Часть вторая 1 страница

В предыдущей части книги я описал существующие институты, сделал обзор имеющихся законов, описал современные общественно-политические структуры Соединенных Штатов Америки.

Но надо всем этим — и над институтами, и над общественно-политическими структурами — есть верховная власть, это — власть народа, котораяих разрушает или изменяет по своему усмотрению.

Далее я хочу показать, как эта власть, господствующая над законами, осуществляется; какие страсти и инстинкты движут ею; какие тайные пружины побуждают ее к действию, тормозят или направляют ее непреодолимое развитие; каковы последствия всемогущества такой формы власти и какое ей уготовано будущее.

 

Глава I

НА ЧЕМ ОСНОВЫВАЕТСЯ УТВЕРЖДЕНИЕ, ЧТО В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ СТРАНОЙ УПРАВЛЯЕТ НАРОД

В Америке народ сам выбирает тех, кто создает законы, и тех, кто их исполняет; он же избирает суд присяжных, который наказывает нарушителей закона. Все государственные институты не только формируются, но и функционируют на демократических принципах. Так, народ прямым голосованием избирает своих представителей в органы власти и делает это, как правило, ежегодно, чтобы его избранники находились в более полной зависимости от народа. Все это подтверждает, что именно народ управляет страной. И хотя государственное правление имеет представительную форму, нет сомнения, что в повседневном управлении обществом беспрепятственно проявляются мнения, предрассудки, интересы и даже страсти народа.

В Соединенных Штатах, как во всякой стране, где существует народовластие, страной от имени народа управляет большинство.

Это большинство состоит главным образом из добропорядочных граждан, которые либо по природе своей, либо в силу своих интересов искренне желают блага стране. Именно они постоянно привлекают к себе внимание существующих в стране партий, которые стремятся или вовлечь их в свои ряды, или же опереться на них.

 

Глава II

О ПАРТИЯХ В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ

Различия между партиями. — Партии, подобные соперничающим нациям. — Партии как политические организации. — Различие между партиями великими и малыми. — В какие исторические периоды появляются партии. — Их характерные черты. — В Америке существовали великие партии. — В настоящее время их нет. — Федералисты. — Республиканцы. — Поражение федералистов. — Трудности образования партий в Соединенных Штатах. — Как они преодолеваются. — Одним партиям присущ аристократизм, для других характерны демократические черты. — Борьба генерала Джэксона против Банка.

Прежде всего я считаю необходимым определить основное различие между партиями.

Есть страны, занимающие столь обширную территорию, что их народонаселение, хотя и находится под единым суверенитетом, не едино по своим интересам, отсюда и постоянные разногласия между отдельными его группами. Эти группы населения еще не образуют партий в прямом смысле слова, это скорее разные народы. И если вспыхивает гражданская война, то это конфликт между соперничающими народами, а не борьба между политическими группировками.

Когда же граждан страны разъединяют разные взгляды на проблемы, интересующие в равной степени все регионы страны, такие, как, например, общие принципы государственного правления, тогда и рождаются группировки, которые я называю собственно партиями.

Партии — это зло, свойственное демократическому правлению, однако характер их в разные периоды неодинаков, и в основе их деятельности лежат различные побуждения.

Бывают времена, когда народы переживают такие глубокие потрясения, что приходят к мысли о необходимости коренных преобразований политического устройства общества. Бывают и такие периоды, когда недовольство существующими порядками охватывает все слои населения и общественное устройство терпит крах. Именно тогда происходят великие революции и возникают великие партии.

Периоды разрухи и нищеты сменяются временами равновесия, в течение которых общество живет относительно спокойно. Но, по правде говоря, это лишь кажущееся спокойствие; ход времени не прекращается ни для целых народов, ни для отдельных людей; и те и другие неуклонно движутся в неведомое им будущее. И если нам кажется, что они стоят на месте, то лишь потому, что мы не замечаем их движения. Тем, кто бежит, идущие шагом кажутся неподвижными.

