Принцип системности науки. 8 страница

Ф. Ю. Бердичевский, выразив мнение, что предложенное нами определение предмета криминалистики наиболее удачно из всех существующих, посчитал целесообразным модифицировать его. В его представлении предметом криминалистики “являются закономерности возникновения информации о преступлении и совершивших его лицах и основанные на познании этих закономерностей средства и методы обнаружения такой информации с целью использования ее в качестве доказательств по уголовному делу”[227].

Анализируя данное определение, мы отмечали в первом издании “Курса” (т. 1, с. 31), что употребляем выражение “закономерности возникновения доказательств” в некотором смысле условно, поскольку возникают не доказательства, а фактические данные, которые в будущем могут стать доказательствами. Эти фактические данные есть не что иное, как информация о преступлении и преступниках. С этой точки зрения, нам представлялось, что определение Ф. Ю. Бердичевского отличается от нашего определения лишь терминологически. Но в то же время он сузил предмет криминалистики, исключив из него закономерности работы с доказательствами (уже не просто с информацией, а с доказательственной информацией), с чем, как нам кажется, согласиться нельзя, ибо это превращает криминалистику в науку только “поисковую”, исключает весь арсенал средств и методов исследования и использования доказательств и фактически сближает его взгляды со взглядами тех, кто рассматривал криминалистику как вспомогательную науку.

Помимо рассмотренных определений предмета криминалистики, в юридической литературе в те годы была высказана еще одна точка зрения на предмет криминалистической науки. Мы имеем в виду работы
Р. Г. Домбровского об объекте и предмете науки криминалистики, криминалистической деятельности и криминалистических отношениях.

Суть взглядов Р. Г. Домбровского сводится к следующему.

По его мнению, наиболее приемлемым является традиционное определение криминалистики, которое относит к ее предмету научно-технические и тактические приемы, методы расследования и предупреждения преступлений[228]. Конкретные совокупности этих приемов, средств и методов составляют соответственно разделы криминалистики: технику, тактику и методику. В то же время понятиями “крими­налистическая техника”, “криминалистическая тактика” и “кримина­листическая методика” обозначаются не только разделы криминалистической науки, но и некоторые формы, аспекты практической деятельности, они составляют предмет каждого из трех разделов науки криминалистики[229]. “Исходя из двоякого значения понятий “криминалисти­ческая техника”, “криминалистическая тактика” и “криминалистическая методика”, — рассуждает далее Р. Г. Домбровский, — следует прийти к выводу, что понятием “криминалистика” также обозначается не только определенная область знания, наука, но и определенная практическая деятельность... Вполне логично рассматриваемую деятельность именовать криминалистической деятельностью”[230]. Правда, он сразу же оговаривается, что это понятие условное: “На наш взгляд, вполне допустимо говорить о процессуальной, криминалистической, оперативно-розыск­ной, этической, психологической деятельности в сфере борьбы с преступностью, но с известной долей условности, так как в “чистом” виде, отдельно и самостоятельно не существует ни одного из названных видов деятельности. Существует одна единая деятельность по расследованию преступлений, лишь мысленно она расчленяется на различного рода деятельности”[231].

Р. Г. Домбровский далее заключил, что поскольку расследование преступлений как деятельность выступает одной из областей общественной жизни, постольку его можно рассматривать как совокупность общественных отношений: уголовно-процессуальных, криминалистических, оперативно-розыскных, нравственных, психологических и некоторых других, и что криминалистика, понимаемая как практическая деятельность, представляет, таким образом, собой совокупность общественных — криминалистических — отношений[232]. Криминалистические отношения, — писал автор, — это отношения между правонарушителем и следователем, выражающие связь между способом совершения и сокрытия преступлений и способом их раскрытия и расследования, причем для их существования не имеет значения “то обстоятельство, что между действиями правонарушителя и действиями следователя может быть разрыв во времени и отсутствие непосредственного контакта”[233].

