явное и несомненное физиологическое действие гомеопатических лекарств, то они или не понимают требование нашей дозологии, т.е. не понимают сущности спора, или же уклоняются от предмета спора, переносят центр тяжести диспута на вопросы, не подлежащие спору, опровергают такие положения, которые нами не поддерживаются — словом, применяют тот вид отлагательного софизма, который постоянно употребляется в случаях, когда оппонент боится прямо и честно подступить к спорному вопросу, не будучи в состоянии его опровергнуть, и который имеет целью избежать необходимости рассмотрение вопроса по существу. Для устранения такого софизма, нужно только ясно и точно определить и установить положение спорного вопроса.

Итак, мы вовсе не утверждаем, чтобы посредством наших гомеопатических лекарств, особливо в высоких разведениях, можно было бы производить абсолютные физиологические эффекты, хотя из всего мной сказанного вы видите, что мы не отрицаем этой возможности на восприимчивых или чувствительных организмах, ограничивая, так сказать, сферу этой возможности случаями идиосинкразии, т.е. существования эксквизитной восприимчивости организма к известным специфическим раздражителям. Я имел честь вам разъяснить прошлый раз, что главный и самый ценный материал нашей гомеопатической фармакологии основан на наблюдении действия лекарственных веществ в обыкновенных физиологических и фармакологических или несколько меньших дозах, и что для изучения тонкой характеристики действия лекарственных веществ мы уменьшаем величину лекарственного приема до тех пор, пока он еще в состоянии производить физиологическую реакцию в здоровом организме. Следовательно, мы не оспариваем, что для физиологических эффектов потребны в большинстве случаев и физиологические дозы лекарства, но мы утверждаем, что во всякой идиопатической, т.е. первичной и самостоятельной болезни, аналогичной с другой, ранее изученной лекарственной болезнью, это лекарственное вещество будет в состоянии излечить эту родственную ему болезнь и притом обыкновенно в дозе, несравненно меньшей, чем физиологическая, но насколько меньшей — это вопрос индивидуальный: раз в 1-м децимальном, в другой раз — в 30-м центесимальном делении. Мы, значит, утверждаем, что гомеопатические лекарства, даже в высочайших делениях, способны производить терапевтический эффект. Противники наши тотчас возражают, что это, очевидно, невозможно, потому что если лекарство не в состоянии произвести физиологическое действие, то ео ipso оно не будет в состоянии произвести терапевтического действия. Но это опять софизм, известный под названием petitio principii, посредством которого допускается верным и доказанными именно то, что составляет спорный вопрос и ещё требует доказательства. Мы не оспариваем, что для аллопатического лечения, действующего на здоровые части организма и стремящегося вызвать в них грубый физиологический эффект, потребны и физиологические дозы лекарств. Но мы утверждаем, что для гомеопатического лечения, действующего не на здоровые, а на больные части, весьма чувствительные к своим специфическим раздражителям, и имеющего целью вызвать в них не грубое физиологическое, а только динамическое действие, мы утверждаем, я говорю, что для гомеопатического лечения терапевтическая доза необходимо должна быть меньше физиологической. Эта необходимость вам, может быть, станет понятнее, если вы мысленно сравните себе состояние больного и здорового организма с известными состояниями физического paвновесия тел. Здоровый организм находится в состоянии устойчивого равновесия, для нарушения которого потребно приложение довольно значительной силы. Больной же организм находится в состояли неустойчивого равновесия, и вывести его из этого состояния чрезвычайно легко посредством самой незначительной силы, особливо когда она действует в направлении наименьшей устойчивости. Точно так же больной организм, находящейся в состояни известного болезненного расстройства, легче всего поддается действию таких раздражителей, которые способны вызвать в нем подобное же расстройство, т.е. действуют в одном направлении с болезнью, и гомеопатические лекарства только потому и действительны в малых приемах, что производят однородное или аналогичное раздражение в больных частях. Вирхов, помните, говорит, что минимум весьма энергического раздражителя может иметь весьма продолжительное и сильное каталитическое действие. Но всякое лекарственное вещество, действуя на больные органы и ткани, находящиеся с ним в избирательном, предпочтительном или специфическом сродстве, является по отношению к этим органам и тканям весьма энергическим раздражителем, или, другими словами, больные органы и ткани находятся в состоянии чрезмерной восприимчивости или идиосинкразии к своим гомеопатическим раздражителям. Поэтому, если физиологическая идиосинкразия составляет своего рода редкость или исключение, то терапевтическая идиосинкразия больных частей к своим гомеопатическим лекарствам является общим правилом, физиологическим законом, в котором и