Так или иначе, бывают эпохи, когда изменения в политической структуре и общественном устройстве происходят столь медленно и незаметно, что кажется, будто общество достигло предела в своем развитии; в такие периоды люди не заглядывают далеко в будущее, им представляется, что основы общества незыблемы.

Наступает время интриг и малых партий.

Партии, которые я называю великими, характеризует приверженность принципам в большей степени, нежели забота о том, к чему может привести следование этим принципам; теория, обобщения интересуют их больше, чем практика, частные случаи; их волнуют глобальные идеи, а не конкретные люди. По сравнению с другими партиями великие партии, как правило, демонстрируют более благородные устремления, более твердые убеждения, их действия более откровенны и решительны. В деятельности этих партий частные интересы, всегда играющие важнейшую роль в политической борьбе, искусно маскируются под общественные. Случается даже, что те, кто действует во имя этих частных интересов, сами не осознают этого.

У малых партий, напротив, обычно не бывает политических убеждений. Ими не движут великие цели, и их отличительной чертой является эгоизм, открыто проявляющийся в любом их действии. За их пламенными речами скрывается расчет; они резко высказываются, но действуют робко и неуверенно. И цель, которую они ставят перед собой, и средства, которыми они пользуются для ее достижения, ничтожны. В итоге, когда на смену бурной революции приходит период спокойствия, создается впечатление, будто великие люди внезапно исчезают, а души человеческие замыкаются в себе.

Великие партии потрясают общество, малые его будоражат; первые раздирают его на части, вторые его развращают; великие партии, потрясая общество, тем самым нередко его спасают, а малые без видимой пользы сеют смуту.

В свое время в Америке были великие партии; сегодня их уже нет: эта страна стала счастливее, но не стала нравственнее.

Когда закончилась Война за независимость и появилась необходимость в новой форме правления, мнения американцев разошлись, сформировались две точки зрения. Эти точки зрения такие же древние, как сам мир, их можно обнаружить в разных формах и под разными наименованиями в любом свободном обществе. Одна часть нации хотела ограничить власть народа, другая — беспредельно расширить ее.

Борьба между этими двумя течениями никогда не доходила в Америке до ожесточения, как это случалось в других странах. Здесь взгляды и тех и других на основные вопросы совпадали. Для победы одного из них не нужно было ни разрушать старый порядок, ни изменять общественное устройство. Стремление добиться торжества своих принципов не ставило под угрозу жизни многих людей. А сами принципы касались важнейших духовных интересов, они свидетельствовали о приверженности тех, кто их защищает, равенству и независимости. Именно поэтому вокруг них разгорелась страстная борьба.

Партия, которая была за ограничение власти народа, стремилась закрепить положения своего учения в конституции Союза. Она получила название федеральной партии.

Другая партия, проявлявшая особую склонность к свободе, стала называться республиканской.

В Америке сам воздух проникнут духом демократии. Поэтому федералисты здесь всегда в меньшинстве; однако почти все великие люди, выдвинувшиеся во время Войны за независимость, оказались в рядах федералистов, и их нравственное воздействие на общество было сильным. Этому также способствовали и сложившиеся обстоятельства. Крушение первой конфедерации внушило народу страх перед анархией, и федералисты воспользовались этим кратковременным настроением, охватившим массы. В течение десяти или двенадцати лет они находились у власти и смогли осуществить на практике если не все, то часть своих принципов — дело в том, что противоположная им партия день ото дня становилась сильнее, и федералисты не осмеливались выступать против нее.

В 1801 году республиканцы наконец взяли власть в свои руки. Президентом был избран Томас Джефферсон. Имя этого очень талантливого человека было известно, он пользовался большой популярностью, и это укрепило позиции республиканцев.

