Нии смысла текста. Постольку определяющим является собственный горизонт интерпретатора, но и он не в качестве некоей собственной, упорно сохраняемой или проводимой точки зрения, а скорее как мнение и возможность, которую мы вводим в игру и ставим на карту и которая помогает нам действительно усвоить себе то, что говорится в таком тексте. Выше мы описали это как процесс слияния горизонтов. Теперь мы познаем этот процесс как способ осуществления разговора — разговора, в котором выражается некое дело, являющееся не только моим делом или делом моего автора, но нашим собственным делом.
Разработка предпосылок для осознания того систематического значения, которое имеет для всякого понимания языковой характер разговора,— заслуга немецкого романтизма. Романтизм научил нас, что понимание и истолкование есть в конечном счете одно и то же. Как мы видели, лишь благодаря этому открытию понятие интерпретации утрачивает свое педагогически-окказиональное значение, которое оно имело в XVIII столетии, и занимает свое систематическое место, характеризуемое тем ключевым положением, которое получила проблема языка для фи-лософии вообще.
Со времен романтизма уже невозможно представить себе все дело так, как если бы мы просто присоединяли к нашему пониманию необходимые для истолкования понятия, черпая их по мере надобности из некоего языкового запаса, где они уже лежат наготове. Напротив, язык — STO универсальная среда, в которой осуществляется само понимание. Способом этого осуществления является истолкование. Это вовсе не значит, будто не существует особой проблемы выражения. Различие между языком текста и языком толкователя или пропасть, отделяющая оригинал от переводчика, ни в коем случае не является вторичным вопросом. Верно обратное: проблема языкового выражения есть проблема самого понимания. Всякое понимание — истолкование, а всякое истолкование развертывается в среде языка, который, с одной стороны, стремится выразить в словах сам предмет,, с другой же — является языком самого толкователя.
Таким образом, герменевтический феномен оказывается особым случаем отношений между мышлением и речью, загадочная близость которых приводит к сокрытию языка и мышления. Истолкование, как и разговор, есть круг, замыкаемый в диалектике вопроса и ответа. В среде язы-ка осуществляется подлинное исторически-жизненное отношение, которое мы можем поэтому назвать разговором