заключается ключ к пониманию этой способности действия гомеопатических лекарств в бесконечно малых приемах на своих чувствительных физиологических реагентов. Следовательно, весь вопрос состоит в том, чтобы испытать чувствительность больного организма к его специфическими раздражителями и определить границу реакции, и принцип исследования тут должен быть тот же самый, как и тот, который прилагается к исследованию всякого другого факта и явление природы, т. е. опыт и наблюдение. Смешно спорить и спекулировать о том, что прямо и легко разрешается простым экспериментом. Когда Галилей открыл своим телескопом спутники Юпитера, то его современники и знаменитые в то время астрономы отказывались верить этому открытию, потому что эти спутники невидимы простым глазом, а первый профессор Падуанского университета, фамилию которого я забыл, упорно отказывался смотреть в телескоп, и вообще по всему этому вопросу была поднята целая буря толков и пересудов, между тем как вопрос просто разрешался наблюдением. Точно так же, когда мы говорим, что мышьяк может быть обнаружен в весьма разведённых растворах посредством маршевского аппарата, то для проверки нужно взять прибор, содержащий цинк и серную кислоту, т е. выделяющие водород, и прибавить известное количество кислородных соединений мышьяка, причём образующийся от действия водорода в момент его выделения из серной кислоты мышьяковистый водород, при прохождении через накаленную стеклянную трубку, легко разлагается на водород и металлический мышьяк, который и осаждается в виде блестящего слоя на трубке, ниже накаленного места. Это и есть известная, весьма чувствительная реакция Марша на мышьяк. Что бы вы сказали химику, если бы он сказал: "Не верю этой чувствительности". Вы бы ему ответили: "Испытайте, милостивый государь, тогда сами увидите". Или хорош был бы химик, который отказался бы поверить столь чувствительной реакции на мышьяк на том основании, что мышьяк не может быть открыт какой-нибудь другой, ну, хотя бы фелинговской реакцией, которая чувствительна на сахар. А между тем, в таком смешном и карикатурном положении находятся врачи, спорящие о невозможности действия гомеопатических лекарств, отказывающиеся верить этому действию или предлагающие проверить их действие посредством физиологических реакций на здоровом организме, что равносильно желанию открыть мышьяк посродством фелинговской реакции на сахар. Когда мы говорим, что гомеопатические лекарства способны оказывать терапевтическое действие, то реагентом на известное лекарственное вещество является больной организм, находящийся в элективном сродстве с лекарственным веществом, причем реация, вытекающая из взаимодействия между лекарственным веществом и больным организмом, выражается в виде восстановления патологически расстроенных его функций к физиологической норме, т.е. в виде искусственного излечения или выздоровления. Поэтому, по самому существу предмета, весь спор только и может и должен быть разрешен не на основании беспочвенных отзывов медицинских факультетов или журнальных постановлений Медицинского совета, а на твердой и незыблемой почве терапевтических опытов и наблюдений. Поэтому, если какой-нибудь отважный экспериментатор возьмется на ваших глазах проглотить целую гомеопатическую аптеку в доказательство ничтожности гомеопатических лекарств, то вы, конечно, не будете опасаться за его драгоценную жизнь — она вне всякой опасности, потому что наши лекарства рассчитаны для произведения не физиологических, а терапевтических действий. Но если этот самый испытатель будет иметь несчастье заболеть когда-нибудь воспалением легких, от чего храни его Бог, то я желал бы видеть, куда денется вся его храбрость, если он станет в это время испытывать на себе действие тех лекарственных веществ, которые имеют способность также вызывать воспаление легких в здоровом человеке, например, фосфор, и притом в том самом низком разведении, в котором он безнаказанно глотал его вместе с другими лекарствами, будучи здоров. Теперь он тотчас увидит, что больной орган иначе реагирует, чем здоровый, что воспалённое легкое находится в состоянии идиосинкразии к фосфору, потому что он производит в нем аналогичное раздражение и даже в малой дозе способен вызвать значительное ухудшение болезни. Таким образом, при наличности чувствительных реагентов в собственном организме, он удостоверится в активной силе гомеопатических лекарств, которая прежде, при отсутствии этих чувствительных реагентов, т.е. больных органов, находилась в потенциальном состоянии. Затем, поднявшись вверх по ступени гомеопатической шкалы разведений и найдя то индивидуально соответствующее ему деление, которое уже больше не производит у него ожесточение, наш экспериментатор убедится, какая громадная разница в течении легочного воспаления при гомеопатическом и при аллопатическом лечении, и почувствует на собственном организме всё несомненное превосходство первого над последним и, таким образом, из неверующего Савла обратится в верующего и убежденного Павла. (Рукоплескания)