Федералисты же держались не только за счет искусственных и кратковременных средств — к власти их привели мужество и способности их руководителей, а также счастливое стечение обстоятельств. Когда республиканцы в свою очередь пришли к власти, на противоположную партию словно бы обрушилось стихийное бедствие. Подавляющее большинство высказалось против нее, и она неожиданно оказалась в таком меньшинстве, что оставшиеся ее сторонники пришли в отчаяние, потеряв веру в собственные силы. С этих пор партия республиканцев, или демократов, шла от успеха к успеху и, наконец, привлекла на свою сторону все американское общество.

Федералисты, поняв, что они побеждены, что их не поддерживают, что нация отвернулась от них, разделились: одни присоединились к победителям, другие сложили свое знамя и изменили название. Прошло уже много лет с тех пор, как они перестали существовать как партия.

Приход в свое время федералистов к власти является, на мой взгляд, одним из счастливейших обстоятельств, связанных с рождением великих американских штатов.

Федералисты сопротивлялись велению своего века, тенденциям развития своей страны. Их теории, будь они добротными или порочными, не могли быть применены целиком в том обществе, которым они хотели управлять; то, что произошло при Джефферсоне, рано или поздно должно было случиться. При этом правительство федералистов позволило новой республике утвердиться, а затем беспрепятственно поддержать быстрое развитие тех учений, которые они отстаивали. Большая часть их принципов в конце концов была принята и стала символом их соперников, а федеральная конституция, которая существует и поныне, является вечным памятником их патриотизму и мужеству.

Итак, в настоящее время в Соединенных Штатах Америки нет крупных политических партий. Там есть много партий, которые угрожают единству Союза, но нет таких партий, которые бы выступали против современной формы государственного правления или противились бы поступательному развитию общества. Те партии, которые угрожают единству Союза, опираются не на принципы, а на материальные интересы. Именно эти интересы на территории такой обширной империи, как Штаты, и лежат в основе образования соперничающих наций, а не партий. В последнее время свидетельством тому было поведение Севера, поддержавшего ряд запретов в торговле, а Юг, напротив, взял под защиту свободу торговли, и все это произошло только потому, что Север является в основном фабричным районом, а Юг — земледельческим, система же ограничений всегда действует в пользу одного и в ущерб другому.

Крупные партии отсутствуют в Соединенных Штатах, зато там в изобилии малые партии, и общественное мнение раскалывается на бесконечное количество группировок, объединяющихся вокруг вопросов, касающихся мелочей. Невозможно представить, с каким трудом создаются партии; и в наше время это очень нелегкое дело. В Соединенных Штатах нет ненависти на почве религии, поскольку религия повсеместно уважаема и ни одна религиозная секта не считается привилегированной; нет классовой ненависти, потому что народ превыше всего и никто не посмеет бороться с ним; нет, наконец, нищих слоев населения, которые бы эксплуатировались, потому что материальный уровень страны таков, что она может предоставить всем место в своем промышленном комплексе и полную свободу трудиться согласно своему умению делать карьеру. А ведь достаточно предоставить человеку такую свободу, и он сотворит чудо. Итак, нужны очень сильные амбиции, направленные на создание новых политических партий, чтобы овладеть властью. Ведь трудно свергнуть того, в чьих руках она находится, с помощью единственного довода, что вы хотите занять его место. Таким образом, политические деятели должны употребить все свое умение на организацию партий: политический деятель в Соединенных Штатах прежде всего стремится определить свой интерес, изучить аналогичные интересы, которые могли бы составить вместе с его интересом единое целое; далее он стремится обнаружить, не существует ли случайно в мире учения или научного принципа, который можно было бы удачно использовать для новой организации, поставив в название, и который давало бы ей право на свободное существование и распространение своих идей, — нечто вроде королевской печати, которую наши отцы помещали на первой странице своих трудов, хотя она не имела к ним никакого отношения.

После этого на политической арене появляется новая сила.

Для иностранца все эти домашние ссоры американцев кажутся на первый взгляд непонятными и ребяческими, и не знаешь, жалеть ли этот народ, который серьезно занимается подобной безделицей, или завидовать ему, почитая его счастливым, поскольку он может этим заниматься.

