ИЗ ТЕОРИИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

..Преступник, как и лишение свободы, буржуазен. В средние века тех княжеских детей, которые символизировали собой неприемлемые притязания на наследование, заточали в темницу. В противоположность этому преступника пытали до смерти, чтобы внушить массе населения уважение к порядку и закону, потому что пример суровости и жестокости воспитывает в суровых и жестоких любовь. Предпосылкой регулярного лишения свободы является все возрастающая потребность в рабочей силе. Здесь буржуазный способ существования отражается в виде страдания. Ряды тюремных камер в каторжной тюрьме являются монадами в аутентичном Лейбницу смысле. "У монад нет никаких окон, сквозь которые нечто могло бы проникнуть внутрь или наружу. Акциденции не могут отделяться или разгуливать вне субстанций, как то некогда делали воспринимаемые формы схоластов. Ни субстанция ни акциденция не привходят в монаду извне."' Не существует никакого прямого влияния монад друг на друга, регулирование и координация их жизни осуществляется посредством Бога, иначе говоря дирекцией.² Абсолютное одиночество, насильственная обреченность на одну только собственную самость, все бытие которой сводится к овладению материалом, к монотонному ритму труда, как кошмарный призрак очерчивает контуры существования человека в современном мире. Радикальная изоляция и радикальная редукция к всегда одной и той же безнадежной ничтожности идентичны друг другу. Человек в тюрьме является виртуальным прообразом того буржуазного типажа, в который ему еще надлежит превратить себя в действительности. Над тем, кому это не удается за ее стенами, в ужасающей чистоте своей учиняется это внутри нее. Попытки рационально обосновать существование тюрем необходимостью изолировать преступника от общества или даже задачей его исправления не затрагивают существа дела. Они являются прообразом до конца продуманного буржуазного мира труда, которым не-

1 Leibniz. La Monadologie. Ed. Erdmann, Berlin, 1840. # 7. S.705.

2 Vp.Vaid^ifSl.S.W.

 

==277

ЗАРИСОВКИ И НАБРОСКИ. Из истории преступления

нависть людей по отношению к тому, во что им надлежит превратить самих себя, утверждается в качестве основного признака этого мира. Слабый, отсталый, озверелый должен квалифицированно страдать от жизненного порядка, с которым все сами примиряются без любви, ставшее интровертивным насилие отыгрывается на нем с ожесточением. Преступник, который в своих преступных деяниях прежде всего заботится о самосохранении, обладает слабой, лабильной самостью, преступник-рецидивист является и вовсе дебилом.

Заключенные - это больные. Немощность изнурила и продолжает изнурять их тело и дух. Большинство из них уже были больны, когда совершили преступление, которое привело их в тюрьму: в силу их собственной конституции или в силу обстоятельств. Некоторые поступили точно так же, как поступил бы любой здоровый человек при подобном стечении соблазнов и мотивов, преступникам просто не повезло. Третьи оказались более злыми и жестокими, чем большинство свободных людей, олицетворением зла и жестокости, присущих фашистским хозяевам мира. Преступление рядового преступника скудоумно, личностно, непосредственно деструктивно. Вполне вероятно, что жизненная субстанция, одинаковая в каждом человеке, даже в случае из ряда вон выходящих поступков обязательно подвергается сильному давлению как телесной конституции, так и врожденной индивидуальной судьбы, приведших преступника к преступлению; не исключено, что каждый из нас, без того дара благоразумия, который достался нам в силу случайного стечения обстоятельств, поступил бы точно так же, как и преступник в момент совершения убийства. А в заключении преступники просто страдальцы, и наказание воспринимается ими как нечто слепое, отчужденное, как несчастье, подобное раку или обвалу дома. Тюрьма - это приют для хронических больных. Об этом свидетельствует выражение их лиц, осторожная походка, обстоятельный способ мышления. Как и больные, они способны говорить только о своей болезни.