Итак, центральная ось, около которой вертится весь спор, заключается в необходимости терапевтических наблюдений, и если отнять от терапии возможность опираться на терапевтические опыты и эксперименты, то на чем же тогда и может основаться все здание научной терапии? Критериум для суждения о гомеопатической терапии должен быть тот же самый, который прилагается к суждению о действительности всякой другой терапии. Медицина ведь живет не теорией и умозрениями, а практикой и опытом, и может существовать лишь до тех пор, пока пациенты в нее верят и ищут от нее помощи, а в настоящее время, не подлежит сомнению, большое число опытных, сведущих, добросовестных и безупречных врачей по всему свету покидают старую школьную теорию, не видя в ней твердой помощи для своих больных, и находят якорь спасения в новой, свежей ганемановской терапии, полной самого широкого и светлого будущего, и также всем известно, что рядом с этим врачебным возрождением миллионы пациентов всевозможных общественных классов и состояний, с интеллигенцией во главе, повсеместно и в ежегодно увеличивающейся прогрессии, отвращаются от "аллопатии" и телом и душой предаются гомеопатии. Поэтому мы вправе требовать от представителей медицинской науки больше внимания и меньше пристрастия к нашему законному иску, а иск заключается в том, чтобы не отвергать гомеопатию без испытания и, буде испытание не выдержит критики, то не отделываться общими фразами, что мы-де пробовали и не помогло, а представить те отрицательные факты и подлинные протоколы опытов, на основании которых гомеопатия не заслуживает быть принятой в лоно научной медицины. А буде испытание подтвердится, то мы требуем признания за гомеопатией гражданских прав на мирное существование и развитие под сенью университетских стен и правительственных учреждений. (Рукоплескания)

Когда однажды голландский посланник рассказал сиамскому королю, что в его родине в холодное время года замерзает вода и делается настолько твердой, что в состоянии выдержать слона, то король ему возразил: "До сих пор я верил всем твоим странным рассказам о твоей родине, потому что считал тебя здравомыслящим и добросовестным человеком; теперь же я вижу, что ты лжешь!". (Смех) Гомеопаты находятся в положении голландского посланника перед сиамским королем. (Рукоплескания) Что он мог сказать в своё оправдание? Больше ничего, как предложить поездку в Голландию и на месте убедиться в достоверности его показаний. Что мы можем сказать в свое оправдание? Больше ничего, как предложить честное и добросовестное испытание по всем правилам науки и удостовериться в истине нашего учения. В настоящее же время вопрос поставлен так, что сиамские короли науки не признают гомеопатии, потому что не верят в нее, а не верят в нее, потому что не желают её испытать, а не желают ее испытать, потому что не верят в нее, и в этом заколдованном круге вращаются, как белка в колесе. Из этого неестественного положения только один выход — это иметь нравственное мужество посмотреть в телескоп, чтобы увидеть спутники Юпитера, т.е. произвести эксперименты по правилам науки. (Рукоплескания) О многочисленных, многосложных и разнообразных причинах, отчего это не делается, я сегодня умолчу, потому что это не входит в программу настоящей беседы, но оставляю за собой право коснуться этого вопроса в одной из следующих моих бесед.