Однако, как только изучишь тайные движущие силы, которые управляют в Америке мятежными группировками, сразу поймешь, что большая часть из них связана более или менее тесно с одной из двух великих партий, которые разделяют людей с тех пор, как существуют свободные общества. По мере углубления в сокровенную сущность этих партий замечаешь, что деятельность одних направлена на то, чтобы ограничить использование общественной силы, деятельность же других — на то, чтобы расширить это использование.

Я вовсе не хочу сказать, что американские партии имели своей явной или даже скрытой целью выдвинуть на первый план аристократию или демократию в стране; я утверждаю, что аристократические или демократические страсти легко обнаруживаются в основе каждой партии; и хотя это не бросается в глаза, именно это и является слабым местом каждой партии.

Приведу один пример из недавних событий: президент высказывает свои претензии к Банку Соединенных Штатов; в стране начинаются волнения, и ее население делится на две части: имущие классы в массе своей встают на сторону Банка, народ же поддерживает президента. Вы полагаете, что народ может определить мотивы своего поведения в такой запутанной ситуации, когда дело касается столь сложного вопроса, что и опытные специалисты колеблются в своем решении? Отнюдь. Дело в том, что Банк — это огромное независимое предприятие; народ же, который разрушает или создает ту или иную власть, ничего не может сделать с этим Банком, а это его раздражает. Среди всеобщего движения в обществе эта неподвижная точка бросается ему в глаза, и он хочет посмотреть, не сможет ли он и ее стронуть с места, так же как и все остальное.

ЧТО ОСТАЛОСЬ ОТ АРИСТОКРАТИЧЕСКОЙ ПАРТИИ В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ

Скрытая оппозиция имущих слоев населения демократии. — Их сосредоточенность на земной жизни. — Интерьеры их жилищ обнаруживают их вкус исключительно к изысканным удовольствиям и роскоши. — Их показная скромность. — Их напускная благосклонность по отношению к народу.

Когда мнение граждан страны перестает быть единым, нарушается равновесие между партиями, и у одной из них появляется неоспоримое преимущество. Эта партия разрушает все препятствия, изматывает своего противника и ставит все общество целиком себе на службу. Побежденные, в отчаянии от такого успеха своего противника, прекращают свою деятельность. Повсеместно устанавливаются покой и тишина. Кажется, что вся нация сплотилась. Партия-победитель делает следующее заявление: «Я восстановила мир в стране, за это мне должны воздать по заслугам».

Но за этим видимым единодушием скрываются глубокие разногласия и реальное сопротивление.

Вот так и случилось в Америке: когда демократическая партия добилась преимущества, общество стало свидетелем того, как она завладела исключительным правом руководить государственными делами. С тех пор она непрестанно формирует нравы и издает законы, основываясь на своих желаниях.

И сегодня можно сказать, что в Соединенных Штатах классы богатых людей почти полностью находятся вне политических дел, и богатство не только не дает права на власть, но является реальной причиной немилости и препятствием на пути к власти.

Те, кто богат, таким образом, предпочитают оставить поле битвы и не вести борьбы, часто неравной, против самых бедных из своих сограждан. Не имея возможности занять в общественной жизни такое же положение, какое они занимают в частной жизни, они расстаются с первой, чтобы сосредоточиться на второй. И в сердцевине государства образуется как бы особое общество с присущими ему вкусами, склонностями, тягой к особым развлечениям.

Богатый человек принимает этот порядок вещей как нечто непоправимое; он даже изо всех сил старается не показывать, что это его ранит; в публичных выступлениях он расхваливает доброту республиканского правительства и преимущества демократических форм правления. Ибо после ненависти к врагам что может быть более естественным для человека, чем лесть в их адрес?

