Извращение человеческой способности к обучению

Может быть, зло этого мира — отчасти результат действий простых людей в обстоятельствах, избирательно выявляющих худшие черты их характера? Чтобы ответить на этот вопрос, мы приведем несколько общих примеров, а затем вернемся к нормальным человеческим способностям, которые оказались извращенными в процессе СТЭ.

Память позволяет нам учиться на собственных ошибках и полагаться на известное, чтобы создавать лучшее будущее. Но вместе с памятью приходят враждебность, месть, выученная беспомощность, навязчивые воспоминания о травме и вызванная ими депрессия. Точно так же выдающаяся человеческая способность использовать язык и символы позволяет нам общаться с другими — и лично, и опосредованно, преодолевая ограничения пространства и времени. Язык создает фундамент истории, планирования и социального контроля, и в то же время — слухов, лжи, пропаганды, стереотипов и навязанных правил. Невероятный творческий гений человечества способен создавать великую литературу, драматургию, музыку, науку и такие изобретения, как компьютер и Интернет. Но тот же творческий потенциал может обернуться извращенной стороной — и тогда возникают орудия и методы пыток, параноидальные идеологии и ужасающе эффективная нацистская система массовых убийств. Любая прекрасная человеческая способность содержит в себе свою негативную противоположность. Так возникают полярности любви и ненависти, гордости и высокомерия, самоуважения и самоуничижения^[207].

Фундаментальная человеческая потребность в принадлежности исходит из желания быть связанным с другими, сотрудничать, следовать групповым нормам. Однако, как показал СТЭ, потребность в принадлежности тоже может быть извращена и превращена в безропотный конформизм, подчинение и групповую враждебность к членам других групп. Потребность в автономии и контроле — основные факторы, ведущие к самостоятельности и планированию, — могут привести к злоупотреблению властью, желанию доминировать над другими или к выученной беспомощности.

Давайте рассмотрим еще три потребности, имеющие позитивную и негативную стороны. Во-первых, это потребность в целостности и рациональности, придающая нашей жизни осмысленное и разумное направление. Но ситуации, вызывающие когнитивный диссонанс, вынуждают нас оправдывать и объяснять неудачные решения: например, заключенные остались в тюрьме, хотя могли уйти, а охранники оправдывали свою жестокость. Во-вторых, это потребность знать и понимать окружающий мир и свое место в нем, лежащая в основе любознательности, научных открытий, философии, гуманитарных наук и искусства. Но нестабильное, непредсказуемое окружение, в котором трудно найти смысл происходящего, может извратить эту базовую потребность и привести к фрустрации и самоизоляции (как это случилось с нашими заключенными). Наконец, потребность в стимуляции побуждает нас исследовать мир, активно действовать и рисковать, но в то же время может сделать нас жертвами скуки, когда мы попадаем в ситуацию, где ничего не происходит. Скука, в свою очередь, может стать мощным мотивом для злоупотреблений, как это произошло с охранниками ночной смены СТЭ, развлекавшими себя с помощью «живых игрушек».

Но я хотел бы прояснить одно важное обстоятельство: понимание того, почему все это происходит, не оправдывает того, что было сделано. Психологический анализ — не «оправдание». Люди и группы, которые ведут себя безнравственно или творят беззаконие, несут полную личную и юридическую ответственность за соучастие в преступлениях. Однако, определяя серьезность их проступков, необходимо учитывать ситуационные и системные факторы, влиявшие на их поведение^[208].

В следующих двух главах мы отвлечемся от СТЭ и рассмотрим обширный корпус психологических исследований, дополняющих и расширяющих аргументы, которые мы приводили до сих пор: о влиянии ситуационных сил на формирование человеческого мышления и поведения. Прежде чем двинуться дальше, давайте вернемся назад и обсудим несколько заключительных, важных вопросов, поднятых нашим экспериментом. Первый и самый главный вопрос — не оказались ли напрасными страдания наших «заключенных»? Нет никаких сомнений, что во время нашего эксперимента они страдали. Тем, кто заставлял их страдать, также пришлось иметь дело с последствиями своих действий — им пришлось осознать, что они вышли за рамки своих ролей, причиняли боль другим и оскорбляли их много часов подряд. Поэтому возникает вопрос об этике этого и других подобных исследований.

Добродетель, как сказал Данте в «Божественной комедии», — не просто способность воздерживаться от греха; это действие. Здесь мы обсудим, как паралич действия проявился во время СТЭ. В следующей главе мы рассмотрим более обширные последствия бездействия, например, когда пассивные наблюдатели не вмешиваются, наблюдая ситуации, в которых другим людям нужна помощь.

В дополнение к этическим грехам упущения с точки зрения абсолютной этики, нужно иметь в виду и относительную этику, обычно лежащую в основе научных исследований. В уравнении относительной этики нужно оценивать удельный вес пользы и страдания. Перевешивают ли страдания, которые перенесли участники эксперимента, ту пользу, которую он принес науке и обществу? Другими словами, оправдывает ли научная цель экспериментальные средства? Наше исследование привело к множеству позитивных результатов, но читателю придется самому решить, стоило ли вообще его проводить.

Исследования, которые приводят к неоднозначным результатам, порождают другие исследования и побуждают расширять и развивать их выводы. Именно так произошло с СТЭ. После обсуждения этики СТЭ мы кратко рассмотрим некоторые попытки повторить наш эксперимент и его практические результаты, предлагающие более широкий контекст для оценки его значения.