Положение на фронте в августе 1915г. Циммервальдская конференция. Образование прогрессивного блока. Атака против власти и закрытие думской сессии; московские съезды.
Улучшение на фронте. Положение тыла: рост цен. Отставка министров, стоявших за уступки. Монархический съезд. Австро-германский поход на Сербию. Рост циммервальдских настроений.
Вопрос о судьбе Думы. Отставка Горемыкина. Штюрмер и политика благожелательства. Государь в Таврическом дворце (9.II.1916). Общественные организации. Отставка А. Н. Хвостова и распутинская легенда; ее истинное значение. Арест Сухомлинова.
Согласование деятельности союзников. Угроза Италии. Русская победа на юго-западном фронте («брусиловское» наступление). Русская парламентская делегация за границей; еврейский вопрос и союзники. Отставка Сазонова. Инцидент с Булацелем. Толки о диктатуре.
Выступление Румынии. Возрастающие тяготы войны - продовольственный вопрос; забастовка деревни и товарный голод. Назначение Протопопова и кампания против него.
Достижения за 15 месяцев: на театре военных действий; в области военных снабжений; Мурманская ж. д. Постройка флота. Усиление циммервальдизма; поход «блока» против власти; совещание перед открытием думской сессии.
«Мы узнали, что доблестная наша армия, истекая кровью и потеряв уже свыше 4 000 000 убитыми, ранеными и пленными, не только отступает, но, быть может, будет еще отступать… Со стесненным сердцем узнали мы, Государь, о том, что свыше 1 200 000 русских воинов находится в плену у врага…» - говорилось в записке, составленной в августе 1915 г. военно-морской комиссией Г. думы.
Данные эти не были преувеличены. В действительности общие потери русской армии к моменту принятия командования государем превышали четыре миллиона воинов; число пленных на самом деле достигало 1 600 000 человек. За четыре месяца отступления, с мая по август, армия теряла убитыми и ранеными около 300 000, а пленными до 200 000 человек в месяц. Несмотря на то что под оружие было призвано с начала войны уже свыше 10 миллионов воинов, действующая армия была менее многочисленной, чем в начале войны; около полутора миллионов, призванных в августе, еще только начинали обучение, и, кроме западного фронта, существовал еще и кавказский.
Но и на эту армию имелось менее миллиона винтовок. Кроме убыли чисто количественной, давало себя знать истребление офицерского состава и огромная убыль в перволинейных кадрах, так беспощадно растраченных в первые полгода, при наступлении, спасшем Францию от германского натиска.
Русский фронт отодвинулся глубоко в пределы России; бои шли на линии Западной Двины, от окрестностей Риги до Двинска; германские армии на северо-западном фронте уже оставляли позади себя преграду Беловежской пущи и стояли в районе Пинских болот. К югу от них австро-германские войска, пройдя царство Польское, проникли глубоко в пределы Волыни и оттеснили русскую армию в Галиции почти до государственной границы.
Следя по карте за движением противника, русские граждане уже высчитывали расстояние от фронта до столиц; уже назначена была комиссия по эвакуации Киева, и в Совете министров обсуждался вопрос, следует ли увозить с собою мощи и другие святыни из Киево-Печерской лавры. «Псков, древний Псков укрепляется на скорую руку, кое-как, впопыхах, при общем беспорядке и сумятице», - говорилось в упомянутой записке думской военно-морской комиссии.
Трудное наследие доставалось государю, когда он прибыл в Ставку 23 августа. «Сего числа, - гласил его приказ, - я принял на себя предводительство всеми сухопутными и морскими силами, находящимися на театре военных действий. С твердой верой в помощь Божью и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты Родины до конца и не посрамим земли Русской».
Своим ближайшим помощником - начальником штаба - государь избрал ген. М. В. Алексеева; фронт был разделен на три части (вместо двух). Северным фронтом (на Двине) командовал ген. Рузский; западным (от Двинска до Пинских болот) - ген. Эверт; на юго-западном фронте остался ген. Н. И. Иванов. Великий князь Николай Николаевич, назначенный наместником на Кавказ, отбыл в Крым на отдых после изнурительной, более чем годовой, непрерывной работы в Ставке.