Видите вы этого роскошного гражданина? Не правда ли, он похож на еврея средних лет, который боится, как бы не догадались о его богатствах? Одет он просто, походка его скромна; дома у себя в четырех стенах он обожает роскошь; в эту святая святых он допускает только нескольких избранных гостей, свою ровню, которых он приглашает по отдельности. В Европе вы не встретите ни одного человека благородного происхождения, который был бы столь сильно привязан к своим удовольствиям, так бы тяготел к малейшим выгодам, которые обеспечивает некое привилегированное положение. Но вот он выходит из дому, чтобы направиться на работу в какую-нибудь запыленную конторку, занимаемую им в центре города, в его деловой части, где каждый может заговорить с ним, обратиться к нему. Дорогой он встречает своего сапожника, они останавливаются: оба принимаются рассуждать. О чем же они могут говорить? Эти два гражданина рассуждают о государственных делах, и, прежде чем проститься, они пожимают друг другу Руку.

В глубине же этого энтузиазма, как бы выражающего согласие, и в разных формах угодливости, демонстрируемой по отношению к тем, кто близок к правящей партии, легко заметить глубокое отвращение, которое богатые люди питают к демократическим институтам своей страны. Народовластие — это та власть, которую они боятся и презирают. Если однажды плохое демократическое правление закончится политическим кризисом, если в Соединенных Штатах установится монархия как действующая, властвующая сила, тут же подтвердится верность моих высказываний.

Есть две силы, которые используются партиями, чтобы преуспеть в своей деятельности, — это газеты и ассоциации.

 

Глава III

О СВОБОДЕ ПЕЧАТИ В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ

Трудности, связанные с ограничением свободы печати. — Особые причины, заставляющие некоторые народы настаивать на этой свободе. — Свобода печати — это естественное следствие, вытекающее из суверенитета народа, как его понимают в Америке. —Невоздержанность языка прессы в Соединенных Штатах. — Периодическая печать обладает определенным чутьем; пример Соединенных Штатов это доказывает. — Мнение американцев по поводу юридических преследований прессы за допускаемые ею правонарушения. — Почему в Соединенных Штатах пресса менее могущественна, чем во Франции.

Свобода печати оказывает влияние не только на общественное мнение, но и на мнение каждого человека. Она способствует не только изменению законов, но и меняет нравы. В другой части этой книги я постараюсь раскрыть степень воздействия свободы печати на американское общество, определить то направление, которое печать придала идеям, получившим распространение в Америке, образу мыслей и чувствам, ставшим характерными для американцев. Здесь же я хочу лишь показать, каким образом свобода печати воздействует на политическую сферу.

Признаюсь, я не испытываю к свободе печати той полной любви, любви с первого взгляда, которую испытываешь к вещам, добротным по своей природе и вне зависимости от чего бы то ни было. Я люблю ее гораздо больше за то, что она мешает злу осуществляться, нежели за те блага, которые она приносит.

Если бы кто-нибудь показал мне промежуточную позицию между полной независимостью мысли и полным ее порабощением, где я мог бы надеяться удержаться, я бы, возможно, там разместился; но кто откроет эту промежуточную позицию? Вы исходите из разнузданности печати и далее следуете определенному порядку. Что вы делаете? Прежде всего вы напускаете на писателей суд присяжных, но суд присяжных их оправдывает, и то, что было мнением только одного человека, становится мнением всей страны. То, что вы сделали, — это слишком много, но и слишком мало; нужно идти дальше. Тогда вы отдаете авторов в руки судейских чиновников; но судьи, прежде чем осудить, должны выслушать; и то, в чем было страшно признаться в книге, безнаказанно провозглашается в защитительной речи; то, о чем смутно было сказано в одном написанном тексте, теперь повторяется в тысяче других. Языковое выражение — это внешняя форма и, позволю себе сказать, тело мысли, но не сама мысль. Ваши трибуналы арестовывают тело, но душа ускользает от них, незаметно выскальзывает из их рук. Итак, вы сделали слишком много, но и слишком мало; нужно идти дальше. Наконец, вы отдаете писателей в руки цензоров. Отлично! Мы продвигаемся вперед. А политическая трибуна, она разве не свободна? Так вы, оказывается, еще ничего не добились; нет, я ошибся, вы приумножили зло. Может, вы случайно приняли мысль за одну из тех материальных мощностей, сила воздействия которых возрастает с ростом числа их носителей? Вы что, станете считать писателей, как солдат в армии? В противоположность материальной силе сила мысли часто возрастает и благодаря малому количеству тех, кто ее выражает. Слово влиятельного человека, произнесенное твердо, в разгар страстей, перед замолкшим собранием, воздействует на общество сильнее, чем неясные выкрики тысячи ораторов; и стоит только свободно поговорить о чем-либо в одном общественном месте — результат такой, как если бы вы громко говорили об этом в каждой деревне. Следовательно, вам нужно уничтожить свободу говорить, равно как и свободу писать. На этот раз вы у цели: все молчат. Но чего вы добились? Вы начали со злоупотребления свободой — и очутились у ног деспота.

