ОСНОВА И ПЛЕТЕНИЕ

 

Замок Поэнари, 1481 год

— Что это такое, позвольте спросить? Сказочка о влюбленных голубках? Если вы собирались рассказать нам именно ее, то вам следовало бы пригласить сюда трубадура.

Жесткие слова кардинала снова вернули всех присутствующих к реальности, в зал замка Поэнари, про который каждый из них забыл. Они были поглощены историей, словно жили, участвовали в ней. Это касалось и тех, кто слушал, и тех, кто рассказывал.

Ион снова, как в молодости, был рядом с Владом, помогал ему, знал его, общался с ним. То же самое испытывала Илона, рассказывая о том, что происходило между ними. Оба они забыли о себе, полностью отдавшись ему. Этот человек был мертв уже больше пяти лет, но он оживал в их памяти.

Слушатели же представляли себе Влада так, как им того хотелось. Для Петру все было просто. Он желал, чтобы человек, построивший этот замок, стал национальным героем Валахии. Спатар слышал о временах справедливости, закона, порядка, силы, царивших в этих землях, о том, как здесь терпели поражение недруги православной веры, и хотел, чтобы эти времена вернулись.

Для графа Пека все было куда сложнее. Он услышал высказывание кардинала, резко подался вперед и с явным напряжением наблюдал за тем, как итальянец поднялся со своего места и вразвалочку заковылял к столу. Граф хотел, чтобы этот человек судил честно и правильно. Он желал бы, чтобы орден Дракона восстал, пусть и не кристально чистый, отмытый от крови и злодеяний. Братству был нанесен немалый ущерб, оно уже не могло возродиться полностью, да и сам граф не встал бы во главе его. Он был искалечен, жизнь его сломана. Прежнюю ярость теперь замещал порок. Взамен силы и власти торжествовало варварство. Если бы Дракула был прощен, хотя бы частично, в той мере, которая удовлетворила бы Бога и людей, тогда и его грех был бы тоже искуплен. Проклятие, лишившее его глаза и погубившее всех членов семьи, наконец лишилось бы силы.

Кардинал остановился перед столом, снял листья крапивы, закрывающие головку козьего сыра, намазал на хлеб белоснежную массу, пахнущую приправами.

Граф подошел к нему, налил вина.

— Ваше преосвященство?.. — спросил он.

Тот кивнул. Хорвати наполнил еще один кубок. Оба выпили.

Петру тем временем подал знак Богдану, чтобы тот отнес воду и хлеб в исповедальни для заключенных и для писцов. Это был вовсе не знак доброты. То же самое Петру сделал бы и для домашнего скота, чтобы поддержать его в нужном состоянии ради достижения тех целей, к которым он был предназначен. Спатар убедился в том, что его приказание исполнено, и присоединился к остальным.

— В самом деле, граф. — Кардинал говорил, понизив голос, потому что не все его слова следовало заносить в протокол. — Это все, конечно, весьма занимательно. Я тоже не откажусь послушать какую-нибудь сказочку в холодный зимний день. Но ведь это не то, ради чего мы приехали сюда, верно?

Он наклонился, взял памфлет, который лежал на столе ближе прочих, и громко прочитал:

— «История кровожадного сумасшедшего по имени Дракула Валашский».

Кардинал рассмотрел нарисованные под текстом тела, в мучениях извивающиеся на столбах, и осведомился:

— Вы сказали, что мы находимся здесь для того, чтобы опровергнуть вот это?

— Нет, не совсем. Опровергнуть, конечно, но не все. — Граф положил в рот кусок колбасы. — Мы собрались здесь, скорее, для того, чтобы услышать иную версию событий, смягчить, убрать самое худшее и, напротив, выделить лучшее.

— То есть переписать историю?

— Ваше преосвященство, как вы сказали ранее, именно это все и всегда делают с ней. Мы используем ее для своих целей. Люди, которые писали эти книжонки, поступали точно так же. — Он взял в руки другой памфлет. — Ради выгоды или в отместку. История — это всего лишь орудие, даже больше того, это оружие. Для нас. Для Церкви.

— Во имя Крестового похода? — Итальянец покачал головой. — Но знамя священной войны, как вам известно, не так-то просто соткать. Это куда труднее, чем сделать вот такие грубые, нелепые полотнища. — Он указал рукой на драпировку стен. — Если основа такого знамени — это чистота слова Божьего, то крест — это красное плетение. Такое знамя ткется из дюжины нитей различных оттенков. Подумайте сами, сколько здесь задействовано различных сил. Мой господин, Папа Римский. Ваш господин, король Венгрии, князья, рыцари… и, конечно, финансисты из многих стран Европы. Все они должны собраться, объединиться вокруг ткацкого станка. Вы согласны?

— Это верно. — Хорвати кивнул. — Но вспомните, ваше преосвященство, что именно Балканы всегда служили колыбелью, главной движущей силой войны с неверными. Балканские князья всегда сражались с мусульманами, находясь в самой первой линии.

— Да, это в самом деле очень важные нити, жизненно необходимые, можно сказать, для всего полотна.

Гримани отпил вина, поморщился от его излишне резкого вкуса, потом поднял голову и взглянул прямо в лицо графа, в его единственный глаз.

— Вы думаете, что вам удастся собрать этих князей, объединить их под знаменем Дракона?

— Я молюсь об этом, но одной лишь молитвы недостаточно. — Хорвати обернулся к исповедальням. — Большое значение имеет история, которую мы только что услышали. То, что мы сможем почерпнуть из нее, поможет убедить и вашего господина, и моего.

— Однако нам рассказали довольно много забавного. — Гримани взглянул в том же направлении. — Во всем этом я не могу найти ничего, что позволило бы мне вынести какое-то суждение. Может, мы перейдем к непосредственной ловле зверя? — Он указал на драпировку, украшающую стены, на которой была вышита сцена охоты. — Загонщики, похоже, уже подогнали к нам дичь. Не пришло ли время для поимки первого трофея?

— Я согласен. — Хорвати осушил свой бокал и поставил его на стол.

Он вернулся к кафедре, взошел на нее, подождал, пока к нему присоединятся остальные двое, сел в кресло и произнес:

— Достаточно о мечтах юности, о турнирах, приключениях и любви. Теперь расскажите нам о жестокости, о смерти.

Ответом ему было молчание, длившееся довольно долго. Пальцы писцов, сжимающие перья, застыли. Монахи пока не знали, какую именно чернильницу им придется использовать. Слова каждого свидетеля записывались чернилами определенного цвета. Рассказ искалеченного рыцаря фиксировался черными, слова бывшей наложницы — зелеными. Вопросы судей, когда они поступали, помечались синим.

Но была и четвертая чернильница, которую пока не использовали. Писцы обратились к ней, когда молчание кончилось. Она была предназначена для того, чтобы записывать рассказ духовника Дракулы.

Он начал говорить. Его голос по-прежнему звучал хрипловато и слабо от долгого молчания, но в зале его было слышно.

— Странно, что вы просите теперь рассказать об этом, — прошептал духовник.

Красные буквы появились на пергаменте, складываясь в слова.