Граограман, Огненная Смерть

 

– Ты так провел всю ночь, мой Господин? – раздался громыхающий голос Льва. Бастиан очнулся и протер глаза. Он сидел между лапами Льва. Лев наклонил к нему морду, в глазах его было изумление.

– А я… я думал, – запинаясь, пробормотал Бастиан, – я думал, ты окаменел.

– Так оно и было, – сказал Лев. – Я умираю, как только спускается ночь, и каждое утро снова пробуждаюсь к жизни.

– Я думал, это навсегда.

– Это всякий раз навсегда, – загадочно ответил Граограман.

Он встал, потянулся и принялся бегать по пещере взад и вперед, как это делают львы. Его огненная шерсть все ярче сверкала, отражаясь разноцветными бликами на плитах. Вдруг он остановил свой бег и поглядел на мальчика.

– Ты плакал из‑за меня? Бастиан молча кивнул.

– Тогда ты не только единственный, кто спал между лапами Огненной Смерти, – сказал Лев, – но и единственный, кто когда‑либо оплакивал его смерть.

Бастиан взглянул на Льва – тот уже снова бегал взад и вперед – и тихо спросил:

– Ты всегда один?

Лев опять остановился, но на этот раз он не посмотрел на Бастиана. Он даже отвернулся от него и повторил громыхающим голосом:

– Один…

Слово это эхом отозвалось в пещере.

– Мое владение – пустыня, и она мое творение. Куда бы я ни направился, все вокруг меня превращается в пустыню. Я несу ее в себе. Я сам из смертоносного огня. Что же еще может быть моим уделом, как не одиночество?

Бастиан сокрушенно молчал.

– Скажи… мой Господин, – продолжал Лев, подойдя к мальчику и глядя ему в лицо своими пылающими глазами, – не можешь ли ты мне объяснить, раз на тебе Знак Девочки Королевы, почему я должен умирать, как только наступает ночь?

– Чтобы в Разноцветной Пустыне мог вырасти Ночной Лес Перелин, – ответил Бастиан.

– Перелин? – повторил Лев. – А что это? И тогда Бастиан стал рассказывать ему о чудесах джунглей из живого света. Граограман, не двигаясь, удивленно слушал, а мальчик все описывал разнообразие и великолепие мерцающих и фосфоресцирующих растений, их непрерывный беззвучный рост, их сказочную красоту и невиданные размеры. Он захлебывался от восторга, а глаза Граограмана разгорались все ярче.

– И это чудо происходит только в те часы, когда ты окаменел. Но Перелин поглотил бы все и задушил бы сам себя, не будь ему суждено всякий раз погибать и превращаться в прах, как только ты пробуждаешься. Перелин и ты, Граограман, неразрывно связаны друг с другом, вы – одно целое.

Граограман долго молчал.

– Господин, – сказал он наконец, – теперь я вижу, что моя смерть рождает жизнь, а моя жизнь – смерть. И то и другое хорошо. Теперь я понимаю смысл своего существования. Я благодарю тебя.

Медленно и торжественно прошел он в самый темный угол пещеры. Что он там делал, Бастиан не видел, но до него донесся звон металла. Граограман вернулся, неся что‑то в зубах. Он подошел к Бастиану и, низко склонив голову, положил свою ношу к его ногам.

Это был меч.

Однако выглядел он довольно неказисто. Железные ножны, в которых он лежал, заржавели, а рукоятка напоминала эфес игрушечной сабли, вырезанный из завалявшегося бруска.

– Ты можешь дать ему имя? – спросил Граограман.

Бастиан задумчиво разглядывал меч.

– Зиканда! – сказал он.

И в то же мгновение меч сам выскочил из ножен и прыгнул ему в руку. Он сверкал так ослепительно, что Бастиан едва мог на него глядеть. Заточенный с двух сторон клинок был легким, как перышко.

– Этот меч, – сказал Граограман, – изначально предназначался тебе, ибо только тот может без риска до него дотронуться, кто скакал на мне верхом и отведал моего огня: ел и пил у меня и выкупался в нем, как ты. Но он принадлежит тебе только потому, что ты смог верно назвать его имя.

– Зиканда! – прошептал Бастиан и, описывая в воздухе круги мечом, с восторгом глядел на его сверкание. – Это волшебный меч, правда?