Вы прошли путь от высшей независимости к высшему порабощению, не встретив на этом долгом пути ни одной точки, где вы могли бы остановиться.

Есть народы, у которых независимо от общих положений, изложенных мною выше, имеются свои особые причины, объясняющие их склонность к свободе печати.

Есть нации, считающиеся свободными, а между тем любой представитель власти у них может безнаказанно нарушить закон, и конституция страны при этом не представляет права пострадавшим обращаться с жалобой в суд. У этих народов независимость прессы рассматривается не как одна из гарантий, но как единственная гарантия, остающаяся им из всего арсенала свободы и безопасности граждан.

Следовательно, если бы правители тех государств, где живут эти нации, заговорили об уничтожении независимости печати, народ мог бы им ответить: «Позвольте нам требовать для вас наказания за ваши преступления через суд, и тогда, может быть, мы согласимся не прибегать для этой же цели к суду общественности».

В стране, где открыто признается суверенитет народа, цензура не только опасна, она абсурдна.

Когда каждому предоставляется право управлять обществом, нужно, следовательно, и признавать за ним способность делать правильный выбор в ряду различных мнений, волнующих его соотечественников, и давать правильную оценку происходящим событиям, знание которых может послужить руководством в его деятельности.

Суверенность народа и свобода печати полностью соотносимы; цензура и всеобщее голосование, напротив, противоречат друг другу и не могут долго сосуществовать в политических институтах одного народа. Среди двенадцати миллионов человек, проживающих на территории Соединенных Штатов, не найдется ни одного, кто бы осмелился предложить ограничить свободу печати.

В первой же газете, попавшейся мне на глаза, когда я приехал в Америку, была напечатана следующая статья, точный перевод которой я здесь привожу: «Во всем этом деле речь, произнесенная Джэксоном (президентом), была речью бессердечного деспота, стремящегося исключительно к тому, чтобы сохранить свою власть. Амбиции — это его преступление, и это же будет его наказанием. Его призвание — интриги, и интриги спутают все его планы и вырвут власть из рук. Он управляет с помощью коррупции, и его преступные махинации обернутся для него стыдом и позором. Он проявил себя на политической арене как игрок без чести и тормозов. Он преуспел, но час справедливости приближается; скоро ему придется вернуть все, что он захватил, далеко забросить свою фальшивую игральную кость и уйти в отставку, где он сможет вволю проклинать свое безумие; ибо его сердце никогда не знало такой добродетели, как раскаяние». («Венсеннс газетт»)

Во Франции большинство людей полагают, что необузданность прессы в нашем обществе зависит от социальной нестабильности, от наших политических страстей и проистекающего отсюда всеобщего беспокойства. Таким образом, они беспрестанно ждут того времени, когда жизнь в обществе вновь обретет равновесие, и тогда пресса успокоится. Что же касается меня, то я охотно отнес бы за счет указанных выше причин то сильнейшее воздействие, которое пресса оказывает на нас; но я не думаю, что эти причины так сильно влияют на ее язык. Мне кажется, что у периодической печати есть свои особенные черты и пристрастия, не зависящие от условий, в которых она существует. То, что происходит в Америке, меня в этом убеждает окончательно.