Государь хотел все усилия сосредоточить на ведении войны. Но как раз в те дни, когда он принимал на себя командование, произошли политические события, существенно отразившиеся на всем дальнейшем ходе русской жизни.
23 августа (5 сентября) в швейцарской деревне Циммервальд собралась конференция представителей левых социалистических партий. Это была первая попытка восстановить разрушенный войной Интернационал. За год войны настроения в социалистической среде переменились очень сильно; стихийное патриотическое течение, увлекшее вождей вслед за массами, распылилось. Вожди, уже связавшие себя определенными заявлениями, не могли отступить; но в рядовой социалистической среде протесты против войны раздавались все громче, и новые лидеры выдвигались на смену старым.
Этот процесс коснулся, разумеется, и русских социалистов. Те из них, которые, как Ленин, были с самого начала против войны, вдруг стали приобретать огромное влияние в своей среде.
По инициативе итальянских и швейцарских социалистов в Циммервальде собралось 33 делегата из десяти государств - Германии, Италии, России,229Франции, Голландии и т. д. Конференция заседала четыре дня. Она вынесла резолюцию, в которой выражалось осуждение «империалистической войне»; высказывалось порицание всем социалистам, которые под предлогом «защиты отечества» идут на сотрудничество с буржуазией, входят в правительства, голосуют за бюджет и т. д. Целью пролетариата объявлялась борьба за немедленный мир. Около трети делегатов, с Лениным во главе, считала и эту резолюцию недостаточной. Ленин говорил, что необходимо «империалистическую войну превратить в гражданскую» и, воспользовавшись тем, что под оружием десятки миллионов «пролетариев», отважиться на захват власти в целях социального переворота. Однако для начала группа Ленина удовлетворилась циммервальдской резолюцией.
Последствия Циммервальдской конференции были весьма велики. Быдо сказано от имени международного социалистического центра, хотя и «самочинного», то слово, которого во всех странах ждали социалистические крути и вообще все элементы, уставшие от войны. Циммервальдская резолюция, запрещенная во всех воюющих странах, стала быстро известна повсюду, включая Россию; и она дала сильный толчок революционному движению в рабочей и полуинтеллигентской среде. Отдельные прежние лидеры с.-д., как Плеханов или б. член 2-й Думы Алексинский, резко ополчились против «Циммервальда»; но партийные массы сразу схватились за резолюцию о мире и только делились на сторонников «большинства» и «левой».
25 августа была подписана программа т. н. прогрессивного блока. С начала летней сессии Г. думы представители к.-д. и прогрессисты вошли в постоянные сношения с думскими умеренными фракциями: левыми октябристами, земцами-октябристами и группой центра. Была сделана попытка привлечь и националистов; большинство фракции высказалось против сближения с левыми, но левое крыло, образовав особую фракцию под названием прогрессивных националистов во главе с В. В. Шульгиным и А. И. Савенко, продолжало переговоры о создании лево-центрового большинства.
Основой для объединения служило недовольство существующей властью. Умеренные круги объединялись с оппозицией, чтобы добиться перемены правительства. Левые группы предложили выработать общую программу, которая обсуждалась в течение двух-трех недель на совещаниях делегатов от фракций. Участники блока исходили из двух основных положений: война должна быть доведена до победного конца; для этого необходимо единение между властью и обществом. Из этих общепризнанных положений руководители объединения делали вывод: власть должна быть приведена в соответствие с требованиями общества. Тут и начиналась наклонная плоскость: «обществом» называли либеральную интеллигенцию, и выражение его воли видели в тех «общественных организациях», которые создались за время войны: общеземском Союзе, Союзе городов и военно-промышленных комитетах. Эти организации, созданные первоначально для деловых задач, связанных с войной, вдруг приобрели значение выразителей политической воли страны. Когда союзы возникали, никого особенно не заботило, что руководят ими по преимуществу «кадетские» элементы: лишь бы они исправно помогали раненым и больным… Теперь сказывалась оборотная сторона одностороннего политического возглавления союзов. Так, председателем Центрального военно-промышленного комитета был А. И. Гучков; никто не отрицал ни его энергии, ни его патриотического отношения к войне; но было также известно, что он непримиримый враг правительства, и больше того - он относится с личной враждебностью к носителю верховной власти.