Там, где, как в современности, границы между респектабельным и нелегальным рэкетом объективно становятся текучими, разные формы переходят друг в друга и на психологическом уровне. Пока преступники были больными, как в девятнадцатом веке, заключение представля-

 

==278

ло собой оборотную сторону их недуга. Способность индивидуума выделиться из окружающей среды и в то же время посредством санкционированных форм общения вступать в сношения с ней, чтобы в ней удержаться, была в преступнике вытравлена. Он олицетворял собой глубоко укоренившуюся во всем живом тенденцию, преодоление которой является приметой любого развития: тенденцию раствориться в окружающем вместо того, чтобы активно самоутвердиться в нем, склонность давать себе волю, опускаться до уровня природы. Фрейд назвал ее влечением к смерти, Келуа - миметизмом.³ Одержимость подобного рода пронизывает собой все, что противится неудержимому прогрессу, от преступления, которое не способно следовать окольным путем актуальных форм труда, до утонченного произведения искусства. Уступчивость по отношению к вещам, без которой не существует искусства, не так уж и чужда судорожному насилию преступника. Неспособность сказать нет, благодаря которой несовершеннолетняя обрекает себя на проституцию, обыкновенно обуславливает также и жизненный путь преступника - ту негацию, которой он не способен сопротивляться. Против подобного рода несдержанности, без определенного умысла даже в самых своих брутальных формах и имитирующей, и разрушающей безжалостную цивилизацию, последняя воздвигает прочные стены работных домов и каторжных тюрем, свой собственный каменный идеал. Подобно тому, как согласно Токвилю, в отличие от монархий буржуазные республики насилуют не тело, но душу, уголовные наказания этого общественного порядка изнуряют именно душу человека. Истязаемые им более не умирают, подвергаясь долгие дни и ночи пытке колесованием, но гибнут духовно в громадных тюремных зданиях, которые отличаются от сумасшедших домов только названием.

Фашизм прибегает к обеим формам насилия. Концентрация командных методов управления всем процессом производства вновь возвращает общество на стадию непосредственного господства. Вместе с пролегавшим через рынок окольным путем в недрах наций исчезают также и институты духовного посредничества, в том числе право. Мышле-

3 Ср. Caillois. Le Mythe et 1'Homme. Paris, 1938, S.125 ff.

 

==279

ЗАРИСОВКИ И НАБРОСКИ. Le Prix du Prop-is

ние, развившееся на транзакциях, как результат эгоизма, вынужденного вступать в переговоры, полностью становится органом насильственного захвата. Чистой сущностью немецкого фабриканта выступил массовый убийца-фашист, ничем, кроме власти, от преступника не отличающийся. Окольный путь стал ненужным. Гражданское право, все еще продолжавшее функционировать, улаживая разногласия выживших в тени крупной индустрии предпринимателей, стало своего рода третейским судом, вершимым над подвластными ему правосудием, защищающим, хотя бы даже и плохо, их интересы. Но благодаря ныне исчезающей правовой защите определялись отношения собственности. Монополией, как завершением частной собственности, уничтожается понятие последней. От государственного и общественного договора фашизм, заменяющий его тайными соглашениями, оставляет в силе только ту принудительную насильственность всеобщего, которую навязывают остальному человечеству его прислужники. В тотальном государстве наказание и преступление ликвидируются как суеверные пережитки, а неприкрытое искоренение противящихся ширится под ярмом преступного режима по всей Европе. Концентрационный лагерь по сравнению с прежней каторжной тюрьмой - это то же самое, что интеллигентская газета прежних дней по сравнению с современным журналом на глянцевой бумаге. Изоляция, когда-то навязывавшаяся заключенному извне, тем временем повсеместно вошла в плоть и кровь индивидов. Их душа так же пуста, как и тюремные камеры, без которых повелители уже могут обойтись, потому что вся рабочая сила наций досталась им в качестве добычи. Наказание лишением свободы бледнеет перед социальной действительностью.