Тест № 1

 

Вы попали на официальный прием, где собран весь табель о рангах госдепартамента. Ваша задача: не привлекая внимания и не вступая в контакты, отделить шестерок от тузов, понять, кто на подъеме, кто на закате. Какой из способов кажется вам наиболее эффективным?

а) Внимательно изучить обувь, сразу отсеивая тех, у кого туфли в пыли, а если на дворе холодное время года, то тех, кто обут по сезону, – это мелкие сошки. Они добирались на метро или пешком. Затем отфильтровать тех, кто позволяет себе алкоголь, от тех, кто алкоголя себе не позволяет. Те, кто не пьет, сами за рулем. Чиновник высокого ранга может себе позволить накатить. Он баранку не крутит. Статус обязывает его иметь водителя.

Из оставшейся могучей кучки козырный вип вычисляется путем вычитания – он покинет вечеринку первым.

б) Сначала отбракуете тех, у кого при себе имеется кейс, дипломат, портфель. Их таскает за собой номенклатурная плотва (дамские сумочки – не в счет, это аксессуар). У крупной рыбы функции кейса исполняет референт, который вьется рядом. Затем отсортируете тех, кто звонит по мобильнику. Не царское это дело – тыкать пальцами в кнопки и объяснять абоненту, кто на проводе. Потом отделите тех, кому звонят: право прямого доступа к мохнатому государственному уху имеют единицы, и вряд ли этим своим правом они активно пользуются.

в) Выстроить иерархию с помощью прессы. Внизу будут те, кого операторы со своей бандурой на плече таранят, как ледокол «Ленин», а наверху будут те, на ком неотступно сосредоточены их объективы.

Какой бы из способов вы ни выбрали, вынуждена вас огорчить (или обрадовать?) – вы не прирожденный чиновник. Истинным функционерам ни один из них не понадобится. У них ранжирование по чину происходит на уровне инстинкта. Где бы ни очутились, хоть на посольском фуршете, куда наприглашали уйму народа из разных ведомств и министерств, они каким-то нюхом сразу определяют и ровню, и того, перед кем не помешает прогнуться. Кивнули и отвернулись? Адресат – фигура меньшего калибра. Коротко поконтачили? Или стоят на одной ступеньке, или тот, другой, пусть пока и занимает ступеньку ниже, но пошел на подъем. Не замечают в упор? Карьера катится под откос, не сегодня-завтра человека совсем задвинут. И если у вас это чутье не развито, на самом деле достаточно сканировать, кто с кем и как здоровается, и уже в течение первого получаса все вертикали и горизонтали будут безошибочно выстроены.

 

 

Побочная тема:

Начало

 

Еще студенткой я поставила себе стратегическую задачу: к двадцати пяти годам иметь ребенка, а к тридцати защитить диссертацию, чтобы зарабатывать приличные деньги приличным трудом. Если же стать кандидатом наук не удастся, уехать на Север, где сияние и коэффициенты. Хочешь рассмешить Бога? Расскажи ему о своих планах. Нет, формально все исполнилось. И ребенок к назначенному сроку родился. И диссертацию я защитила. Но жить ни лучше, ни веселее не получалось. Все те же мерзлые антрекоты из заводской столовой в холодильнике, все те же единственные зимние сапоги преклонного возраста в прихожей. Бесконечные партсобрания, заседания кафедры тоже не поднимали настроения. На Север, к надбавкам и оленям, уже не хотелось. Помыкавшись, может, и решилась бы, но тут началась перестройка, и едва вышел закон о частном предпринимательстве, я и мой коллега по службе состряпали кооператив «С+П». Торговали компьютерными бухгалтерскими программами собственного производства и, конечно же, издавали журнал. С этого начинали многие. Для советской интеллигенции, втянутой в центрифугу перестройки, искушение попытаться разбогатеть на тридцати трех буквах русского алфавита было почти непреодолимым и очень естественным. Что выгоднее всего продавать? Дефицит. Какой был для прослойки главный дефицит при советском режиме? Информация. Какие сомнения?

К тому же атмосфера располагала. Во-первых, информация была первым товаром широкого потребления, допущенным на свободный рынок. Остальные подтянулись позднее. Во-вторых, впечатляли заоблачные тиражи толстых журналов. В-третьих, это римский народ, носитель языка эскулапов и ботаников, требовал от жизни и правительства хлеба и зрелищ. В русской же транскрипции эта формула жажды разволнованных масс звучит как «чуда и правды!». Народ, носитель языка святош и безбожников, всегда желал этих взаимоисключающих вещей. Причем в одном флаконе.