Возвращаясь к вопросу о дозе, я должен указать на факт, знакомый, вероятно, большинству из вас. Вы хорошо знаете, что из числа врачей-гомеопатов, советами которых вам приходилось пользоваться, одни употребляют преимущественно низкие, другие — средние, третьи — высокие разведения, четвертые придерживаются и тех и других, смотря по необходимости, откуда логически вытекает, что вопрос о дозе не составляет существенной стороны гомеопатического лечения. Это расхождение в дозологии нисколько не мешает им всем быть верными последователями Ганемана и истинными гомеопатами в строгом смысле слова, коль скоро они в своих терапевтических показаниях придерживаются руководящего закона подобия. Поэтому, если под названием "гомеопатического лекарства" подразумевается ясное и определенное представление о лекарственном веществе, действующем на больной организм в том же направлении, как и болезнь, то с выражением "гомеопатические дозы" не связано ровно никакого реального представления, потому что "гомеопатические" дозы колеблются в широчайших границах, начиная с нескольких капель крепкой тинктуры и кончая крупинками 30-го разведения или выше. Поэтому и противники наши, помышляющие уничтожить гомеопатию с лица земли, должны прежде всего опровергнуть или, по крайней мере, поколебать наши основные принципы, доказавши их нерациональность, а в вопросе о гомеопатических дозах они должны фактически доказать несостоятельность, прежде всего, низких и средних гомеопатических делений, во 1-х, потому что именно они находятся в наибольшем употреблении между врачами и неврачами, и, во 2-х, потому что доказанная несостоятельность низких делений a fortiori распространялась бы и на высокие, между тем как отрицание действительности 30-х делений еще далеко не достаточно для отрицания возможной действительности низких и средних делений.

Что же касается рек, морей и океанов и вообще тех бесконечно больших цифр, посредством которых наши противники желают парализовать критическую способность своих слушателей и читателей, то я уже выставил им противовес в раньше приведённых соображениях и аналогиях. Нужно помнить, что природа как в бесконечно-великом, так и бесконечно-малом, не имеет никаких границ и недоступна человеческому пониманию и воображению. Для заключения позволю себе привести лишь по одному примеру бесконечно-малых величин и расстояний.

По вычислению Араго, если бы поместить Солнце на одну чашу весов, то для равновесия потребовалось бы на другую чашу 335 000 шаров, равных нашей Земле. А по вычислению Гумбольдта Луна находится на расстоянии 238 000 миль от Земли, и если бы поместить Землю с ее спутником Луной в центр солнечного шара, то лунная орбита находилась бы внутри Солнца, окруженная значительным солнечным поясом. Это дает некоторое представление о величине Солнца. Тем не менее, Солнце в сравнении с отдаленными неподвижными звездами представляется не более, как маленькой песчинкой. О расстоянии этих неподвижных звезд можно составить себе слабое понятие, если вспомнить, что свет проходит в секунду 40 000 миль; тем не менее, по вычислению астрономов, есть настолько отдаленные звезды, что свет от них требует нескольких тысяч лет для прохождения до Земли; а может быть, есть и такие звезды, свет от которых еще не успел достигнуть нашей планеты. Эти представление о величине и расстоянии совершенно недоступны человеческому пониманию, но, тем не менее, принимаются как факт точнейшей из всех наук — астрономией. Отчего же непонятность или недоступность человеческому уму представления о действительности бесконечно-малых доз, что составляет факт опыта и наблюдения, могла бы служить причиной их отрицания?

