За исключением призыва Бема и Аллена к большей идиографичности оценок, реакция на атаку Мишела и содержащийся в ней вызов представляла собой в основном сочетание ледяного молчания, обвинений в нигилизме, призывов к здравому смыслу и возобновившихся попыток настаивать на том, что исследования поведения, на которые тот ссылался, имеют неустранимые погрешности. Критики Мишела утверждали, что в этих исследованиях были использованы не те ситуации и не те показатели либо обследовались не те выборки испытуемых (например, Alker, 1972; Block, 1977; Olweus, 1977; Wachtel, 1973). Иногда в качестве защиты обращались даже к научно-дисциплинарным темам. Утверждалось, что социальные психологи и другие ученые, приверженные доктрине бихевиоризма, не в состоянии обнаружить случаи согласованности поведения, которые отражали бы имманентно присущие людям различия, поскольку они слишком полагаются на незамысловатые объективные показатели. Психологи личности настаивали на том, что, обратившись вместо этого к более интегральным и субъективным методам личностной психодиагностики и к оценкам поведения, даваемым самими испытуемыми или их товарищами, наблюдающими их в повседневных ситуациях, можно без труда выявить согласованность поведения, ускользнувшую каким-то образом от внимания Ньюкомба, Хартшорна, Мэя, Сирза и всех тех, кто пошел по их «бихевиористским стопам». Иными словами, психологи-персонологи продолжали настаивать на том, что простые и объективные поведенческие показатели в некотором смысле скорее затеняют, нежели проясняют ту важную роль, которую различия в чертах личности играют в повседневной социальной жизни.
Легко проникнуться сочувствием к состоянию фрустрации, которое испытали психологи личности. На самом деле, как будет дополнительно пояснено в главе 6, мы полагаем, что они были правы в своей убежденности, что устойчивые индивидуальные различия, проявляющиеся в социальном поведении, представляют собой нечто большее, чем просто когнитивную иллюзию. Мы разделяем также их стремление настаивать на том, что люди, встречающиеся нам в потоке повседневности, проявляют в своем поведении (равно как и в том, что отличает его от поведения окружающих) значительную согласованность и предсказуемость.
Однако мы полагаем также, что отметание ими с порога имеющихся данных о реальном поведении отбило у этих исследователей охоту заниматься тщательным анализом истоков согласованности и несогласованности поведения в реальном мире. В частности, психологи личности очень мало сделали для того, чтобы помочь нам понять, почему свидетельства обыденной интуиции в отношении личностных черт и данные исследований, полученные при помощи обобщенных вербальных показателей, находят столь мало подтверждений в ситуациях, когда исследователи берут на себя труд собрать объективную информацию о поведении. Если конкретные личностные характеристики — такие, как разговорчивость, или такие, как экстраверсия, честность или зависимость, были выбраны для оценки ошибочно, то какие характеристики следовало бы тогда выбрать? Если разговорчивость не следует оценивать посредством объективного показателя доли общего времени, проведенного людьми за разговорами во время обеда, то как же ее тогда оценивать? Если о честности нельзя судить по готовности жульничать во время контрольной работы или прохождения теста или красть то, что плохо лежит, то как же тогда о ней судить? Если ни «проблемные» мальчики в летнем лагере, ни представленная выборка из учеников начальной и средней школы, ни различные выборки студентов колледжей не были подходящими для оценки согласованности поведения, то какие выборки являются в таком случае подходящими? Иначе говоря, если причины «провалов» прежних поведенчески нацеленных работ могут быть усмотрены в несовершенстве их методологии, а надежность и устойчивость более общих и более субъективных оценок в гораздо большей степени отражают действительное положение с согласованностью поведения, то почему тогда не было предпринято убедительных эмпирических попыток, используя более совершенные поведенческие показатели, более адекватные методы и более подходящие выборки, опровергнуть выводы работ Мишела и его последователей и продемонстрировать им всю необоснованность их претензий?
При отсутствии сведений о подобных эмпирических «историях успеха» потребовалось опровержение, более концептуальное по своей сути, — такое, которое объяснило бы кажущиеся неудачи Ньюкомба и его коллег, равно как и кажущиеся успехи тех, кто предпочел методики «карандаша и бумаги» объективным исследованиям поведения. Одно подобное опровержение было предложено Сеймуром Эпштейном десятилетие спустя после того, как был брошен первый вызов.
