ЭКСПЕРИМЕНТ

 

Нельзя бесстрастно относиться к тому, что сохранилось и еще живо.

Бернард Беренсон

 

Еще Джон Девей, а затем Пауль Гудман, Джон Холт, Георг Деннисон и многие другие признавали важность действия в процессе обучения. Несмотря на это, большинство людей обычно настроены на эбаутизм (aboutism) в подходе к разрешению проблем. Они обсуждают свои проблемы с другими людьми, думают об этом, пока не приходят к тому, что, по их мнению, можно осуществить. Затем, выбрав нужный момент для действия, они могут попробовать что-то совершить.

Такие решения часто остаются лишь планами, подавляющими новизну и свободную импровизацию, то есть опять оборачиваются эбаутизмом. Поведение, основанное на прошлом опыте, не учитывающее актуальные желания и мечты, может стать механическим и безжизненным. Пробы и ошибки кажутся потерей времени, а свободное развитие нового – совершеннейшей чушью. Возьмем хрестоматийный пример: один студент-медик был настолько обязательным, что впадал в панику при малейшем отклонении от планов. Занятия медициной были для него сплошным мучением и бедолага уже не мог определить, кто принял такое решение – он сам или его родители. Страх напрасно потратить время, разочароваться в родительских и собственных ценностях или выбрать новое направление – все переплелось в нем. Он был накрепко привязан к прошлому и мог только мысленно строить прожекты о том, что мог бы сделать, а затем застывал в бездействии. Такой способ принятия решений обычно сводит ошибки до минимума, но одновременно и нивелирует индивидуальность как нежелательную помеху. В нашем обществе, нацеленном на достижение успеха, ставка на единственно верные и решительные действия стала настолько высокой, что любая ошибка обходится слишком дорого. Лишь немногие чувствуют, что могут попытаться реализовать те идеи и возможности, которые не окупятся.

Гештальт-терапия делает попытки восстановить связь между эбаутизмом и действием. Когда человек включает действие в процесс принятия решения, он вырывается из-под гнета своего эбаутизма, который может свести на нет все его усилия. Лучше всего решения принимаются, когда активное действие начинает выявлять положительные перспективы. Например, наш студент может пройти курс биологии, а затем прийти на прием к знакомому врачу, другу семьи, чтобы изучить на практике, как распространяется инфекция, как оказывают первую помощь и т.п. Если в результате он захочет изучать медицину – это будет его собственное, настоящее решение.

Эксперимент в рамках гештальт-терапии – это попытка противостоять тупиковому эбаутизму, он побуждает пациента к активному действию. В ситуации эксперимента человек может мобилизовать себя перед лицом актуальных требований жизни, отыгрывая свои невыношенные чувства и действия в относительной безопасности. Безопасность достигается тем, что рискованные действия пациента получают поддержку от терапевта или группы, которые то поощряют его, то побуждают к риску, в зависимости от того, что уместно в конкретный момент.

Например, один мужчина страдал от давления своего начальника. Во время терапии он представил шефа сидящим перед ним, и довел себя до того, что стал истошно кричать воображаемому начальнику, что хочет убить его! Эти чувства таились в нем, но были слишком опасны, чтобы выйти наружу. Даже в ситуации, где риск был минимальным, он все еще боялся своей чрезмерной ярости. В результате это чувство настолько захлестнуло его, что он испугался, даже несмотря на поддержку окружающих. Ведь поддержка возникает тогда, когда человек хочет ее получить.

На первый взгляд, привнесение в терапию незаконченного действия может стать имитацией реальности, только психологической игрой. Эксперимент не должен быть паллиативом или суррогатом актуальной жизни. В этом смысле эксперимент больше походит на искусство. Например, актер не просто воспроизводит сцену из жизни – он соединяет внешнюю реальность со своим внутренним опытом. Такой синтез может быть открытием даже для него самого. Нечто подобное происходит и в психотерапевтическом эксперименте. Человек не просто воспроизводит то, что уже произошло или могло бы произойти. Он соотносит реальность со своими потребностями в данный момент, не пытаясь предвидеть будущие события или переформулировать прошлые. В условиях эксперимента он отдается потоку актуальных переживаний, приходя к их осознаванию. Однажды почувствовав ритм своего бытия, он сможет изменить к лучшему свое реальное поведение, и его поведение в жизни не станет копией терапевтической ситуации.

Эксперимент не является пробой или запоздалым анализом. Если бы человек, который кричал на начальника, рассматривал эту сцену как репетицию реальной ситуации, это было бы явным абсурдом и саморазрушением. Однако эксперимент может дать человеку опору в будущем, если окажется тренировкой для лучшего контакта с начальником.

Наш творческий эксперимент отличается от искусства по крайней мере в одном важном пункте. Комментарий Герберта Рида[64] поможет нам прояснить это различие:

 

"Мы не можем знать себя; мы можем только выдавать себя и делаем это подсознательно и обрывочно. Мы выдаем себя жестами, интонациями голоса, почерком. Главное, что все эти формы или конфигурации (гештальты) автоматически показывают путь потока сознания. В этом смысле все искусство – это подсознательные проявления себя, которые не должны непременно осознаваться".

 

С точки зрения Рида, художественное творчество отличается от терапевтического в том, что мы-то как раз пытаемся привнести в терапию " выдающее" нас осознавание. И, пожалуй, это одна из наших основных целей. Осознавание которое помогает человеку, направляя его внимание на потребности, толкая к действиям, которые дают выход его естественным ощущениям.

В этом смысле мы делаем нечто противоположное художественному творчеству. Художник углубляется в свой внутренний мир и создает законченное произведение искусства, которое становится его "заявлением" на данный момент его жизни. Законченное произведение искусства имеет осязаемую форму, что делает его доступным для других. Это "высказывание", которое может трогать, ориентировать, поражать, восхищать, оно по-своему представляет людям их обычные переживания. Терапевт не может поместить свою работу в рамку и повесить на стену, у него не бывает "законченного произведения". Человек, который занимается творчеством, делает это только для себя и часто неохотно расстается со своей работой. Когда произведение искусства закончено, зрители могут вступить с ним в контакт. Искусство терапевта подводит пациента к действию, которое, в свою очередь, побуждает его к творческому диалогу со своим внутренним миром.

И все-таки то, что происходит в творческом эксперименте, похоже на художественное творчество, потому что содержит такие же качества – возбуждение, откровение и неожиданность. Как правило, процесс работы художника скрыт от посторонних глаз, но готовое произведение отражает его психологическую жизнь. То же происходит и с пациентом – он может трепетать, умирать, смеяться, плакать и испытывать разнообразные чувства в узких рамках терапевтического пространства. Он, как художник, попадает неизведанную область опыта, который находится в его собственной реальности, где успех не гарантирован. Когда пациент сталкивается с силами, которые прежде приводили его на опасную территорию, это становится настолько рискованным, что он невольно пугается. Тогда терапевт становится его проводником и компаньоном, помогает ему сохранять баланс между безопасностью и риском, делает предположения, ориентирует и поддерживает пациента. Развивая незавершенную тему и следуя за ней по направлению к естественному разрешению, терапевт и пациент становятся соавторами в создании драмы, которая "пишется" в процессе ее разворачивания.

Есть несколько форм, которые может принимать эксперимент. Мы разделили их на пять следующих моделей: 1) отыгрывание; 2) направленное поведение; 3) фантазия; 4) мечты; 5) домашнее задание.