На основании изложенных посылок Р. Г. Домбровский сделал вывод, что “предметом науки криминалистики являются определенные общественные отношения, названные нами криминалистическими, а сторонами, формами проявления криминалистических отношений выступают взаимные действия индивидов: приемы подготовки, совершения и укрытия преступлений, с одной стороны, и приемы раскрытия преступлений, с другой. Каждое из взаимных действий индивидов представляет собой то, что в философском аспекте именуется явлением. Наука криминалистика изучает эти явления и в то же время не останавливается на них, а стремится установить связи между ними, стремится выявить более глубокие, скрытые за явлениями, связывающие явления сущностные отношения — криминалистические отношения как разновидность общественных явлений”[234]. Позже он указал, что предмет криминалистики следует определять в зависимости от уровня познания: на эмпирическом уровне — это определенные явления (криминалистические приемы и методы), на теоретическом уровне — объяснение происхождения тех или иных приемов и выявление зависимости криминалистической деятельности от способов совершения и сокрытия преступлений, то есть криминалистические отношения[235].

Позиция Р. Г. Домбровского, — прежде всего, противоречива. Отдав предпочтение традиционному определению предмета криминалистики, он в то же время вынужден (хотя бы в своих интересах) признать его неполноту[236]. Не соглашаясь с нашим определением по тем мотивам, что упоминаемые в нем объективные закономерности якобы относятся к предмету уголовно-процессуальной науки, Р. Г. Домбровский тем не менее заявил, что его позиция совпадает с нашей с той лишь разницей, что вместо термина “закономерности” следует употреблять термин “криминалистические отношения”, отвечающий категории менее широкой, чем закономерности[237].

Способы совершения и сокрытия преступлений всегда были объектом изучения криминалистики. Но их познание никогда не было самоцелью. Знание способов совершения преступлений необходимо для того, чтобы определить, какие следы-отражения возникают при применении того или иного способа, с тем, чтобы по ним установить механизм преступления. Следовательно, в криминалистике изучение способов совершения преступлений необходимо для познания закономерностей возникновения доказательств как основы для разработки способов раскрытия и расследования преступлений. Эта связь (между способом совершения и способом раскрытия преступления) традиционно подчеркивалась в криминалистической науке, как связь устойчивая, закономерная. Введение термина “криминалистические отношения” ничего не добавляет к понятию данной связи, только лишний раз подчеркивает ее закономерный характер.

Способы раскрытия и расследования преступлений — это способы доказывания. Доказывание, как известно, заключается в собирании, исследовании, оценке и использовании доказательств. Все элементы доказывания базируются на определенных закономерностях процесса познания объективной истины. Отвергая это положение, мы отрицаем тем самым закономерный характер самого процесса познания. Следовательно, разработка способов раскрытия и расследования преступлений как функция науки криминалистики требует познания закономерностей работы с доказательствами как предмета этой науки.

В итоге объявление “криминалистических отношений” предметом криминалистики как науки оборачивается не чем иным, как фактическим признанием правильности предложенного нами определения, если не считать неоправданного, но нашему мнению, терминологического новаторства Р. Г. Домбровского.