Для того, что бы дать вам бледное представление о величине конечных частиц, на которые распадаются лекарственные вещества при их последовательном растирании и разведении, приведу следующий пример, заимствованный мной у Крукса.

На основании существующих вычислений, стеклянный шар, имеющий 13,5 сантиметров в поперечнике, т.е. величиной с большой апельсин, вмещает в себе более квадриллиона (1.000000.000000.000000.000000) молекул. Если взять радиометр такой величины, т.е. шар с разреженным внутри воздухом до 1/1 000 000-й атмосферы и пробуравить его посредством электрической искры, то образуется тончайшее микроскопическое отверстие, которое, однако, достаточно велико для того, чтобы доставить свободный пропуск снаружи внутрь молекулам внешнего воздуха. Внешний воздух устремляется внутрь и приводит во вращательное движение крылья радиометра. Теперь, если допустить величину молекул таковой, что в каждую секунду времени через это микроскопическое отверстие может проникнуть сто миллионов молекул, то, спрашивает Крукс, как вы думаете, сколько потребуется времени для того, чтобы этот радиометр наполнился воздухом? Час, день, год или столетие? Нет, гораздо больше — целая вечность; во всяком случае, такой период времени, который не может быть охвачен человеческим воображением. Если допустить, что этот разреженный шар неразрушим и что он был пробуравлен при возникновении Солнечной системы, что он потом существовал в бесформенный период сначала образования Земли, а потом и всех ее чрезвычайных геологических переворотов, что он был свидетелем появления первого и будет свидетелем исчезновения последнего человека на Земле; если предположить, что он будет существовать до тех пор, пока Солнце, по мнению астрономов, через 4 000 000 столетий от своего образования обратится в пепел, допустивши всё это, то и тогда еще этот шар за весь этот необъятный период времени не наполнится своим квадриллоном молекул, полагая, как выше сказано, что в каждую секунду времени проникает через микроскопическое отверстое сто миллионов молекул. Но что же вы скажете, продолжает Крукс, если, пробуравив теперь этот шар на ваших глазах, я вам скажу, что весь этот квадриллион молекул устремляется в шар, т.е. последний наполнится воздухом раньше, чем вы успеете покинуть эту аудиторию? И так как величина отверстия и количество молекул остаются неизменными, то этот кажущийся парадокс объясняется только бесконечной малостью величины самых молекул, вследствие чего они устремляются через отверстие в количестве не ста миллионов (100 000 000), а в неизмеримо большем количестве, по крайней мере 300 триллионов (300.000000.000000.000000) в секунду.

Конечно, ввиду всех этих фактов должен бледнеть и смиряться человеческий ум. Но вы будете знать, что природа всегда и везде действует посредством бесконечно-малых величин, и, выражаясь математически, сумма бесконечно-малых дифференциальных влияний интегрируется в конечный эффект, который только тогда и делается доступным нашим грубым и несовершенным органам чувств. Бесконечно малые причины влекут за собою бесконечно великие последствия и, таким образом, "человеческий организм, да и вся природа, есть ничто иное, как гомеопатическая лабоpaтория!"

(Продолжительные рукоплескания)

Стенографический отчет прений

По возобновлении заседания, после 20-минутного перерыва, было приступлено к прением. Слово предоставлено члену комиссии А. Я. Герду.

А. Я. Герд: Я имею честь состоять членом той комиссии, в которой поднялся вопрос о гомеопатической системе лечения. Уже давно вполне сочувствуя этой системе, я считаю своим долгом, как член этой комиссии, публично о том заявить. Если бы доктор Бразоль выступал здесь на защиту какого-либо общераспространенного, общепризнанного принципа, то я, не будучи врачом, конечно, не решился бы сказать ни слова. Но когда человек выступает на защиту принципа, который большинством встречается с глумлением, когда этот человек является защитником системы, которая большинcтвом врачей считается системой неврачебной, то в таком случае всякий член комиссии, даже и неврач, должен высказать своё сочувствие этой системе, если он действительно его имеет.