– Нет такого вещества в Фантазии, – отвечал Граограман, – которого он бы не разрубил, будь то даже сталь или скала. Но ты не должен творить над ним насилия. Что бы тебе ни грозило, ты можешь им пользоваться, только если он сам прыгнет тебе в руку, как сегодня. Если же ты вздумаешь вытащить его из ножен по собственному желанию, ты принесешь и себе, и Фантазии большую беду. Никогда не забывай об этом.

– Не забуду, – пообещал Бастиан.

Меч вернулся в ножны и теперь опять выглядел невзрачным и старым. Бастиан опоясался ремнем, висевшим на ножнах.

– А теперь, мой Господин, – продолжал Граограман, – давай, если тебе охота, вместе носиться по пустыне. Забирайся ко мне на спину! Мне надо на волю!

Бастиан вскочил на Льва, и Лев выбежал из пещеры.

Солнце вставало над горизонтом. Ночной Лес давно уже снова превратился в цветной песок. Словно раскаленный ураган, словно танцующее пламя, взвились они над дюной. Бастиану казалось, что он летит верхом на пылающей комете сквозь свет и все цвета радуги. И снова он впал в какое‑то опьянение.

В полдень Граограман вдруг остановился.

– Вот это место, мой Господин, где мы вчера с тобой повстречались.

Бастиан был еще оглушен дикой скачкой. Он огляделся, но не нашел ни ярко‑синей, ни огненно‑красной дюны. От его букв здесь и следа не осталось. Дюны были оливково‑зеленого и розового цвета.

– Тут все совсем другое, – сказал он.

– Да, мой Господин, – ответил Лев, – каждый день – все другое. До сих пор я не знал почему. Но теперь, когда ты мне рассказал, что Перелин растет из песка, я и это понял.

– А как ты узнал, что тут наше вчерашнее место?

– Я это чувствую, как чувствуют части своего тела. Пустыня – это я.

Бастиан спрыгнул со спины Граограмана и лег на оливковую вершину. Лев улегся с ним рядом. Он был уже оливкового цвета. Бастиан задумчиво глядел вдаль на линию горизонта, опершись подбородком на руку.

– Можно задать тебе вопрос, Граограман? – спросил он после долгого молчания.

– Твой слуга слушает, – ответил Лев.

– Ты правда всегда здесь был?

– Всегда, – подтвердил Граограман.

– И Пустыня Гоаб тоже была всегда?

– Да, и Пустыня Гоаб тоже. Почему ты спрашиваешь?

Бастиан снова задумался.

– Я не понимаю, – признался он наконец. – Я готов был поклясться, что она возникла лишь вчера утром.

– Почему ты так думаешь, мой Господин? И тогда Бастиан рассказал ему все, что приключилось с ним с той минуты, как он встретился с Лунитой.

– Все это так удивительно, – заключил он свой рассказ. – Стоит мне чего‑нибудь пожелать, и мое желание тут же сбывается – происходит как бы смена декораций. Поверь, я это не выдумываю. Я просто не смог бы. У меня никогда не хватило бы воображения на такие разные растения Ночного Перелина. И на оттенки цветов в Пустыне Гоаб. Или вот на тебя! Все это куда великолепней и куда всамделишней, чем я мог бы себе представить. Но все‑все появляется только после того, как у меня возникает какое‑нибудь желание.

– Это потому, что на тебе ОРИН, Блеск, – сказал Лев.

– Нет, я другого не понимаю, – попытался объяснить Бастиан. – Это все появляется, когда у меня возникнет такое желание? Или оно уже было прежде, а я это лишь угадал?

– И то и другое вместе, – ответил Граограман.

– Да как же это возможно?! – нетерпеливо воскликнул Бастиан. – Ты бродишь по Пустыне Гоаб невесть с каких пор. Покои в твоем дворце всегда ожидали меня. Меч Зиканда был предназначен мне с незапамятных времен – ты сам это сказал!

– Так оно и есть, мой Господин.

– Но я‑то, я ведь попал в Фантазию только вчера ночью! Значит, все это не возникло, лишь с тех пор как я здесь?

– Мой Господин, – спокойно ответил Лев, – разве ты не знаешь, что Фантазия – это Мир историй. История может быть новой, но при этом рассказывать о древних временах. Прошлое возникает вместе с ней.

– Тогда, выходит, и Перелин существовал всегда, – растерянно проговорил Бастиан.

– С той минуты, как ты дал ему имя. Господин, он существовал всегда, – объяснил Граограман.