Спрос на чудо до парламентских и президентских выборов удовлетворяли дипломированные колдуны и экстрасенсы. Они исцеляли стадионы, воскрешали мертвых и, опередив рэкетиров, брали под свое покровительство новорожденных коммерсантов. Наш кооператив, например, опекал Сашка Братин. Ворвался в подвал, который мы сняли после первой удачной сделки, мужичок с шальными глазами и заявил:

– Я – экстрасенс. Могу помочь во всем.

– Спасибо, не надо.

– Нет, надо, – возразил мужичок. – Вот сейчас что вы делаете?

– Пытаюсь дозвониться, но там занято.

– Положите трубку!

Я положила. Мужичок поводил над нею руками:

– Теперь звоните.

– Все равно занято.

– Занято? Значит, не получилось.

Рынок правды обслуживала периодика. И, казалось, чего проще? Добыл бумагу, оттиснул на ней чьи-то, а лучше свои, дерзкие мысли об устройстве мира полумиллионным тиражом, и утром проснулся богатым и знаменитым. Наш журнал назывался «Мы и компьютеры» и состоял в основном из интервью моего напарника с самим собой. Техническую часть процесса он по-джентльменски взвалил на меня. Помню, приехала в восемь утра на склад получать бумагу. На этих складах – особый ветер. Есть такие места в Москве, где в любую погоду сразу начинаешь мерзнуть. Через несколько часов я окончательно околела. Кто-то из рабочих сжалился и отвел в бытовку. В ней было душно, очень тепло и пахло мочой: половину бытовки занимали два сортира без дверей, и там бесперебойно мочились грузчики. Я села на приступочку и скоро, согревшись, притерпелась к запаху, к мужикам, расстегивающим штаны, задремала и дремала под журчание мочи до тех пор, пока с улицы не крикнули:

– Заказ такой-то. Грузите.

Наконец первый номер журнала был напечатан. Получала его опять я. И опять были складской двор, и стужа, и очередь из мужиков с грузовиками. За пятнадцать минут до обеденного перерыва объявили мой номер. Я встала возле дыры в стене. Внутрь заглянешь, а там – черный зев с железным языком конвейера, по которому плывут в пачках журналы. Они плыли пятнадцать минут. Плыли, плыли и встали. Я сунула голову в дыру:

– Алле, есть кто-нибудь?

Тишина.

– Алле, нам осталось немного. Включите, пожалуйста, конвейер!

Тишина.

– Ну, пожалуйста…

И тут зев разразился таким заковыристым матом, что меня снесло, точно ударной волной. Мне сказали все, что думают, и про меня, и про мои журналы, и про эту работу, и про эту страну. Очередь слушала с одобрением.

К чему я все это рассказываю? К тому, что до сих пор представляю две картины. Первая: Ирина Муцуовна в шотландке, в болгарской «лапше», с лекциями под мышкой идет по коридору, вокруг вьются стайки студентов: «Ирина Муцуовна, а можно… Ирина Муцуовна, а разрешите… Ирина Муцуовна… Ирина Муцуовна». И я царственно киваю направо и налево: «Да, можно… нет, не разрешаю…». И вторая: холод, моча, подвал, мат, мадам с начесом, председатель Свердловского райисполкома, орет на меня в своем кабинете: «Жулье, сгною, всех сгною»… Но вот ведь какой парадокс: та, статусная Ирина Муцуовна, страдала от постоянного внутреннего унижения, а положение продрогшей, с головы до ног обматеренной кооператорши ничуть не травмировало чувство собственного достоинства. В человеке заложен сумасшедший потенциал. Он выдержит все что угодно, когда борется за свою независимость. Недавно на телевидении прокрутили фрагмент из какой-то программы о кооперативном движении тех лет: сижу в подвале, с еще доцентским пучком на голове, но уже оглашенная, романтическая, и декларирую: «Я – свободный человек! Я – свободный человек!». Мы – не рабы. Рабы – не мы. Ощущение свободы и пьянило, и отрезвляло.

Выветрилось тупое честолюбие. Вымыть полы? Да без проблем. Потолковать с грузчиками? Да без проблем. В сто первый раз постучать в дверь, за которой тебе сто раз ответили «нет»? Да без проблем. Периодически надо было делать вид, что мы крутое предприятие. У моего напарника была малюсенькая, метров двадцать, конурка. Мне от отца осталась квартира побольше. И солидных клиентов принимали в ней. Напарник изображал, что это его квартира, а я изображала прислугу: фартук, подносы, чай, кофе, вытряхнуть пепельницы. Ну и что? Зато в прихожей стояли новые сапоги, а под окном – машина, и детей я теперь вывозила на юг, а не мучилась с горой матрасов и подушек в литовском поезде, потому что в Литве за наши копейки мы могли снять только холодные избушки без постельного белья и все приходилось везти с собой. Но главное, я впервые была хозяйка своей жизни.

