XXIII. Мирдад Исцеляет Сим-Симу и Говорит о Глубокой Старости

* * *

Наронда: Сим-Сима — это самая старая корова в стаде Ковчега. Она болела уже в течение пяти дней, ничего не ела и не пила. Шамадам послал за мясником, говоря, что выгодней зарезать корову и продать ее мясо и шкуру, чем позволить ей умереть и потерять все.

Как только Учитель услыхал об этом, он стал задумчив, а потом устремился к коровнику и дальше, прямо в стойло Сим-Симы. Семерка последовала за ним.

Сим-Сима страдала и была почти недвижима. Голова ее поникла, глаза были полузакрыты, шерсть встала дыбом и потеряла блеск. Она только едва-едва подергивала ушами, чтобы отогнать надоедливых мух. Ее огромное вымя было пусто и безвольно свисало между бедер, так как Сим-Симе, в виду приближающегося конца ее долгой и плодотворной жизни, было отказано в сладких сердечных муках материнства. Ее тазовые кости торчали как два надгробных камня, создавая мрачное и жалкое впечатление. Ребра и позвонки можно было сосчитать без всякого труда. Ее длинный тонкий хвост, с кисточкой волос на конце, безжизненно свисал вниз.

Учитель приблизился к больной корове и начал поглаживать ее между рогами, между глазами и под подбородком. Временами он проводил рукой по ее спине и животу, разговаривая с ней совершенно так же, как если бы это был человек:

* * *

МИРДАД: Где же твоя жвачка, моя добрая Сим-Сима? Или Сим-Сима так много отдала другим, что забыла оставить себе хоть чуть-чуть жвачки? Но у Сим-Симы еще есть так много того, что она может отдать. Ее белоснежное молоко еще и сегодня течет в красной крови наших жил. Ее крепкие телята тянут тяжелые плуги по нашим полям, помогая нам накормить множество голодных ртов. Ее славные телки пополняют наши стада молодняком. Даже ее навоз оборачивается сочными овощами и фруктами на наших столах.

В наших ущельях до сих пор еще звучит эхо доброго и долгого мычания Сим-Симы. Ручьи все еще хранят в себе отражение ее доброго и любящего образа. Наша земля все еще с радостью и гордостью хранит неизгладимые следы ее копыт.

Наша трава так рада накормить Сим-Симу. Нашему солнцу так приятно ласкать ее. Наш ветерок так счастлив разглаживать ее мягкий и блестящий мех. Мирдад так благодарен случаю, что повстречал ее в пустыне Глубокой Старости и может послужить ей проводником к другим пастбищам, к землям под другими солнцами и ветрами.

Многое отдала Сим-Сима, и многое она получила. Но еще больше есть того, что Сим-Сима отдаст и получит.

* * *

Мекастер: Сможет ли Сим-Сима понять все слова, что ты хотел бы ей сказать так, как будто ей доступно человеческое понимание?

* * *

МИРДАД: Здесь не слова берутся в расчет, добрый Мекастер. Важно то, что вибрирует в словах. А к этому восприимчив даже зверь. А кроме того, я вижу женщину, что смотрит на меня грустными очами Сим-Симы.

* * *

Мекастер: Но что толку так разговаривать с постаревшей и умирающей Сим-Симой? Не надеешься ли ты таким образом приостановить разрушительное действие старости и продлить дни Сим-Симы?

* * *

МИРДАД: Глубокая Старость — это страшное бремя, как для людей, так и для зверей. А люди еще удваивают ее тяготы своим пренебрежением и бессердечием. Новорожденному ребенку они щедро расточают свою любовь и заботу. А для людей, отягощенных возрастом, они скорее припасли безразличие, чем заботу, неприязнь, чем симпатию. С каким раздражением они смотрят на подростка, также их раздражает и человек, стоящий на краю могилы.

Самые молодые и самые старые одинаково беспомощны. Но беспомощность младенца подразумевает любовную, жертвенную помощь буквально каждого. А вот беспомощность старика может побудить только к неохотной помощи, да и то немногих. Но, воистину, старики заслуживают большей симпатии, чем младенцы.

