Неомодернизм

Феноменально быстрое крушение социалистического мира, который еще совсем недавно рассматривался как реальная – в процессе модернизации -альтернатива Западу, вызвало своего рода шок у теоретиков. По словам К.Джовита, «почти половину столетия границы в международной политике и в идентификации ее участников напрямую определялись наличием ленинистского режима с центром в Советском Союзе. Исчезновение его представило собой фундаментальный вызов этим границам и идентичностям... Исчезновение границ чаще всего имеет травматический эффект – тем более, что они были определены в столь категорических формах... Теперь мир снова вступил в период Творения, переходя от централизованно организованного, жестко скрепленного и истерически болезненно относящегося к непроницаемости своих границ состояния к новому, характерному неясностью и всеобщим смешением. Теперь мы живем в мире, хотя и не лишенном формы, но находящемся в состоянии Творения»[56].

Рухнувшую в Восточной Европе социалистическую систему заменили весьма неясные структуры, не сумевшие на историческом переломе выстроить стабильную государственную пирамиду в свих странах, но на словах обозначившие свою приверженность сближению с «новым Западом» на основе ослабления роли государства в экономике, приватизации, перехода к рыночному механизму. В странах т. н. переходной экономики началась драма верхушечного строительства капитализма, что в условиях нестабильности в государстве и обществе (и главное - неподготовленности населения, исповедовавшего ценности, далекие от «фаустовского комплекса», и того, что на Западе называют «протестантской этикой») обусловило жестокие общественные конвульсии.

Наиболее реальное будущее стало видеться сугубо как формализация победы западной формы общесвенно-политико-экоомических отношений – на этот раз в глобальных масштабах. Уже в 1990 г. С.Лукес сделал заключение: «Отныне мы должны исходить из того, что будущее социализма, если у него еще есть будущее, лежит в рамках капитализма»[57]. Мир снова, как 40 лет назад, стал казаться универсальным и представлялся в виде пирамиды с Западом на вершине. Ф.Фукуяма объявил о конце истории, так как даже Россия перестала верить в альтернативу либеральному капитализму. Единый - глобальный мир, универсальные ценности, идейная и материальная взаимозависимость снова рассматривались как главные характеристики мира, в котором Запад выиграл крупнейшее в XX в. социально-формационное состязание с социализмом. Запад ощутил новый подъем – экономический, идейный, моральный.

Вместе с тем новые индустриальные страны Азии сделали свой экономический рывок на сугубо капиталистических основах, а такие идеологи, как П.Кеннеди, указали на возможность своего рода присоединения к лидерству Запада претендентов, подобных России, при условии, что они не увязнут в идеологических спорах и мобилизуют возможности свободного предпринимательства. Рейганистская Америка и тэтчеристская Британия стали лицом Запада, новый свободный капитализм – его знамением. Неолиберализм Клинтона-Коля-Блэра, денационализация экономики в странах, бывших прежде столпами социал-демократии - от Франции до Скандинавии - как бы оживили «фаустианскую» силу Запада, ослабили его социал-демократические «путы». Поулярным стал призыв теоретиков (например Дж. Коулмена) посредством освобождения рынка придать западному обществу новую энергию, остановить сибаритский регресс, оживить социальные процессы, тогда Запад получит более надежный шанс на лидерство в следующем тысячелетии[58]. Страны переходной экономики приглашались в это новое свободное капиталистическое предприятие. Русские неофиты «смелого западничества», забыв об уроках отечественной истории, о неимоверных трудностях и тяготах присоединения к Западу, характеризующих русскую историю с времен Петра I., в 1991 г. бросились «на Запад», стремительно меняя прежние формы общественной и экономической жизни страны.

Концептуализация основной линии мирового развития стала крупной задачей для всех, нуждающихся в осмыслении мирового развития.

Победа Запада привела западных теоретиков к четвертой интерпретации. На смену постмодернизму пришло четвертое направление послевоенного осмысления проблем глобального развития, которое было названо Э.Тирьякьяном и Дж. Александером неомодернизмом, поскольку возрождало веру 1950-х годов в прогресс и видело главной дихотомией приверженность науке и приверженность традиционным ценностям. Другие теоретики предпочли определение неолиберализм, поскольку он противопоставил себя государственному вмешательству.