Переход власти в другие руки был главной целью блока. Его программа сама по себе особого значения не имела; она была составлена главным образом для того, чтобы «оправдать» в глазах левой общественности соединение к.-д. с такими еще недавно «одиозными» элементами, как октябристы или националисты вроде Шульгина. Первые пункты программы были даже уступкой более левым элементам, не вошедшим в блок: требования широкой политической амнистии и возвращения всех административно высланных. Такие меры при наличии новых настроений в среде социалистов могли только привести к чрезвычайному усилению агитации против войны: нельзя же было серьезно думать, что Каменевы и Сталины, возвращенные из ссылки, из благодарности заняли бы вдруг патриотическую позицию.
Другими пунктами программы были: польская автономия, примирение с Финляндией, отмена репрессий против т.н. «украинцев» и «вступление на путь отмены ограничений в правах евреев» (этот последний пункт особенно трудно «дался» правому крылу блока). Наконец, Г.думе предлагалось заняться законопроектами: о равноправии крестьян (закон был уже проведен по 87 ст. в 1906 г., но Думой еще не рассмотрен), о волостном земстве, о реформе земского и городского самоуправления, о кооперативах и т.д. Все это были вопросы, говоря словами государя, - «хотя и важные, государственные, но не насущные для настоящей минуты».
Программа блока еще не была подписана, когда в стране начала развиваться агитация в пользу «министерства доверия», согласно формуле июньской конференции к.-д. партии. А. И. Гучков от военно-промышленного комитета обратился к И. Л. Горемыкину с резким письмом, требуя ухода правительства.230 Затем московская городская дума 18 августа единогласно приняла резолюцию, требующую «правительства, облеченного доверием страны». Другие думы, а также и земские собрания стали присоединяться к московской резолюции. О правительстве «из лиц, пользующихся доверием страны и согласившихся с законодательными учреждениями» насчет программы работ, говорилось и в программе блока.
Шесть думских фракций - около 300 депутатов из 420 - вошли в прогрессивный блок, к которому примкнули также три группы Г. совета (левые, центр и беспартийные). «Да будет мне позволено назвать этот блок не красным, - говорил 25 августа в Г.думе лидер правых Н. Е. Марков, - ибо красные определенно кровавого цвета в него не вошли… Его правильнее назвать желтым блоком». - «Не желтым, а трехцветным», - возражал на это В. В. Шульгин. «Немыслимо всех включить в блок, - говорил известный к.-д. деятель кн. Д. И. Шаховской. - Всегда останется кое-кто направо и океан - налево».
Блок был орудием борьбы за власть; имея большинство в Г.думе, он мог наносить правительству чувствительные удары. Вошедшие в него группы фактически подчинились руководству фракции к.-д., наиболее политически опытной и яснее других знавшей, чего она хочет. К.-д. нередко оказывали сдерживающее влияние на своих более «умеренных» коллег, когда те в порыве раздражения были готовы идти на резкие, необдуманные шаги; они берегли блок.
Некоторые члены кабинета в момент образования блока сочли возможным вступить с ним в переговоры и даже склонялись к соглашению на почве отставки части министров и замены их «общественными деятелями». Но государь отнесся к этому с решительным неодобрением. Он считал, что власть должна быть единой; особенно во время войны недопустимо, чтобы министры «служили двум господам»: монарху, на котором вся ответственность, и «обществу», неуловимому и изменчивому в своих настроениях. Ввиду того, что Г.дума закончила обсуждение всех проектов, связанных с ведением войны, государь поручил И. Л. Горемыкину, приезжавшему к нему с докладом в Ставку, объявить перерыв думской сессии. Этот акт был в то же время ответом на требование о передаче власти в другие руки.