Если слову приходится долго и громко стучаться, чтобы его восприняло ухо, когда-то чувствительное и внимательное к самому тихому шепоту,

Если когда-то прозрачный взор застилается жуткими пятнами и танцующими тенями,

Если вместо крыльев на ногах вырастают куски свинца, а руки, что формировали жизнь, превращаются в кривые грабли,

Если колени разъезжаются, а голова на шее словно кукла,

Если жернова сточились, да и сама мельница напоминает мрачную пещеру,

Если, вставая боишься упасть, а садясь с болью думаешь, удастся ли встать опять,

Если ешь и пьешь, а сам думаешь, удастся ли еще поесть и попить когда-нибудь, а не пить и не есть означает приближать ненавистную Смерть,

Да, спутники мои, если человек достиг Глубокой Старости, то самое время поддержать любовью его угасающие силы, помочь ему своими руками и ногами, своим слухом и зрением, чтобы он почувствовал, что дорог Жизни в свои преклонные годы ничуть не меньше, чем во времена взросления и юности.

Восемьдесят лет для вечности — не более чем мгновение. И человек, который плодоносил в течение восьмидесяти лет, — далеко не пустяк. Он служил поддержкой всем тем, кто снимал урожай его жизни. А с чьей жизни не снимают урожая буквально все?

Разве вы в этот самый момент не пожинаете урожай с жизни всех мужчин и женщин, когда-либо ступавших по Земле? И что такое ваша речь, как не урожай от их речей? А ваши мысли, разве они не подобны колоскам, собранным с их полей? Сама ваша одежда и жилье, пища и инструменты, законы и традиции, разве не являются одеждой и жильем, пищей и инструментами, законами и традициями тех, кто был и ушел раньше вас?

Вы не пожинаете какую-то одну вещь в какой-то один момент, а буквально все вещи и все время непрерывно. Вы — сеятели и урожай, поле и сборщики, а еще вы те, кто обмолачивает зерно. Если ваш урожай скуден, проверьте, какое зерно вы посеяли в других, а также, какое зерно вы позволили другим посеять в вас. Присмотритесь еще и к сборщику, и к его серпу. А еще — к полю и молотилке.

Старик, с чьей жизни вы сняли урожай и поместили в свой амбар, на самом деле достоин вашей самой внимательной заботы. Если вы будете озлоблены и равнодушны к его годам, которые еще так богаты тем, что можно снять, как урожай, подобный тому, что вы уже сняли и сохранили, и вам еще только предстоит его снять и сохранить, то горек он будет вашему языку. То же и с ослабевшим животным.

Плохо — воспользоваться урожаем, а потом обругать сеятеля и поле.

Будьте добры к людям любой страны и народа, мои спутники. Они — ваша поддержка на пути к Богу. И проявите особую доброту к старикам, дабы ваша черствость не обернулась ядом в пище, и вы никогда бы не смогли достичь своей цели.

Будьте добры к любым животным в любом возрасте. Они, хотя и бессловесные, но очень верные ваши помощники в долгой и трудной подготовке к путешествию. Особенно добры будьте к постаревшим животным, дабы ваше бессердечие не превратило их веру в безверие, а их помощь в препятствия на пути.

Было бы верхом неблагодарности сначала процветать на молоке Сим-Симы, а потом, когда она уже ничего не может дать, приставить к ее горлу мясницкий нож.

* * *

Наронда: Только Учитель закончил это говорить, как явился Шамадам в сопровождении мясника. Мясник направился прямо к Сим-Симе. Но не успел он взглянуть на нее, как мы услышали его радостный и насмешливый крик: ”И вы говорите, что эта корова больна и почти умирает? Да она здоровей меня, разве что очень отощала, бедное животное. Дайте ей поесть”.

Велико же было наше изумление, когда мы увидали, что Сим-Сима преспокойно начала жевать свою жвачку. Даже у Шамадама сердце смягчилось, и он распорядился принести Сим-Симе самые вкусные коровьи лакомства. Что Сим-Сима с удовольствием и съела.

* * *