Р. Г. Домбровский прав, когда пишет, что криминалистика изучает определенный аспект деятельности по борьбе с преступностью. Разумеется, в этом положении нет ничего оригинального: оно аксиоматично с момента самого возникновения криминалистической науки и отмечается всеми криминалистами, независимо от их взглядов на предмет криминалистики. Определенный (можно даже назвать его криминалистическим) аспект деятельности по борьбе с преступностью служит объектом изучения криминалистики для познания закономерностей, управляющих этой деятельностью, то есть опять-таки закономерностей собирания, исследования, оценки и использования доказательств. Однако это еще вовсе не означает, что следует, пусть даже условно, различать некую “криминалистическую деятельность”, отличную от уголовно-процес­суальной. Принято различать формы деятельности по борьбе с преступностью лишь по характеру их правового регулирования. С этой точки зрения, существуют оперативно-розыскная, процессуальная и административно-правовая формы деятельности, но не криминалистическая форма деятельности. Любая из названных форм деятельности может рассматриваться в криминалистическом аспекте постольку, поскольку она допускает применение для ее осуществления криминалистических средств и приемов. Кстати, с этих позиций оперативно-розыскная, процессуальная и административно-правовая формы деятельности являются не условными, а реальными и существуют самостоятельно, хотя и в связи друг с другом. Изложенное позволяет сделать вывод и о том, что двоякое понимание термина “криминалистика” — как науки и как практики — столь же нецелесообразно, как и употребление терминов “кри­миналистические отношения” и “криминалистическая деятельность”.

После опубликования первого издания Курса и в последующие годы вышел в свет ряд работ, авторы которых высказывали свое суждение о предмете криминалистики и предложенном нами его определении.

В 1977 г. издан учебник криминалистики для вузов, подготовленный впервые коллективом ленинградских авторов, под редакцией И. Ф. Крылова. И. Ф. Крылов, автор первой главы учебника — “Предмет, методы и система советской криминалистики”, — привел наше определение предмета криминалистики, но воздержался от его комментария, заметив лишь, что “появление данного определения вызвало дискуссию, которая показала, что у него имеются как сторонники, так и противники”[238]. Далее И. Ф. Крылов, констатируя, что “криминалистика, как и другие науки, призвана к познанию закономерностей изучаемых ею явлений”[239], знанием которых обусловлено успешное решение ею своих задач, не включает в свое определение криминалистики, повторяющее, в сущности, традиционную формулу, указание на эти закономерности[240].

Поскольку И. Ф. Крылов и в дальнейшем придерживался традиционного определения предмета криминалистики, можно сделать вывод, что он не поддерживал наше определение. Его позиция в целом близка позиции тех наших оппонентов, которые, признавая важность указания на изучение криминалистикой конкретных объективных закономерностей, считали ненужным включать это указание в определение ее предмета.

Уклончивое отношение к нашему определению предмета криминалистики со стороны И. Ф. Крылова заметили и рецензенты учебника. Так,
Г. Воробьев и Ю. Ильченко писали: “Сейчас ученые-криминалисты разрабатывают теоретические проблемы криминалистики. В связи с этим авторы (авторы рецензируемого учебника ЛГУ — Р. Б.) указывают, что в литературе появилось принципиально новое (предложенное Р. Белкиным) определение криминалистики. Авторы учебника высказали свое отношение к этому определению лишь замечанием, что оно вызвало дискуссию. Авторскому коллективу следовало более четко определить свою позицию. Новое определение науки криминалистики в своей основе верно и об этом нужно было сказать четко и определенно”[241]. Заметим попутно, что если в учебнике МГУ 1971 г. автор первой главы А. Н. Васильев упомянул о нашем определении, выразив свое к нему отношение (с. 7), то в учебнике 1980 г. он обошел этот вопрос молчанием. Думается, что это не лучший способ выражения своей позиции по дискуссионному вопросу.

В конце 1976 г. Ю. И. Краснобаев успешной защитой завершил работу над диссертацией, посвященной понятию предмета советской криминалистики. Совпадение наших с ним позиций по данному вопросу[242] было недолговременным. В 1968 г., как об этом говорилось выше, мы предложили уточненную формулировку предмета. В свою очередь, Ю. И. Краснобаев, продолжая исследования, пришел в конечном счете к выводу, что “предметом советской криминалистики являются закономерности формирования и функционирования способа подготовки, совершения и сокрытия преступления, возникновения следов преступной деятельности, судебного исследования доказательств и закономерности ее развития как науки”[243]. Очевидно, заметив, что выражение “судебное исследование доказательств” может натолкнуть на мысль, что другие закономерности работы с доказательствами — их собирания, оценки, использования — не являются предметом науки, Ю. И. Краснобаев в своей брошюре, увидевшей свет после кончины автора, опустил в этой фразе слово “доказательств”[244].

Это определение, базирующееся на тех же методологических принципах, что и наше, вызывает, тем не менее, у нас определенные возражения. Представляется, что если уж называть в определении преступную деятельность как предмет познания, то следует говорить не столько о способе преступления, сколько о механизме преступления, то есть о системе преступной деятельности, в которой способ преступления — лишь одно из звеньев.

Вызывает возражения и еще один элемент определения Ю. И. Краснобаева. По нашему мнению, закономерности развития криминалистики, как и любой науки, составляют предмет не столько этой науки, сколько науковедения. В криминалистике они рассматриваются в настоящее время лишь в силу того, что науковедение на современном этапе своего развития еще не в состоянии охватить весь комплекс вопросов, относящихся к ее предмету, и поэтому вынуждено рассматривать лишь самые общие из них. Разумеется, это не означает, что в будущем криминалисты будут отстранены от исследования закономерностей развития своей науки. Надо полагать, что именно они, как наиболее компетентные специалисты, займутся ее изучением, но в науковедческом аспекте, с использованием полученных результатов в интересах развития, в первую очередь, криминалистики.

В 1977 г. была опубликована интересная статья Н. А. Селиванова “К вопросу о понятии и системе криминалистики”[245]. Оспаривая в ней ряд замечаний А. Н. Васильева по поводу нашего определения предмета криминалистики и, в свою очередь, критикуя предложенное А. Н. Васильевым определение, Н. А. Селиванов высказал мнение, что слабостью нашего определения является отсутствие в нем указания на технический, тактический и методический характер разрабатываемых криминалистикой средств и методов[246]. С учетом этого он сформулировал свое определение: “Криминалистика — это наука о закономерностях возникновения судебных доказательств, а также общих методах, технике, тактике, методике их собирания и использования в целях расследования и предупреждения преступлений”[247]. Комментируя свое определение, Н. А. Селиванов писал: “Для обозначения форм работы с доказатель­ствами в данном определении употребляются два слова — “собирание” и “использование”. Представляется, что этих терминов вполне достаточно, поскольку они довольно емки. В широком значении термин “соби­рание доказательств” охватывает их обнаружение, фиксацию и изъятие, а термин “использование доказательств” — их исследование, оценку, применение в тактических, оперативных целях, а также для обоснования обвинительных актов и судебных приговоров”[248].

На наш взгляд, определение Н. А. Селиванова, которое можно оценить как компромиссное по отношению к нашему и традиционному определениям предмета криминалистики, содержит ряд неточностей и противоречий. Анализируя наше определение, он пишет: “В рассматриваемом определении наряду с закономерностями возникновения доказательств указываются закономерности их собирания, исследования и использования. Если перевести сказанное на более простой язык, станет очевидно, что подразумеваются закономерности практики расследования преступлений. Действительно эту практику криминалисты изучают, но лишь в некоторых аспектах. Ее изучают и другие науки, смежные с криминалистикой: наука уголовного процесса — в аспекте соблюдения процессуальной процедуры и наука уголовного права — в отношении применения уголовно-правовых норм. В настоящем определении криминалистический аспект изучения следственной практики не обозначен, да вряд ли вообще нужно ссылаться в нем на последнюю, поскольку ее изучение не является самоцелью. Он лишь один из методов разработки и совершенствования технических средств, тактических приемов и методик расследования”[249]. Видимо, исходя из этих соображений, Н. А. Селиванов и не включил указание на закономерности работы с доказательствами в свое определение.

Известная непоследовательность Н. А. Селиванова зависит, как нам кажется, от того, что, оставляя за рамками определения закономерности работы с доказательствами, он включает в него закономерности возникновения доказательств, хотя и их изучение не является самоцелью науки, а необходимо для того же, для чего необходимо и изучение закономерностей работы с доказательствами, то есть для разработки и совершенствования криминалистических средств, приемов и методик, на чем и делается упор в нашем определении (“...и основанных на них средствах и методах судебного исследования и предотвращения преступлений”). При этом, как мы уже неоднократно отмечали, речь идет именно о тех закономерностях работы с доказательствами, которые изучаются криминалистикой, а не смежными с ней науками. Определение предмета науки не может содержать детального перечня закономерностей, из которого были бы видны их принадлежность именно предмету науки криминалистики, а не других наук, или криминалистический аспект их изучения. Это было бы уже не определение, а развернутое объяснение предмета науки, которое дается при комментировании определения, как это делает и Н. А. Селиванов в отношении терминов “собирание” и “использование” доказательств.

Вызывает сомнение трактовка Н. А. Селивановым понятия “испольование доказательств”.

Формулировка понятия использования доказательств как этапа доказывания была предложена нами еще в 1967 г.[250]. С нашей точки зрения, использование доказательств не совпадает с их исследованием и оценкой и не охватывает содержания этих этапов доказывания. Использоваться могут лишь уже исследованные и оцененные доказательства.

Наконец, Н. А. Селиванов ограничивает сферу применения средств и методов криминалистики расследованием и предупреждением преступлений, хотя термин “использование доказательств” в его же трактовке предполагает оперирование ими для обоснования судебных приговоров. Из последнего вытекает, что если криминалистика — наука об общих методах, технике, тактике не только собирания, но и использования доказательств, то в ее сферу должно включаться и судебное следствие. Налицо, таким образом, некоторое противоречие в определении.

В 1978 г. А. А. Эйсман согласился с нами в вопросе о необходимости “включения в понятие предмета науки криминалистики указания именно на закономерности как объекты познания”[251], сделав вывод, что предметом науки выступает “совокупность всех объектов, на которые направлена познавательная деятельность, и всех разработок, конструкций, программ, технологий, являющихся продукцией науки, ориентированных на достижение практических целей”[252]. В качестве объектов изучения криминалистики он назвал взаимосвязи и взаимодействия материальных объектов (сфера криминалистической техники) и взаимодействия и отношения людей (сфера тактики и частной методики)[253].

Если оставить в стороне вызывающее некоторые сомнения распределение объектов познания между разделами криминалистической науки, то можно констатировать известную близость наших концепций предмета. Различие заключается в том, что А. А. Эйсман включает в предмет не только объекты познания. На это обратил внимание и Ю. И. Краснобаев, заметив, что в изложении А. А. Эйсмана “представлен не предмет исследования криминалистики, а во многом сама эта наука, ее содержание”[254].

Г. А. Матусовский пошел по пути не формулирования, а описания предмета криминалистики. По его мнению, “криминалистика осваивает (надо полагать, изучает, познает — Р. Б.) специфические закономерности возникновения следов преступления (процесса следообразования); закономерности эффективной деятельности по применению методов, приемов, средств обнаружения, фиксации, изъятия и исследования следов преступления как судебных доказательств, осуществляемых в целях выявления, раскрытия, расследования и предупреждения преступлений, судебного рассмотрения уголовных дел, закономерности развития криминалистики как юридической науки и учебной дисциплины”[255]. В этом описании предмета отсутствует указание на то, что криминалистика изучает средства и методы судебного исследования, разрабатываемые на основе познания перечисленных закономерностей, зато есть указание на закономерности развития науки. Поскольку и то и другое уже было объектом нашего рассмотрения, мы не будем здесь останавливаться вновь на этих вопросах.