Думская сессия была прервана 3 сентября. Некоторые депутаты хотели тут же «устроить скандал», демонстративно уйти из всех особых совещаний, но большинство решило подчиниться, соблюдая строгую корректность. Зато на съездах земского и городского союза, открывшихся в Москве 6 сентября, оппозиционные круги получили возможность выразить охватившие их чувства. В. И. Гурко, воскрешая распутинскую легенду, восклицал: «нам нужна власть с хлыстом, а не власть, которая сама под хлыстом»; А. И. Гучков прославлял Г.думу, «хилого ребенка Саблеров и Харузиных», поднявшегося до общегосударственного значения. А. И. Шингарев говорил: «После севастопольского грома пало русское рабство. После японской кампании появились впервые ростки русской конституции. Эта война приведет к тому, что в муках родится свобода страны, и она освободится от старых форм и органов власти…» Это указание на «благие последствия» проигранных войн помимо воли оратора совпадало с настроениями пораженцев.
Оба съезда избрали депутации к государю для передачи резолюции, требующей смены правительства. Государь, естественно, отказался их принять.
15 сентября в Ставке состоялось заседание кабинета, на котором государь отчетливо выразил министрам свою волю - посвятить все силы ведению войны и не допускать политической борьбы, пока не достигнута победа. Те из министров, которые стояли за уступки блоку, один за другим должны были оставить кабинет (первыми были уволены А. Д. Самарин и кн. Н. Б. Щербатов; вскоре за ними последовали А. В. Кривошеин и П. А. Харитонов).
Пока в тылу развивалась борьба за «министерство доверия», на театре военных действий произошли существенные перемены. На юго-западном фронте русские войска имели крупный успех в районе Тарнополя и Трембовли; было взято несколько десятков тысяч пленных, обратно отвоевана широкая полоска Галиции: только недостаток снарядов не дал возможности развить далее этот успех и двинуться на Львов.
На всем северном фронте, вдоль Двины, атаки неприятеля на русские тет-де-поны были отбиты. Только на западном фронте немцы нанесли в начале сентября еще один сильный удар, прорвав русскую линию около ст. Ново-Свенцяны на Варшавской жел. дор.; немецкая кавалерия проникла далеко на восток, в район Молодечно; немецкие разъезды достигли даже линии Московско-Брестской ж. д. Русской армии пришлось очистить Вильно; но германские части, прорвавшиеся на русскую линию, были частью уничтожены, остальные оттеснены обратно; клин, вбитый в русский фронт, был полностью ликвидирован, и «зарвавшемуся врагу был нанесен огромный урон», как гласило сообщение от 19 сентября…
Германское наступление на этом закончилось. Фронт начал опять «застывать»: вдоль Двины, по линии озер, немного впереди Минска, на линии Пинских болот и южнее, на р. Горыни и Стыри. Угроза Риге-Пскову-Киеву, не говоря уже о столицах, отпадала. Начались осенние дожди. Германский технический перевес уменьшался по мере удаления от баз. Первые же успехи подняли дух русских войск. Великое отступление наконец нашло свой предел.
В армии, вопреки паническим заявлениям в столицах, смена верховного командования была воспринята как должное. Солдатская масса разделила мнение царя о том, что именно он должен был взять на себя командование в такую трудную минуту; а офицеры (по словам английского генерала сэра А. Нокса, состоящего при Ставке) «были охотно готовы ценой отставки Великого Князя купить столь желанное для них увольнение Янушкевича и Данилова…»
Кампания 1915 г. на восточном фронте закончилась. «Россия в настоящее время внесла свой вклад - и какой героический вклад - в дело борьбы за европейскую свободу, - писал Ллойд Джордж, - и в течение многих месяцев мы не можем расчитывать со стороны русской армии на ту активную поддержку, которой мы до сего пользовались… Кто займет место России, пока ее армии перевооружаются?» - «Как мы можем отплатить России за все, что она сделала для Европы?» - спрашивал «Times» (24.II.1X). Действительно, за 1915 г. Россия вынесла на себе главную тяжесть борьбы. К осени 1915 г. на восточном фронте было сосредоточено 137 пехотных австро-германских дивизий и 24 кавалерийских; на западном оставалось 85 пехотных и одна кавалерийская. За все лето никакие боевые действия на англо-французском фронте не доставили России того облегчения, которое русские армии принесли союзникам за первые месяцы войны.231 Это объяснялось главным образом чрезвычайной трудностью продвижения на сильно укрепленном западном фронте. В сентябре 1915 г. (12-25) союзники, однако, предприняли наконец сильные атаки одновременно около Арраса и в Шампани; они прорвали первые германские линии, захватили около 25000 пленных. «Кажущееся бездействие союзников, - писало по этому поводу «Новое Время» (15.IX), - было периодом подготовки удара». Но дальнейшего продвижения не последовало, и потери союзников при этой атаке чуть не вдвое превысили германские потери. Все же это внезапное пробуждение западного фронта сыграло, вероятно, известную роль в прекращении германского наступления на Россию.