Когда журналы никто не купил (они еще лет пять повсюду валялись), мой напарник согласился, что нас занесло куда-то не туда и надо срочно что-то придумывать. Поразмыслив, мы решили, что менять профиль кооператива непродуктивно. Мы научились покупать? Научились. Мы научились продавать? Научились. Из этого нужно сделать систему. Система называется биржа. Давай попробуем создать биржу? Давай попробуем создать биржу. Прочитали в учебнике, что биржа – это такая посредническая площадка, куда привозят товар и с помощью сложных процедур страхования происходит торговля. Товар должен быть однородным и продаваться лотами. Принцип ясен? Принцип ясен. Поехали? Поехали! Мой напарник договорился на телефонной станции, что меня посадят в зал и дадут на короткое время несколько номеров, после чего мы напечатали рекламу о том, что открывается биржа и по телефону мы соединим покупателя и продавца. И у них все будет в шоколаде. Я очень старалась, чтобы мой голос не оставлял у абонента сомнений – он позвонил в серьезную контору, где сидят серьезные ребята:

– Алле, руководство товарно-сырьевой биржи слушает. Что вы хотите продать?

– Стиральные машины «Малютка».

– Какая партия?

– Тысяча штук.

– Хорошо, мы найдем вам покупателя на всю партию. Оставьте ваши координаты, мы свяжемся с вами через три дня.

– Алле, руководство товарно-сырьевой биржи слушает. Что вы хотите продать?

– Девушка! У нас арбуз гниет! Два тонна гниет!

– Не волнуйтесь, мы обеспечим вам сбыт. Оставьте ваши координаты…

Теперь оставалась сущая ерунда – за три дня найти, кому сбыть товар. Я собрала всех своих знакомых кооператоров, торгующих кто чем на московских рынках, и сообщила им радостную новость, что отныне они не мелкие коммерсанты, а брокеры, и свою деятельность на новом перспективном поприще один начнет с немедленной покупки партии стиральных машин «Малютка», другой – арбузов, третий еще чего-то, но тоже очень выгодного. От своего очевидного счастья народ отбивался как мог. Я как могла убеждала. Смогла, убедила, купили, не прогадали. Конвейер заработал: мы брали станцию на один час, потом переводили стрелки на кооператив, а там я уминала всех, кто попадался.

А потом дали объявление, что открывается акционерное общество «Биржа» и тот, кто вложит туда капитал, купив акции, будет иметь официальную площадку для финансовых операций. Это был авантюризм чистой воды. В Моссовете мне объяснили, что поскольку биржевая деятельность не включена в устав кооператива «С+П», заниматься ею данный кооператив не имеет права. А если включить в устав? Тогда пожалуйста. А кто может включить? Постановление Политбюро и Совет министров. Но мы решили не беспокоить Политбюро и Совет министров такими пустяками и справились с проблемой собственными силами: напечатали и вклеили в устав нужный листочек. Нарисовали акции. Арендовали на два часа здание Политехнического музея – ну не в подвале же проводить собрание акционеров! Десять лет спустя одна из газет писала:

 

«…читая откровения Ирины Хакамады о создании РТСБ, невольно вспоминаешь историю Мавроди, владельцев банка amp;bdquo;Чара amp;ldquo; и некоторых других аферистов, сколотивших миллиардные состояния в короткий срок и едва ли не из воздуха».

 

Да, блефовали мы напропалую. Но, в отличие от Мавроди и Францевой, наша истинная цель совпадала с заявленной: мы действительно хотели создать первую в стране легальную биржу цивилизованного образца, с помощью которой не только мы, но и наши акционеры будут зарабатывать реальные деньги. И мы ее создали!

2 апреля 1989 года в Политехнический музей пришли немного людей. Они и стали ключевой командой биржи, а биржа очень скоро стала серьезным предприятием: ее ежедневный оборот составлял сорок миллионов рублей. Мы вели переговоры с молодым правительством, объясняли, что нужно серьезное биржевое законодательство, кормили обедами молодых Шохиных, Гайдаров и Чубайсов. На нашей площадке болталась половина нынешнего российского бизнеса. Из биржи выросли независимое телевидение, первый российский коммерческий банк, первая инвестиционная компания, Агентство экономических новостей, институт коммерческой инженерии и много чего еще. Все вместе выглядело довольно масштабно и довольно прочно. До 19 августа 1991 года. Трех дней путча хватило, чтобы понять то, что до этого мы тоже понимали, но теоретически: без политики прожить не получится. Хотелось бы, но не получится. Через два года я занимала свое место в зале заседаний российского парламента.

 

Тема третья: