Понятие единицы текстообразования

Понятие единицы текстообразования

3.2.1. Определение единицы текстообразования. Итак, введение по­нятия единицы текстообразования (строевой единицы текста) вполне оправ­данно. Действительно, текст всегда членится на относительно целостные в смысловом отношении фрагменты, и не только интуиция, но и сплошной анализ большого количества текстов говорят о том, что с синтаксической точки зрения эти фрагменты имеют типизированный характер. Естественно предположить - и подобные предположения получили эксплицитную форму уже в 40-е гг., - что в основе таких фрагментов лежат некие единицы «эмического уровня», хотя сегодня, на нынешнем этапе развития лингвисти­ки, ясно, что это единицы, существенно отличающиеся от «эмических» еди­ниц языковой системы.

Примем в качестве рабочего следующее определение. Единицы текстообразования (строевые единицы текста) - это устоявшиеся в данной куль­турно-письменной традиции формы языкового воплощения структурных компонентов авторского замысла - концептуально значимых смыслов, - закрепляющие относительную автономность (автосемантию) образуе­мых на их основе компонентов текста и обладающие признаками относительной синтаксической замкнутости, временной устойчивости и регуляр­ной воспроизводимости.

В качестве комментария к этому определению укажем на следующее.

а) Синтаксическая связь - в широком понимании - может быть обна­ружена, в принципе, между двумя любыми рядоположенными предложениями текста, если это действительно текст, удовлетворяющий исходному требова­нию глубинной, семантической связности (Кожевникова 1979). Нельзя недооценивать и значимости простого соположения высказываний: даже при от­сутствии признаков кореферентности и когезии мы склонны воспринимать два соположенных высказывания как взаимосвязанные. Эта константа наше­го восприятия вытекает, думается, из того, что связность есть универсальное качество не только текста, но и речи вообще. Отсюда, в сущности, и самая возможность таких метакоммуникативных операций с текстами, как реферирование, конспектирование, адаптирование, редактирование и др., которые, при соблюдении известных правил (Вейзе 1978), не нарушают связности тек­ста. Поэтому применительно к строевым единицам текста целесообразно го­ворить не о связности вообще, а о «плотности связанности» (В.А.Шаймиев). Подчеркивая многоплановость и «многослойность» межфразовых связей на лексическом, морфологическом, синтаксическом уровнях и различия в коли­честве «слоев» связей, которыми обладают высказывания в разных текстовых позициях, В.А.Шаймиев вводит названное понятие: "Чем больше «слоев» связи характеризует данное высказывание, тем выше плотность связанности этого высказывания" (Шаймиев 1985: 29). В пределах строевой единицы «плотность связанности» ее элементов заметно выше, чем на ее границах, что и позволяет говорить об ее относительной синтаксической замкнутости (сходные суждения высказывала еще в 70-е гг. Е.А.Реферовская [Реферовская 1975]). Это очевидно в отношении такой единицы, как «свободное пред­ложение» (Лосева 1980), и хорошо описано для сложного синтаксического целого (Лосева 1969, Москальская 1981 и др.).

б) Включение в дефиницию признака регулярной воспроизводимости (наряду с утверждением об исчислимости) может породить вопрос о целесообразности введения понятия «единица текстообразования (строевая единица текста)», поскольку эти признаки свойственны и любой единице строя языка. В самом деле: к чему вводить особое понятие «(строевая) единица текста», если наличие признаков исчислимости и воспроизводимости позволяет включить хотя бы ССЦ в число синтаксических единиц языка или речи?

Необходимое уточнение заключается в том, что речь идет о разных предметах воспроизведения. Говоря о языковой единице, подразумевают ее вос­производимость в полном объеме, во всей совокупности сложных взаимоотношений планов выражения и содержания (морфема, слово), или, по мень­шей мере, в жестко заданном соотношении структуры и семантики - как структурно-семантического целого (предложение как модель). Однако уже в последнем случае - применительно к предложению - признанию тезиса о воспроизводимости его как языковой единицы предшествовала широкая дискуссия; заметим, что наряду с признанием этого тезиса сохраняются устойчи­вые тенденции к расширению списка структурных схем предложения с це­лью более детальной фиксации структурно-семантических разновидностей (Русская грамматика 1979, Белошапкова 1989, Киселев 1990), к введению в описание синтаксического строя языка многообразных фактов лексико-синтаксической координации (Проблемы... 1985), к созданию, наконец, альтернативной, построенной на иных основаниях теории синтаксического строя (Золотова 1982).

Когда же речь идет о строевой единице текста, то можно иметь в виду воспроизводимость лишь принципа структурной организации. Например, при реализации такой единицы, как «свободное высказывание» (первого или второго типа, см. ниже), важно лишь то, что в тексте возникает автосемантичный компонент, представленный одной коммуникативной единицей; но уже несущественно, какая именно синтаксическая конструкция будет при этом использована и с каким типовым значением (простое или сложное предло­жение, какая именно структурная схема). Аналогичное можно утверждать и по отношению к ССЦ. При употреблении этой формы воспроизведению под­лежат лишь базисные принципы: монотематичность, поликоммуникативность, сквозная тема-рематическая перспектива (см. ниже), -все остальное, как правило, в той или иной мере уникально.

Таким образом, говоря о строевых единицах текста, мы имеем в виду принципиально иной характер воспроизводимости, отличающий их от единиц строя языка.

В лингвистике текста и, шире, в различных направлениях лингвистиче­ских исследований, так или иначе связанных с текстом (в разнообразных версиях стилистики, в коммуникативной лингвистике etc. etc.), выдвигалось немало концепций, альтернативных излагаемой. Некоторые исследователи склонны считать единственной реальной единицей текстообразования абзац; наиболее последовательно эту точку зрения отстаивает Л.Г.Фридман (Фридман 1975, Фридман 1979). Суть этой позиции заключается в приписываний абзацу всех признаков, обычно рассматриваемых как признаки ССЦ, при иг­норировании композиционно-стилистической природы абзаца, о которой справедливо писали еще в 60-е гг. Т.И.Сильман (Сильман 1968; Сильман 1975), Л.МЛосева (Лосева 1969) и мн. др.

Другие исследователи, стремясь выявить членение текста по другим основаниям, приходят к результату, который соответствует на самом деле струк­туре произведения, что аналогично уже рассмотренному приписыванию смы­сла произведения тексту. Например, С.П. Степанов предлагает членить (худо­жественный) текст на сцены - единицы, как правило, очень крупные и, что любопытно, определяемые на основе сопряжения весьма различных понятий: композиционно-речевой формы и видо-временной формы глагола (Степанов 1993). Ясно, что, каковы бы ни были результаты такого членения, они не имеют отношения к собственно текстообразованию в оговоренном выше по­нимании.

3.2.2. Критерии вычленения единиц текстообразования. Строго гово­ря, этот подзаголовок имеет условный характер, поскольку при анализе конкретного текста в нем вычленяются не единицы текстообразования (в эмическом смысле), а слитные в содержательном отношении фрагменты, выражаю­щие концептуально значимые смыслы. В основе таких фрагментов могут ле­жать разные модели, разные единицы, но на критерии вычленения фрагмента это влиять, в принципе, не должно. Поэтому на самом деле требуется решить два вопроса: 1) каковы критерии делимитации относительно автономных фрагментов текста, выражающих концептуально значимые смыслы; 2) на ка­ких основаниях различаются выделяемые нами модели - строевые единицы текста. Первый вопрос будет рассмотрен здесь, а второй - в следующем разделе, посвященном составу единиц текстообразования.

Делимитация единиц текста - один из «проклятых» вопросов, сопровождающий грамматику текста ровно столько, сколько она существует. Вполне можно понять Л.Г.Фридмана и других ученых, занимающих сходные с ним позиции, когда они заявляют о том, что абзац - единственная бесспорно «данная нам в ощущение» единица текста, и на этом основании отказываются признавать любые другие. Проверка любого из выдвигавшихся в разное время критериев вычленения текстовых единиц может в конце концов привести именно к этой позиции, в основе которой угадывается - или кажется вполне вероятным - исследовательское отчаяние.

В самом деле, можно перечислить следующие признаки, которые предлагалось рассматривать в качестве критериев делимитации текстовых единиц (не считая абзацного отступа):

а) семантическое единство;

б) начало новой (микро)темы (Л.М.Лосева и мн. др.);

в) прерывание тема-рематической цепочки (Хайдольф, О.И.Москальская);

г) твердое/мягкое начало предложения-высказывания (Й. Мистрик, Л.М. Лосева, Н.Д. Зарубина-Бурвикова); в иной терминологии - автосемантичность / синсемантичность предложений-высказываний;

д) (применительно к ССЦ) возможность задать смысловой вопрос от предложения к предложению внутри ССЦ - и отсутствие такой возможно­сти на границе двух ССЦ (Л.М.Лосева; из этого критерия вытекает и отме­ченная автором возможность превратить ССЦ в одно сложное предложение путем вербализации существующих логико-смысловых связей союзными средствами);

е) принадлежность предложений-высказываний внутри вычленяемого фрагмента к одному функционально-смысловому типу речи (О.А.Нечаева, Н Д. Зарубина-Бурвикова);

ж) сверхдолгая пауза, маркирующая границу автосемантичного фрагмента - например, границу ССЦ (Рудакова 1975, Майорова 1982, Крюкова 1985 и др.);

з) наличие/отсутствие ограничений на появление каких-либо членов структурно-грамматической парадигмы каждого следующего предложения после данного предложения (например, ограничений по значениям времени, наклонения, лица, рода и т.д.) (Б.А.Маслов).

Ни один из этих критериев при ближайшем рассмотрении не оказывается надежным. Признаки (а - б) по своей сути бесспорны, но конкретный меха­низм использования их в качестве делимитационного критерия не вполне ясен: та или иная исследовательская версия смыслового членения текста все­гда может быть оспорена другим исследователем с сопутствующими упрека­ми в субъективизме, и такие упреки действительно не раз звучали и в пуб­личных дискуссиях, и на страницах журналов; там, где один наблюдатель ви­дит одну микротему, другой может увидеть две - и т.д.

Критерий (в) обладает ограниченной применимостью, что вытекает из самой природы текста: коль скоро последний обладает тематической и смысловой целостностью, в нем с необходимостью обнаруживается сквозная те­матическая преемственность. Популярное представление о том, что граница, скажем, ССЦ маркируется прерыванием межфразовой связи, опрокидывает­ся при первом же подступе к анализу любого текста. <…>

<…>Признак (г) представляет собой вариацию на тему предыдущего. «Твер­дое» начало, свидетельствующее об автосемантичности предложения, означа­ет в то же время и начало новой тема-рематической последовательности; «мягкое» - о продолжении ранее начатой. Ясно, что применимость этого критерия ограничена точно так же, как и в предыдущем случае.

Признак (д) является одним из наиболее сильных и надежных критериев - но не в интересующем нас в данном случае отношении. С одной стороны, его применимость к ССЦ (судя по нашему опыту) практически не знает сбо­ев. С другой стороны, к остальным единицам он неприложим, и уже в этом его ограниченность. Кроме того, в тексте смысловые вопросы очень часто могут быть поставлены и между относительно самостоятельными фрагмента­ми - между двумя ССЦ, например; из этого вытекает односторонняя приме­нимость данного критерия: с его помощью можно обосновать квалификацию выделенного фрагмента в качестве ССЦ, но собственно процедуру делимитации относительно самостоятельного фрагмента он не облегчает.

Признак (е), на первый взгляд, выдвигает вполне законное требование к вычленяемому фрагменту текста: действительно, если перед нами единый в смысловом отношении фрагмент, он должен, казалось бы, целиком относить­ся к одному функционально-смысловому типу речи. Однако уже в 1979 г. Н.Д.Зарубина (Бурвикова) отказалась от жесткого применения этого принципа придя к выводу о существовании многочисленных фрагментов текста, ко­торые указанным признаком не обладают - и при этом не оставляют ника­ких сомнений в их смысловом единстве (на этом основании ею и было введено понятие линейно-синтаксической цепи - единицы, противопоставляе­мой ССЦ именно по данному признаку, см. Зарубина 1979). Таким образом, и этот признак в качестве универсального критерия делимитации относи­тельно самостоятельного фрагмента текста рассматриваться не может.

Ограничения, связанные с применением признака (ж), очевидны: сверхдолгая пауза может быть зафиксирована только в устной речи. <…>

<…>Наконец, признак (з). Его неудовлетворительность в качестве критерия делимитации текста ярче всего была невольно продемонстрирована самим Б.А.Масловым, приложившим столь много усилий к разработке основанной на этом критерии процедуры. <…> Дляпервого предложения сверхфразового единства должны быть возможны все варианты его грамматической парадигмы; для последующих возникают ограничения — например, по категориям рода, числа, лица, наклонения, времени, падежа и тд. Граница СФЕ обозначится там, где ограничения перестанут действовать.

К сожалению, Б.А.Маслов не раскрыл методики выявления этих ограничений, поэтому на первый взгляд этот критерий может показаться формали­зованной версией критериев «твердого»/«мягкого» начала (авто-/синсемантичности) предложения. Между тем автор полагал иначе: «связь между грамма­тическими категориями отдельных предложений» есть, с его точки зрения, критерий сущностный, а «частное проявление этой закономерности в разно­образных повторах и заменах» - всего лишь дополнительный, годный лишь для анализа «специально подобранного или искусственно созданного текста» (Маслов 1973: 10, Маслов 1975а: 99). Иными словами, Б.А.Маслов, абсолю­тизируя известный изоморфизм предложения (особенно сложного) и текста, едва ли не полностью переносил на текст представления о грамматической организации (сложного) предложения.