Жизнь страны в сильнейшей степени зависела от событий на фронте. Отступление 1915 г. потрясло, всколыхнуло широкие массы, далекие от всякой политики. «Весь народ был возбужден, это настроение было неизбежно, я сам переживал его во время военных неудач», - свидетельствовал не кто иной, как б. министр внутренних дел Н. А. Маклаков. Это возбуждение, однако, отнюдь не было тождественно с той кампанией против власти, которую пыталась на нем построить оппозиция; агитация блока оставалась на поверхности; «Циммервальд», со своей стороны, пускал в стране более глубокие корни по мере роста усталости от войны.
Когда фронт застыл, когда миллионы беженцев были так или иначе размещены в тылу232 и движение на железных дорогах вошло более или менее в норму - в стране вдруг наступило успокоение. Экономическая жизнь была затронута еще сравнительно мало. В конце августа возникал, правда, кризис разменной монеты - серебряные, а затем и медные деньги исчезли из оборота чуть не со дня на день, - но правительство выпустило вместо них разменные марки, и публика, сначала поворчав на «деньги, которые улетают», быстро к ним привыкла. Рост цен был сравнительно умеренный против довоенного уровня, хлеб к концу 1915 г. вздорожал на 40 проц., масло на 45 проц., мясо на 25 проц., сахар на 33 проц. и т. д. Обилие денег в стране, повышение заработной платы делали этот рост не особенно чувствительным для широких масс, хотя и начали раздаваться жалобы на дороговизну. Губернаторы боролись с ростом цен, вводя таксировку продуктов; это иногда приводило к перебоям в снабжении. В столицах временами ощущался недостаток сахара и мяса; это объяснялось тем, что потребление этих продуктов сильно возросло за год войны: запрещение спиртных напитков, выдача усиленных пайков в армии, обилие денег в деревне - все это привело к тому, что в первый год войны русские массы стали лучше питаться, чем в довоенное время (напр., потребление сахара в 1915 г. достигло 24,4 ф. на душу, против 18 ф. до войны).
В стране развивалась в спешном порядке военная промышленность; строились огромные новые казенные заводы, переоборудовались старые. С союзниками было достигнуто финансовое соглашение относительно оплаты больших заказов - преимущественно в Америке и в Англии.
Государь жил в ставке, примерно раз в месяц приезжая на несколько дней в Царское Село. С ним вместе большей частью находился наследник цесаревич. Все ответственные решения принимались государем, который в то же время поручал императрице поддерживать постоянные сношения с министрами и держать его в курсе происходящего в столице.
Императрица Александра Феодоровна была наиболее близким государю человеком; только она бывала посвящена в его планы; государыня полностью восприняла миросозерцание своего супруга, и государь мог всегда на нее положиться. Если, тем не менее, уезжая в Ставку, государь не возложил на государыню никаких формальных прав и обязанностей (как в свое время Петр Великий на Екатерину I, или Наполеон I - на Марию-Луизу, Наполеон III - на императрицу Евгению и т. д.) - это, скорее всего, объяснялось личной непопулярностью императрицы в широких кругах: вспоминали ее немецкое происхождение, ее слепую веру в Распутина. Сам же государь вполне доверял своей супруге, которая ежедневно писала ему подробные письма - «донесения», и это было хорошо известно всем министрам; через государыню они часто сообщали монарху свои соображения по текущим вопросам.
