Неэтичность СТЭ с точки зрения абсолютной этики

С точки зрения такой абсолютной этики Стэнфордский тюремный эксперимент, конечно же, должен быть признан неэтичным — ведь люди перенесли настоящие страдания. Возможно, они страдали намного больше, чем ожидали, вызвавшись добровольно участвовать в научном исследовании тюремной жизни, которое проводилось в престижном университете. Более того, эти страдания со временем усугублялись и привели к таким сильным реакциям и эмоциональным срывам, что пятерых участников, совершенно здоровых молодых людей, пришлось освободить еще до окончания эксперимента.

Охранники тоже страдали, когда осознали, что они делали под прикрытием своих ролей и темных очков, создававших ощущение анонимности. Они причиняли боль и унижения другим студентам, ничем не заслужившим такой участи. Осознание того, что они проявляли чрезвычайную жестокость по отношению к заключенным, было гораздо более болезненным, чем стресс, пережитый участниками классического исследования Стенли Милгрэма, посвященного «слепому подчинению власти», которое мы подробно обсудим в следующей главе^[209]. Исследование Милгрэма критиковали за его неэтичность, потому что его участники знали, какую боль они, как предполагалось, причиняют «ученикам», когда бьют их током^[210]. Но как только исследование закончилось, им сказали, что «жертвой» на самом деле был ассистент экспериментатора и он лишь делал вид, что ему больно, но на самом деле никто его током не бил. Они с ужасом понимали, что произошло, только когда осознавали, что было бы, если бы удары током были реальными. Напротив, наши охранники прекрасно понимали, что «удары», которым они подвергали заключенных, были настоящими, непосредственными и непрерывными.

Особенностью исследования, которую можно было бы назвать неэтичной, было то, что мы не предупредили участников, назначенных на роль заключенных, и их родителей, что они будут арестованы и доставлены в полицейское управление. Поэтому неожиданное воскресное вторжение полиции застало их врасплох. Мы также были виновны в том, что лгали родителям, заставляя их поверить, что ситуация, в которой находятся их сыновья, не насколько плоха, как это было на самом деле. Для этого во время родительских визитов мы использовали разные методы обмана и контроля. Как вы помните, мы беспокоились, что если родители увидят, каким оскорблениям в нашей мнимой тюрьме подвергаются их дети, они заберут их домой. Чтобы этого не случилось — ведь в таком случае исследование было бы сорвано, — мы устроили для них некое «шоу». Мы сделали это не только для того, чтобы наша тюрьма осталась целой и невредимой, но и чтобы смоделировать важный элемент тюремной среды, ведь такое очковтирательство — обычное дело во многих системах, управляемых различными органами надзора. Положив на пол ковровую дорожку, руководители такой системы успешно избегают жалоб и беспокойства по поводу недопустимого отношения к людям.

Еще одна причина, по которой СТЭ можно считать неэтичным, заключается в том, что мы не закончили его еще раньше, чем мы это сделали. Я должен был завершить исследование на третий день, после того как у второго заключенного случился серьезный эмоциональный срыв. Он должен был стать достаточным свидетельством того, что Дуг-8612 не симулировал свои эмоциональные реакции днем раньше. Нам нужно было остановиться, когда у одного заключенного за другим начали возникать серьезные эмоциональные расстройства. Но мы этого не сделали. Возможно, я закончил бы исследование в воскресенье, ровно через неделю, «естественным образом», если бы вмешательство Кристины Маслач не заставило меня сделать это раньше. Возможно, я закончил бы эксперимент через неделю, потому что я сам и мои верные помощники Кертис Бэнкс и Дэвид Джаффе очень устали, круглосуточно решая организационные вопросы и сдерживая растущие злоупотребления охранников.

Спустя годы я считаю, что не закончил исследование раньше, когда ситуация начала выходить из-под контроля, прежде всего из-за моего собственного внутреннего конфликта между двумя ролями: ролью научного руководителя, которому необходимо соблюдать этику исследования, и ролью суперинтенданта, стремящегося любой ценой поддерживать целостность и стабильность своей тюрьмы. Мне хотелось бы верить, что если бы роль суперинтенданта играл кто-то другой, я начал бы бить тревогу раньше. Сейчас я понимаю, что нам нужен был кто-то, обладавший большей властью, чем я, кто бы отвечал за общий ход эксперимента.

Тем не менее я чувствую себя ответственным за то, что создал условия, в которых стали возможными все эти злоупотребления, в контексте «психологии тюремного заключения». Эксперимент слишком успешно воспроизвел самые худшие элементы настоящих тюрем, и платой за его результаты стали человеческие страдания. Я сожалею об этом и до сих пор приношу извинения за то, что содействовал этой жестокости.