Главенствующая группа теоретиков сделала вывод: «Поскольку возвращение к жизни свободного рынка и демократии произошло в общемировом масштабе, и демократия, и рынок категорически являются абстрактными и всеобщими идеями, универсализм снова стал живительным источником социальной теории»[59]. О рынке, горячо обличавшемся 20 лет назад, стали говорить как об орудии прогресса, объединительной мировой силе, рациональном инструменте оформления отношений Запада с восточными и прочими соседями, как 50, 100 и 300 лет назад, мир стал понятным, а его части соподчиненными: локомотив Запада тащит гигантский поезд, он его движущая сила. Отсюда ровно один шаг к термину, который в конечном счете восторжествовал – к термину глобализация.

Несомненно, с таким выводом никогда бы не согласились политологи и экономисты 60-ых гг., когда на Западе царил другой архетип. Но в атмосфере победы неолибералов-рыночников в рейганистско-тэтчеровском мире лучшие умы европейского Востока, в частности, России привычно поверили в «последнее слово», как до них верили в деятелей Просвещения, в Фурье, Прудона, Бланки, анархизм, марксизм, ницшеанство. Россия уже не противостояла Западу, а постаралась встать по одну сторону с ним. Казалось, трудность представляли лишь всегдашние обстоятельства российской истории и географии. На этот раз нужно было просто последовательнее следовать идеям, получившим глобальную апробацию и глобальное поощрение: материальный прогресс возглавили те европейские, американские и азиатские страны, чьи взаимоотношения сплелись в единую глобальную систему.

Итак, послевоенный период мировоззренческого мыслительного творчества как бы завершил полный круг. После 1945 г. западные идеологи начали мироосмысление с идей общемирового порядка (создание ООН), в 60-е гг. подвергли критическому анализу вселенский оптимизм, затем мирились со множеством путей в постмодернистских конструкциях и завершили круг гимном демократии и рынку как глобальному общему знаменателю. На этот раз не испытывая давления конкурирующих идей, не нуждаясь в изощренном самоутверждении: цифры и факты красноречивее словесных постулатов указывали на источники и условия прогресса, на те черты, одна лишь совокупность которых обеспечивала глобальное лидерство. Глобализация с начала 1990-х годов является преобладающей теоретической схемой, она господствует на современном мыслительном горизонте.

Заменившая систему холодной войны глобализация - это новая система мирового экономического хозяйствования. Идеологи глобализации отнюдь не утверждают, что процесс глобализации завершен - они определенно утверждают, что процесс глобализации неостановим. Они указывают на крах прежних социалистических экономик; на то, что в Китае процветает сектор свободного рынка; что даже прежняя шведская социал-демократическая модель находится в кризисе. Из этого делается вывод, что «Америка нашла - вернее натолкнулась на лучший способ решения проблем современной технологической эпохи»[60]. Этот способ - открытие национальных рынков частным компаниям - международным чемпионам эффективности производства, уступка государством своих регулирующих функций частному капиталу.

Любая страна с доходом более 15 тысяч долларов на душу населения в год (утверждает Т. Фридмен) будет буржуазной демократией[61].

Журнал «Нью Рипаблик» предсказывает, что за экономической глобализацией последует политическая глобализация, которая доведет дело до создания мирового правительства.[62] Это отражение точки зрения той группы аналитиков, которая восторженно относится к глобализации, видя в ней продукт новой технологии, порождающей принудительное следование экономическим интересам с одновременным подавлением национальных страстей: общества должны сделать выбор между модернизацией, открытием экономики и политических систем и старыми битвами по поводу территорий и национальной славы[63].

Глобалисты, при всех их оттенках, свято убеждены, что, несмотря на все противоречия, историческая тенденция повернула в сторону глобализации. И следует вместо ностальгических воспоминаний о теряемом мире ясно очерченных национальных границ и национальных прерогатив обратиться к строительству новой мировой структуры, погребающей под собой национальные границы. На вопрос, считает ли он глобализацию неизбежной судьбой человечества, многолетний президент Международного валютного фонда (в котором Соединенным Штатам принадлежат 18 процентов капитала и который американский представитель М. Кантор назвал проводником американских интересов) М. Кондессю ответил: «Возможно, глобализация не являет собой судьбу человечества, но в конечном счете главная мировая тенденция состоит в унификации всего мира. Это вовсе не пункт моей религиозной веры, это историческое наблюдение, которое заставляет серьезно относиться к этому феномену. Невозможно не видеть в глобализации огромные возможности для сближения человеческой расы»[64].

Глава третья: Глобализация – за и против