– Не хочешь ли ты сказать, что это я его создал? Лев помолчал, прежде чем ответить:

– Это может сказать тебе только Девочка Королева. Ты все получил от нее. Лев поднялся.

– Пора возвращаться в мой дворец. Солнце клонится к закату, а путь далек.

Вечер Бастиан опять провел у Граограмана. Тот снова улегся на черной каменной глыбе. Они мало разговаривали друг с другом. Бастиан принес еду и питье из своей спальни, где низенький столик снова, как по волшебству, оказался накрытым. Он ел, сидя на ступеньках под каменной глыбой.

Когда свет ламп стал тускнеть и пульсировать, как угасающее биение сердца, Бастиан встал и молча обнял Льва за шею. Грива его была уже твердой и походила на застывшую лаву. И снова раздался тот ужасающий, леденящий душу звук, но Бастиан уже не испытал страха. И слезы выступили у него на глазах только от печали, что страдания Граограмана неизбывны.

Поздно ночью Бастиан выбрался из пещеры и долго глядел на бесшумный рост светящихся растений Ночного Леса. Потом вернулся назад и лег спать между лапами окаменевшего Льва.

Много дней и много ночей гостил он у Огненной Смерти, и они стали друзьями. Часами играли они в пустыне в дикие игры. Бастиан прятался в ложбинках между дюнами, но Граограман всегда его находил. Они бегали наперегонки, но Лев, конечно, бежал в тысячу раз быстрее мальчика. Они даже боролись забавы ради, опрокидывали друг друга, и тут Бастиан не уступал Льву. И хотя это была, разумеется, только игра, Граограману приходилось напрягать все силы, чтобы не уступить мальчику. Ни один из них не мог победить другого.

Как‑то раз, после того как они долго так забавлялись, Бастиан сел, чтобы перевести дух, и спросил:

А могу я навсегда остаться с тобой?

Лев покачал мохнатой головой.

– Нет, мой Господин.

– Почему?

– Здесь только жизнь и смерть, Перелин и Гоаб, здесь нет хода истории. Тебе нельзя здесь оставаться. Ты должен прожить свою Историю.

– Но я ведь все равно не могу отсюда выбраться, – сказал Бастиан. – Пустыня слишком велика – из нее невозможно выйти. И ты не можешь меня вывести, потому что несешь ее в себе.

– Дорогу в Фантазии ты можешь найти только благодаря своим желаниям, – сказал Граограман. – И идти ты можешь только от одного желания к другому. Все, чего ты не желаешь, для тебя недостижимо. Слова «близко» и «далеко» имеют здесь лишь это значение. Ты должен стремиться куда‑то попасть. Вести тебя могут только твои желания.

– Но у меня нет желания уйти от тебя, – ответил Бастиан.

– Придется тебе найти твое следующее желание, – сказал Граограман почти строго.

– Но даже если оно у меня возникнет, как я смогу отсюда уйти? – спросил Бастиан.

– Послушай, мой Господин, – тихо сказал Граограман, – в Фантазии есть такое место, из которого можно попасть куда угодно и в которое можно прийти отовсюду. Называется оно Храм Тысячи Дверей. Никто никогда не видел, как выглядит он снаружи, потому что у него нет внешнего вида. А внутри его находится Сад Обманных Ходов с множеством дверей. Кто хочет узнать, что это такое, должен отважиться в него войти.

– Как это возможно, если к нему нельзя подойти снаружи?

– Любая дверь, – продолжал Лев, – любая дверь в Фантазии, даже самая обыкновенная, кухонная или амбарная, да чего там, дверца шкафа может в какое‑то мгновение оказаться входной дверью в Храм Тысячи Дверей. А пройдет этот миг, и она снова станет тем, чем была, – самой обыкновенной дверью. Поэтому никто не может пройти во второй раз через ту же самую дверь. И ни одна из этих тысячи дверей не ведет назад, туда, откуда ты пришел. Возврата нет.

– Но, оказавшись там, в храме, выйти‑то из него как‑нибудь можно?

– Да, – ответил Лев, – хотя не так просто, как из обычного здания. Через Сад Обманных Ходов с тысячью дверей ты можешь пройти, только если у тебя есть настоящее желание. Тот, у кого нет желаний, будет там блуждать, пока не поймет, чего же он на самом деле желает. Иногда это длится очень долго.

– А как найти ту входную дверь?

– Надо этого пожелать.