Увольнение министров, стоявших за соглашение с думским блоком, придало кабинету более - хотя и не вполне - однородный характер. Министром путей сообщения был назначен энергичный правый сановник А. Ф. Трепов. Пост министра внутренних дел достался А. Н. Хвостову, б. нижегородскому губернатору, председателю фракции правых в Г. думе, которого государь намечал на пост министра еще в 1911г., после убийства П. А. Столыпина. Обер-прокурором Синода стал политически бесцветный А. Н. Волжин, а министром земледелия - А. Н. Наумов, член Г. совета по выборам от самарского земства. Назначение Наумова, человека умеренно-либеральных воззрений, должно было как бы смягчить впечатление от остальных назначений. Государственным контролером был назначен Н. Н. Покровский.
А. Н. Хвостов начал развивать энергичную, несколько даже демагогическую деятельность под флагом борьбы с дороговизной и борьбы с немецким засильем; оба эти лозунга были популярны в широкой беспартийной среде.
Сессия Г. думы первоначально была прервана до ноября; но затем, по предложению И. Л. Горемыкина, было решено отсрочить ее созыв до окончания работ бюджетной комиссии. Намеченные на декабрь съезды общественных организаций не были разрешены А. Н. Хвостовым. Деловой необходимости в созыве этих съездов каждые три месяца не было - они могли только служить ареной для агитации. Как отсрочка созыва Думы, так и запрещение съездов было встречено в стране довольно спокойно. Перерыв думской сессии продолжался в общем около пяти месяцев (с 3 сентября по 9 февраля).
Бюро прогрессивного блока скоро стало ощущать произошедшие перемены. «Я замечаю коллапс, - говорил П. Н. Милюков (на заседании 29 октября). - Общество реагирует вяло». - «Изменилось настроение в самой толще общественности, - признавал Н. И. Астров. - Политика резвого министра (А. Н. Хвостова) имеет успех». А. И. Шингарев констатировал «резкое падение настроения в гуще населения». В. А. Маклаков указывал и причину этой перемены: «Мы тогда говорили, что нас ведут к поражению… Если будет полная победа, не воскресим злобу против Горемыкина, будем без резонанса». Глава союза городов М. В. Челноков вообще высказывался за то, чтобы отложить счет с властью до окончания войны.
«Мы относились трагически к перемене командования, - заявлял (на заседании 28 окт.) гр. Д. А. Олсуфьев. - Все мы ошиблись. Государь видел дальше. Перемена повела к лучшему… Мы предлагали для войны сместить министров. Самый нежелательный (Горемыкин) остался, а война пошла лучше. Прекратился наплыв беженцев, не будет взята Москва, и это бесконечно важнее, чем кто будет министром и когда будет созвана Дума». - «Положение улучшается, - соглашался гр. В. А. Бобринский. - Появились снаряды, мы остановили неприятеля». Фактически получалось, что улучшение на фронте и успокоение в стране были поражениями думского блока, пророчившего катастрофу.
Блок, тем не менее, решил продолжать «беспощадную войну» с правительством, причем В. И. Гурко заявил: «Обращение к улице? Может быть, в крайнем случае».233 А. И. Гучков стоял даже за отклонение бюджета, но члены Г.думы на это не соглашались.
В конце ноября в Петрограде состоялся съезд правых организаций под председательством И.Г. Щегловитова. Съезд единодушно высказался за войну до победного конца, но отнесся с осуждением к требованиям блока. «Монархист, идущий с требованием министерства общественного доверия, - не монархист», - говорил Щегловитов. Профессор Левашов протестовал против «вакханалии лжи». Левая печать отнеслась к съезду с большим раздражением, но государь ответил на его резолюцию благодарственной телеграммой. В «Московских Ведомостях» известный дворянский деятель Н. А. Павлов выступил со статьей «Не мешайте», доказывая, что т. н. общественные организации и политические партии служат не поддержкой, а помехой правительству в деле ведения войны.