Когда я окончил курс в здешнем университете по естественному факультету — это было очень давно, лет 25 или 26 тому назад, — мне случилось провести лето в Тамбовской губернии, в семье генерала Ермолова. Ознакомившись с окрестным населением очень большого села, около которого было расположено имение генерала Ермолова, я узнал, что крестьяне не только из этой деревни, но и из других, отправляются за большое расстояние к какому-то врачу-помещику, который лечит водицей. Мне уже случалось раньше жить в деревне и я знал, как доверчив наш народ, как он массой идет к каждому, кто предлагает какие бы то ни было средства для лечения. Поэтому, конечно, такое сообщение меня нисколько не поразило. Затем, из разговора с генералом Ермоловым, я узнал, что этот помещик — гомеопат. Хотя я о гомеопатии ничего не читал, но, тем не менее, считал совершенно возможным глумиться тогда над ней: как мог молодой натуралист верить действию каких-то совершенно неощутимых частиц в таких малых дозах! Я позволил даже себе выразить непонимание того, как это до сих пор правительство дозволяет разным лицам надувать наш народ и отвлекать его от истинных врачей? На это я услышал от генерала Ермолова, что несколько лет назад в окрестностях была холера, и что в этих деревнях, население которых лечилось во время холеры у этого помещика-гомеопата, было гораздо меньше случаев смертности, чем в других деревнях. Это было так поразительно, что обратило на себя внимание правительства, и помещик-гомеопат получил за свою деятельность благодарность от министра внутренних дел. Вскоре после этого мне попалась книжка журнала "Revue de deux mondes", где была помещена статья известного физиолога Клода Бернара под названием "Кураре". Читая эту статью, я был поражен одной ее частью. Это было так давно, что теперь я не в состоянии ни воспроизвести эту статью, ни указать, какие такие опыты привели Клода Бернара к заключению, которое он в ней высказывает. Но я могу совершенно смело утверждать, что в этой статье он выражает удивление, что очень маленькая доза известного яда кураре произвела на животное действие обратное тому, которого он ожидал. Ни одного слова о гомеопатии, о гомеопатическом способе лечения в статье нет, но, вероятно, в силу того, что мои мысли были уже несколько заняты этим вопросом после слышанного о лечении помещика-гомеопата, мне показалось, что в статье Клода Бернара есть нечто, подтверждащее теорию гомеопатов, о которой, повторяю, я имел тогда очень смутное представление. Это заставило меня лично познакомиться с помещиком. Я получил от него много различных источников для ознакомления с вопросом о гомеопатии, проштудировал "Органон" Ганемана, ознакомился, насколько мог, с довольно обширным сочинением Яра и прочел с большим интересом небольшую брошюру доктора Горнера под заглавием "Как я сделался последователем рациональной системы лечения". Из этой брошюры я узнал, что в начале 50-х годов на одном из съездов британского общества врачей-аллопатов в Брайтоне решено было всеми силами преследовать гомеопатию, как систему крайне вредную, как прямой обман публики. На этом съезде аллопаты занесли в протокол свое решение, чтобы всеми силами противодействовать распространению гомеопатии, и обратились затем к своему председателю, доктору Горнеру, аллопату, который занимал должность старшего врача в одной большой больнице, с просьбой прочесть публичную лекцию, публично высказаться против гомеопатии, на что доктор Горнер согласился, будучи вполне убежден, что ему очень легко удастся совершенно опровергнуть это учение, но попросил только времени для ознакомления с литературой по этому предмету, так как никогда раньше он не читал ни одного сочинения гомеопатов. Он употребил на это изучение несколько лет и кончил тем, что сам стал гомеопатом. Конечно, он лишился своего места, на него посыпались насмешки товарищей и т.д., но это его не остановило, потому что он путем тщательных наблюдений и опытов вполне убедился в истинности гомеопатического способа лечения. Позже я узнал, что это далеко не единичный случай. Напротив того, примеров перехода врачей-аллопатов в гомеопаты очень и очень много.