Бастиан долго думал, прежде чем сказал:

– Странно, что нельзя желать просто так, что захочешь. Откуда они берутся, наши желания? И вообще, что это такое – желание?

Граограман пристально посмотрел на мальчика, но ничего не ответил.

Несколько дней спустя у них снова произошел очень важный разговор. Бастиан показал Льву надпись на обратной стороне Знака Власти.

– Какой в нее вложен смысл? – спросил он. – ДЕЛАЙ ЧТО ХОЧЕШЬ – это ведь значит, что я могу делать все, что мне вздумается, верно?

Морда Граограмана стала вдруг невероятно серьезной, и глаза его вспыхнули.

– Нет, – сказал он громыхающим голосом, – это значит, что ты должен следовать своему Истинному Желанию, только ему одному. А это труднее всего на свете.

– Моему Истинному Желанию? – переспросил Бастиан. – Как это понять?

– Это твоя глубокая тайна, которая от тебя скрыта.

– Как же мне ее узнать?

– Для этого надо идти дорогой желаний, от одного к другому, до самого последнего. Она и приведет тебя к твоему Истинному Желанию.

– Мне это, по правде сказать, не кажется таким уж трудным, – заметил Бастиан.

– Из всех дорог эта самая опасная, – сказал Лев.

– Почему? – спросил Бастиан. – Я ее не боюсь.

– Тут не в том дело, – прогромыхал Лев. – Дорога эта требует высокой правдивости и внимания, потому что нет другой дороги, где так легко заблудиться, как на этой.

– Потому что желания не всегда бывают хорошими, да? – допытывался Бастиан.

Лев бил хвостом по песку, на котором лежал. Он поднял уши, наморщил нос, и из глаз его посыпались искры. Бастиан невольно весь сжался, когда Граограман прорычал голосом, от которого задрожали дюны:

– Откуда тебе знать, что такое Желание! Откуда тебе знать, что хорошо и что плохо!

Потом Бастиан много думал о том, что сказал ему Лев. Но некоторые вещи нельзя понять, сколько бы ты о них ни думал, – их постигаешь на собственном опыте. Поэтому лишь гораздо позже, пережив еще много разных приключений, Бастиан вспомнил слова Граограмана и начал их понимать.

А сейчас Бастиан почувствовал, что он снова как‑то изменился. Ко всем новым качествам, которые он приобрел после встречи с Лунитой, прибавилось еще и мужество. И, как всякий раз, за это у него было что‑то отобрано: память о его прежней боязливости.

И так как теперь его уже больше ничто не страшило, у него понемногу стало созревать новое желание. Он не хотел больше быть один. Ведь с Огненной Смертью он был почти все равно что один. Он хотел проявить свои возможности на глазах у других, хотел, чтобы им восхищались, он жаждал славы.

И однажды ночью, когда он вновь наблюдал, как растет и растет Перелин, он вдруг почувствовал, что это в последний раз, что пришла пора проститься с красотой светящегося Ночного Леса. Внутренний голос звал его в путь.

Он бросил последний взгляд на это великолепие, сияющее самыми немыслимыми красками, и спустился в пещеру‑усыпальницу Граограмана. Он не мог бы сказать, чего он ждет, но знал, что ложиться спать ему в эту ночь нельзя.

Он задремал сидя, но вдруг очнулся, словно кто‑то его окликнул.

Дверца, ведущая в его спальню, приоткрылась. Длинная полоса красноватого света, падающего из дверной щели, пересекла темную пещеру. Бастиан встал. Не превратилась ли эта дверца во входную дверь Храма Тысячи Дверей? Неуверенно подошел он к порогу и попытался заглянуть в спальню. Но ничего знакомого там не увидел. А дверца стала медленно закрываться. Сейчас он упустит последнюю возможность выбраться отсюда!

Он обернулся и посмотрел на Граограмана. Тот неподвижно, с мертвыми каменными глазами, сидел на своей глыбе. Луч света из дверцы падал как раз на него.

– Всего тебе доброго, Граограман, и спасибо за все! – тихо сказал Бастиан. – Я вернусь, я наверняка к тебе вернусь.

И проскользнул в щель дверцы, которая тут же за ним притворилась.

Бастиан не знал, что не сдержит своего слова. Лишь много‑много времени спустя ко Льву придет от него посланник, и так данное им обещание все‑таки будет выполнено.

Но это уже совсем другая история, и мы расскажем ее как‑нибудь в другой раз.