Когда русская армия остановилась на новой линии фронта и только начинала восстанавливать свои силы, германо-австрийская коалиция воспользовалась этим моментом, чтобы нанести удар Сербии. В Болгарии в это время находилось у власти правительство Радославова, державшееся «австрийской» ориентации; правда, оно вело переговоры и с союзниками, стремясь добиться через них обещания уступки македонских земель, доставшихся Сербии после балканских войн; и некоторые русские деятели были склонйы упрекать сербов за «несговорчивость». Однако и царь Фердинанд, и Радославов руководились не столько обещаниями воюющих сторон, сколько положением на театре военных действий. Ослабление России открывало болгарским политикам возможность «реванша за 1913 г.».
Когда только выяснилось, что Болгария делает приготовления к нападению на Сербию, русское правительство попыталось оказать дипломатическое воздействие, но голос его не был услышан, и 23 сентября Россия прервала с Болгарией дипломатические сношения.
В этот же день, 23 сентября, австро-германская армия начала наступление на Сербию на Дунайском фронте, и одновременно болгары ударили сербам в тыл. Государь, несмотря на трудное положение русской армии, распорядился сосредоточить в Бессарабии пять корпусов, чтобы через Румынию двинуться на Болгарию. Но для этой армии не хватило ружей. Союзники, сначала обещавшие немедленно доставить 500 000 винтовок, затем сообщили, что могут дать только 300 000, и то не ранее декабря. Румыния, ссылаясь на угрозу австро-германских армий, отказывалась пропустить русские войска через свою территорию, а Греция заявила, что ее союз с Сербией обязывает ее только к вмешательству в болгаро-сербскую войну, а не к участию в великой мировой схватке…
Высадка союзных войск в Салониках оказалась запоздалой и недостаточной. В течение октября и ноября Сербия (а в декабре и Черногория) были завоеваны противником; сербская армия вынуждена была отступить к морю по горным тропам через Албанию. Государь предписал русскому посланнику (кн. Г. Н. Трубецкому) сопровождать при отступлении сербское правительство и разделить его судьбу; Россия настояла перед союзниками на том, чтобы сербскую армию доставили на остров Корфу, где она получила возможность отдохнуть и восстановить свою боевую силу.
К концу года (27 декабря) союзники очистили Галлиполийский полуостров, где им за восемь месяцев так и не удалось овладеть главными турецкими позициями. Англичане хотели оставить и Салоники; но по настоянию русского правительства (поддержанного новым французским премьером Брианом) было решено сохранить этот опорный пункт на Балканах, чтобы не дать вражеской коалиции овладеть всем полуостровом.
1915 г. дал союзникам тяжелые разочарования: застой на западе, германское продвижение на востоке, завоевание Сербии. Но ни в одной из стран Согласия не наблюдалось склонности заключить мир. Не было в этом отношении никаких колебаний и у государя. Не проявляли наклонности к миру и думские оппозиционные круги. Наоборот, «блок» все время заподазривал власть и правых в желании заключить «сепаратный мир». Слухи об этом проникли и в западную печать. «Revue de France» утверждала в конце 1915 г., будто И.Г. Щегловитов, Н. А. Маклаков и другие правые «интригуют» в пользу прекращения войны. Это сообщение было решительно опровергнуто. Но представление о каких-то «реакционерах», стремящихся к сепаратному миру, стало, по-видимому, одним из шаблонов союзной пропаганды. Тут, быть может, был известный психологический расчет: толками о кознях «реакционеров» союзники думали вызвать в левых и либеральных кругах отталкивание от мысли о возможности мира. Такой прием, поскольку этим слухам начинали верить, извращал перспективу и приводил к тому, что действительную опасность слева замалчивали и игнорировали.