В своих работах мы неоднократно отмечали, что при упоминании закономерностей возникновения доказательств имеем в виду, строго говоря, возникновение не доказательств, а тех фактических данных, которые впоследствии в установленном законом порядке будут признаны доказательствами. Однако оппоненты в большинстве случаев наш комментарий во внимание не принимали. По этому поводу В. Г. Танасевич указал, что возражения оппонентов снялись бы “довольно легко, стоило бы автору вместо термина “доказательства” употребить выражение “факти­ческие данные”[256]. Его поддержал В. И. Гончаренко: “Какой смысл, — спрашивал он, — пользоваться условными терминами, вызывающими неразбериху и ненужные споры, когда можно легко избежать этого, введя в научный обиход термин, соответствующий отражаемому их содержанию”[257]. Отказавшись от употребления термина “доказательство”, он сформулировал определение предмета криминалистики следующим образом: “Советская криминалистика — это наука о закономерностях возникновения информации о преступлении, системе технических средств, тактических приемов и методик собирания, исследования и использования этой информации в целях наиболее эффективного осуществления борьбы с преступностью”[258].

Это определение, на наш взгляд, носит компилятивный характер. Автор попытался объединить в нем определения Ф. Ю. Бердичевского и Н. А. Селиванова. Нам представляется, что это определение страдает существенными дефектами.

Во-первых, исключив из определения всякое упоминание о доказательствах и закономерностях работы с ними, В. И. Гончаренко тем самым практически “снял” границу между криминалистикой и теорией оперативно-розыскной деятельности, которая имеет дело только с информацией о преступлении, но, не с доказательствами.

Во-вторых, исключив из определения упоминания о доказательствах, В. И. Гончаренко затушевывает юридическую сторону природы криминалистики. Это определение можно отнести к предметам ряда неюридических наук, чьи данные используются в борьбе с преступностью.

В-третьих, исключив из определения указания на закономерности собирания, исследования, оценки и использования доказательств, на познании которых и основываются средства, приемы и методики работы с доказательствами, В. И. Гончаренко оставляет нерешенным вопрос о том, на чем основываются эти средства, приемы и методики. В этой части определение В. И. Гончаренко возвращает нас к традиционному определению предмета криминалистики, но на наш взгляд, по указанным основаниям, в ухудшенном его варианте.

В 1979 и 1980 г. интересные соображения о предмете криминалистики, заслуживающие серьезного внимания, высказал В. А. Образцов. По его мнению, Ф. Ю. Бердичевский, модифицируя наше определение предмета, правильно заменяет термин “доказательства”, расширяя указание на задачи криминалистики и круг познаваемых ею объектов, исключает из нашего определения упоминание о закономерностях собирания и исследования доказательств[259]. Последнее В. А. Образцов аргументирует тем, что “собирание и использование информации о совершенных или готовящихся преступлениях, на какой бы основе и каким бы из правоохранительных органов ни осуществлялись, не являются, если так можно сказать, творчеством, свободным от норм и правил. Эта деятельность, как известно, жестко регулируется процессуальным законом и другими подзаконными актами. В то же время широкое применение в ней находят рекомендации, разрабатываемые самой криминалистической наукой, которые, как и нормативные предписания, отражают закономерности объективной действительности”[260].

Резюмируя эти рассуждения, В. А. Образцов предложил считать, что “советская криминалистика изучает закономерные особенности преступлений и некоторых других связанных с ними явлений, а также закономерные особенности возникающей в результате их отражения информации и на основе их познания разрабатывает средства, приемы и методы собирания и использования указанной информации в процессе выявления, раскрытия, пресечения и предупреждения преступлений”[261].

Эта формулировка, несомненно, дает пищу для размышлений, хотя и она, на наш взгляд, необоснованно исключает из определения предмета криминалистики закономерности работы с доказательствами.

В 1980 г. И. Ф. Пантелеев сформулировал свою концепцию предмета криминалистики. Вкратце она заключалась в следующем.