В настоящее время Америка является той страной земного шара, в чреве которой заключено наименьшее количество революционных ростков. А между тем у тамошней прессы те же разрушительные наклонности, что и у французской, и тот же необузданный язык при отсутствии аналогичных причин для гнева. В Америке, как и во Франции, пресса является той необыкновенной силой, где странным образом перемешано хорошее и плохое, без которой свобода не сумела бы выжить и из-за которой порядок с трудом удерживается.

Непременно следует сказать, что в Соединенных Штатах у прессы гораздо меньше власти, чем в нашем обществе. Однако именно в этой стране очень редки судебные преследования прессы. Причина тому проста: американцы, приняв в своем обществе принцип народовластия, сделали это народовластие подлинным. Им и в голову не приходило создавать из элементов, которые ежедневно изменяются, конституцию, вечно действующую. Обрушиваться на существующие сегодня законы, таким образом, не является преступлением, лишь бы не делалось попыток избавиться от них силой.

Впрочем, американцы считают, что суды бессильны обуздать прессу и что гибкость человеческой речи всякий раз ускользает при юридическом анализе, правонарушения такого толка как бы исчезают прежде, чем протянутая рука правосудия пытается их схватить. Чтобы эффективно воздействовать на прессу, думают американцы, нужно найти такой суд, который был бы не только предан существующему правлению, но и мог бы стать над общественным мнением, бушующим вокруг. Суд, который судил бы, не допуская гласности, провозглашал бы свои приговоры, ничем не обосновывая их, и наказывал бы намерения еще строже, чем резкие слова. Тот, кто сумел бы создать и поддержать подобный трибунал, напрасно потерял бы время, преследуя свободу печати, поскольку тогда он стал бы абсолютным хозяином самого общества и мог бы вовсе избавиться от писателей, а заодно и от того, что они написали. Что касается прессы, реально для нее не существует середины между рабством и волей. Чтобы получить неоценимые блага, которые обеспечивает свобода печати, нужно уметь принять и то зло, которое рождается вместе с ней. Желать добиться одного и избежать другого — значит предаваться одной из тех иллюзий, которыми себя обычно убаюкивают больные нации, когда, устав от борьбы и истощив свои силы, они ищут средств, с помощью которых можно заставить сосуществовать одновременно, на одной и той же почве, враждебные мнения и принципы.

Американские газеты не имеют большого влияния; это объясняется многими причинами, основными из коих являются следующие.

Свобода писать, так же как и другие свободы, тем более опасна, чем позже она появилась; народ, который впервые участвует в обсуждении государственных дел, считает себя первым трибуном. Для англоамериканцев эта свобода такая же древняя, как сами колонии. Пресса, впрочем, умея хорошо подогревать человеческие страсти, не может, однако, сама их порождать. Итак, в Америке политическая жизнь проходит активно, формы ее разнообразны, она даже бывает буйной, но редко в ее основе лежат глубокие страсти; ибо редко страсти выплывают на поверхность, если не задеты материальные интересы, а Соединенные Штаты с этой точки зрения страна процветающая. Чтобы оценить разницу, существующую в этом отношении между англоамериканцами и нами, мне нужно лишь просмотреть американские и французские газеты. Во Франции коммерческие объявления занимают ограниченное место в газетах; даже новостей не очень много; самая насыщенная часть газеты — та, что освещает политические споры. В Америке три четверти огромной газеты, развернутой перед вашими глазами, заполнены объявлениями, в остальной части размещены чаще всего политические новости или какие-нибудь забавные истории; и только кое-где, в каком-нибудь невидном уголке, замечаешь статью, посвященную одной из таких горячих дискуссий, которые в нашем обществе и составляют ежедневную порцию для читателей.

Любая власть усиливается по мере централизации — это общий, естественный закон, который открывается исследователю при изучении данного вопроса и который деспоты даже малого масштаба постигают инстинктивно.