Ознакомившись несколько с теоретической стороной предмета и запасшись аптечкой, я решился приступить к опытам, материала для которых у меня было очень много. Я не стану передавать этих опытов: я думаю, над моей практикой посмеялись бы не только аллопаты, но и гомеопаты. Вероятно, я делал много промахов в силу недостаточного знания, но я приступил к делу добросовестно, желая только получить ответ на интересовавший меня вопрос, могут ли гомеопатические лекарства производить благотворное действие на больных. Я не придавал значения всем тем случаям исследования, в которых выздоровление можно было, как мне казалось, объяснить каким-либо образом помимо действия лекарства. Случаев излечения, записанных подробно, у меня было несколько сот, но все случаи какой-либо недавно проявившейся острой болезни, если даже она исчезала в день-два, я откидывал. Мне приятно было, что люди выздоравливали, но я мог приписать излечение их действию самой натуры, а не лекарств. Для решения вопроса я только оставлял для себя те случаи, в которых невозможно было приписать выздоровление действию природы. Если, например, ко мне являлся больной, который в течение двух лет не мог работать и даже ходить вследствие страшной язвы на ногах; если эту язву удалось при помощи арсеника 6-го деления улучшить в течение трех недель настолько, что больной мог владеть ногой; когда я еще до отъезда из деревни видел, как этот человек стал уже принимать участие в полевых работах, то я не считал себя вправе отвергать в данном случае действие лекарства. Конечно, таких случаев было немного, но их было несколько, а это уже очень много значит. Затем, на меня еще больше подействовало другое обстоятельство. Как известно, гомеопат при выборе лекарства руководствуется главным образом симптомами, которые он подмечает в больном. Является больной — я записываю все признаки болезни, какие могу от него узнать и какие сам подмечаю, и затем подыскиваю соответствующее лекарство. Очень часто оказывалось, что я не мог найти такого гомеопатического средства, которое действовало бы разом на всю совокупность признаков. Были лекарства, два-три, которые обнимали почти всю эту совокупность, но не было одного такого, которое я мог бы дать и сказать, что от этого лекарства должны исчезнуть все намеченные мной признаки болезни. В таких случаях гомеопаты, кажется, прописывают одновременно два-три лекарства и дают их больному через известные промежутки, через час или два. Я этого не делал. Я давал всегда только одно лекарство, хотя бы оно не обнимало собой всех болезненных симптомов, и затем наблюдал его действие. Были случаи, правда всего два-три, не больше, когда от данного мной лекарства исчезали как раз те признаки, которым оно соответствовало, и оставались те, на которые это лекарство не должно было подействовать. Вот после этих случаев я вполне уверовал в гомеопатию, тем более, что к этому времени у меня сложилось и некоторое представление, может быть, неверное, о значении закона "similia similibus curantur", который в начале мне казался всегда таким нелепым, а я не находил теории гомеопатии, которая бы разъясняла суть этого закона. В некоторых сочинениях мне попадались только намеки на то, что работа гомеопата совсем не то, что работа аллопата; что гомеопатическое лекарство даётся совсем не с теми целями, с какими дается лекарство аллопатическое. Гомеопат не смотрит на болезненные признаки, как на что-то такое, с чем нужно воевать. Напротив того, гомеопат смотрит, например, на жар у больного, как на спасительную вещь — это одно из выражений стремления организма спастись от какого-то болезнетворного начала, которое в него попало и нарушило равновесие. Следовательно, гомеопат смотрит так, что ему нужно пособить организму, а не то, чтобы идти на него войной и бомбардировать лекарствами. Если я возбуждаю маленькими приемами как бы подобную болезнь в организме, то может быть этим увеличиваю реакцию организма против болезнетворного начала — увеличиваю энергию тех сил, которые постоянно работают в нашем организме, чтобы привести его в равновесие; а что такие силы действительно работают, это мы слышали здесь от глубокоуважаемого профессора Тарханова.