1. Предложенные определения криминалистики как науки о расследовании преступлений или науки о закономерностях возникновения, собирания, исследования, оценки и использования доказательств неизбежно затушевывают четкие границы между предметом науки уголовного процесса и предметом криминалистики, выражают попытку оторвать доказательственное право от предмета науки уголовного процесса[262].

2. “Учитывая, что расследование преступлений — категория уголовно-процессуальная, определение криминалистики как науки о расследовании логично приводит к неверному выводу о том, что криминалистика процессуальная наука. Таким образом, затушевывается грань между криминалистикой и наукой уголовного процесса, криминалистика утрачивает свою научную самостоятельность и превращается в специальную (особенную) часть курса уголовного процесса”[263].

3. “Определение криминалистики как науки о расследовании и предупреждении преступлений неизбежно предполагает (и это наблюдается особенно в последнее время) отнесение к предмету криминалистики не только уголовно-процессуальных, но и уголовно-правовых и криминологических проблем”[264].

4. “Криминалистика учит не тому, как расследовать преступления, а тому, как их раскрывать. В этой своей роли, она обслуживает и уголовное судопроизводство и оперативно-розыскную деятельность органов государства, наделенных этой функцией”[265].

5. Раскрытие преступлений может осуществляться как оперативно-розыскным, так и процессуальным путем. “Криминалистика является наукой о раскрытии преступлений”[266].

Что касается первого из приведенных положений рассматриваемой концепции, то следует заметить, что оно далеко не ново. Обвинение в затушевывании границ между криминалистикой и уголовным процессом постоянно выдвигалось против всякого определения предмета криминалистики на всем протяжении истории вопроса. Поскольку мы уже достаточно подробно останавливались на этом, нет необходимости вновь опровергать это обвинение. Заметим лишь, что раскрытие преступления с равным правом можно считать процессуальной категорией, поскольку, как указывает сам И. Ф. Пантелеев, раскрытие может осуществляться в форме уголовно-процессуальной деятельности.

Отнесение к предмету криминалистики уголовно-правовых и криминологических проблем существует лишь в представлении И. Ф. Пантелеева. Ни одно из предложенных определений криминалистики не затрагивает проблем уголовного права. Что же касается проблематики предупреждения преступлений, то в литературе неоднократно подчеркивалось, что к предмету криминалистики относится разработка лишь узкого круга чисто криминалистических, преимущественно технических средств предупреждения преступлений. Ни о каком посягательстве на криминологию здесь не может быть и речи.

Неверным представляется и мнение о том, что криминалистика “обслуживает” оперативно-розыскную деятельность. Теория оперативно-розыскной деятельности использует данные криминалистики, как и данные других наук, например, экономического анализа, уголовной статистики и др., точно так же, как криминалистика, в свою очередь, использует данные теории оперативно-розыскной деятельности, судебной медицины или автотехники. Здесь нет “обслуживания”, а налицо обычный процесс использования одной наукой данных другой или других областей научного знания, обычный процесс взаимопроникновения наук. Если же говорить о практической деятельности, то ее всегда “обслуживают” многие науки, и криминалистика не является монополистом в “обслу­живании” оперативно-розыскной, как, кстати, и уголовно- процессуальной деятельности.

И наконец, главное: является ли криминалистика наукой не о расследовании, а о раскрытии преступлений?[267]

Нам кажется, что этот вопрос лишен практического смысла. Если, по И. Ф. Пантелееву, раскрытие преступления возможно в форме уголовно-процессуальной деятельности, то криминалистику с равным успехом можно было бы называть наукой не о раскрытии, а о расследовании преступлений, ибо раскрытие в этом случае и осуществляется путем расследования. Если же раскрытие осуществляется в форме оперативно-розыскной деятельности, то здесь должна идти речь не о криминалистике, а о теории оперативно-розыскной деятельности, которая, по словам И. Ф. Пантелеева, “выделилась и оформилась в самостоятельную научную дисциплину”[268].