В широких массах, особенно рабочих, идея мира - «Циммервальдского» мира - действительно пускала все более глубокие корни. Когда еще в сентябре 1915 г. должны были происходить в Петербурге выборы делегатов рабочей группы Военно-промышленного комитета (от заводов с 219 000 рабочих), большинство неожиданно получила партия с.-д. большевиков; собрание выборщиков (27.IX) вообще отказалось выбирать делегатов и приняло резолюцию, в которой говорилось: «Лозунг защиты отечества и его разновидности - защиты свободы, культуры, национальных интересов, прав, морали и т. д… есть лишь прикрытие хищнических притязаний правящих классов и приманка, при помощи которой рабочий превращается в слепое орудие их империалистических интересов…»
Только на два месяца позже (29.XI), при помощи сочетания репрессий и отбора выборщиков, удалось добиться избрания делегатов рабочей группы, причем члены ее, чувствуя непрочность своего положения в рабочей среде, старались «загладить» свое отношение к войне решительным отстаиванием крайних экономических требований рабочих и усиленными нападками на власть. Так, руководитель группы К. А. Гвоздев говорил (на собрании 29.XI.1915 г.), что единение необходимо «для борьбы с нападающей Германией и для борьбы с нашим страшным внутренним врагом - самодержавным строем. Для достижения этих двух целей необходимо деятельное участие в работах Военно-промышленного Комитета…»
«Циммервальдские» настроения распространялись и в студенческой среде. Значительная часть студентов ушла на войну добровольцами; те, кто остались, были настроены иначе. Когда был объявлен призыв студентов в действующую армию, то (в начале 1916 г.) во многих учебных заведениях были митинги протеста, на которых ораторы заявляли, что, если они и пойдут в армию, то исключительно с целью революционной пропаганды.
В декабре 1915 г. начал выходить журнал «Летопись» под редакцией Максима Горького. В нем, как и в других левых журналах, сквозь цензурные преграды определенно пробивалась «циммервальдская» тенденция. Не имея возможности открыто нападать на власть, левые публицисты изощряли свою иронию за счет деятелей «блока» и тех социалистов, которые продолжали отстаивать лозунг «война до победного конца».
В обывательской массе - но отчасти и в армии - начинало проявляться недовольство союзниками. Возникла весьма популярная формула: «Англия и Франция решили воевать до последнего русского солдата». Ген. Нокс отмечает в то же время, что не кто иной, как ген. Лебедев, ген.-квартирмейстер западного фронта, говорил ему самому (в октябре 1915 г.): «История отнесется с презрением к англичанам и французам, которые месяц за месяцем сидят, точно кролики, в своих норах, оставляя на России всю тяжесть войны».
Подобное ощущение, только в противоположном смысле, видимо, было и у французов: в декабре 1915 г. ген. Жоффр говорил ген. Жилинскому: «Войну ведет только одна Франция, остальные только просят у нее содействия».234
Осенью 1915 г. в царскую Ставку прибыл известный французский политический деятель Поль Думер, впоследствии президент республики; он настаивал на том, чтобы Россия присылала на западный фронт по 40 000 человек в месяц; их доставку и вооружение союзники брали на себя. («Помогите нам, чем вы богаты, помогите нам людьми», - говорил впоследствии А. И. Шингареву французский министр финансов Рибо).
Государь отклонил посылку крупных войсковых частей и согласился только отправить во Францию «символические» отряды - первая партия была намечена в 8000 человек. Такой жест подчеркивал солидарность союзников, не ослабляя в то же время многострадальный восточный фронт.
В начале 1916 г. перед государем стоял вопрос: какой политики держаться в отношении Г. думы? Положение власти было несравненно крепче, чем осенью. Она могла, не рискуя крупными осложнениями, отложить созыв Г. думы до окончания войны; (в Австрии, например, рейхстаг так и не собирался с 1914 по 1917 г.). Чрезвычайные обстоятельства небывалой по своим размерам войны оправдывали бы такое отступление от обычных законных норм. Срок полномочий 4-й Думы истекал через полтора года; данный состав в таком случае мог бы уже и не собираться более; а исход выборов в новую Думу зависел бы всецело от исхода войны.
Но государь не был склонен к такому решению. Он предпочитал средний путь. Считая исключенной передачу власти в руки думского большинства - которое он, в полном согласии с оценкой «общества» в известной записке П. Н. Дурново, вообще не считал реальной силой, способной оказать поддержку правительству, - государь в то же время не хотел обострять положения, создавать новые поводы для агитации в стране. Кампания «общественных кругов» была направлена в первую очередь против И. Л. Горемыкина. («Если старец придет - нельзя ручаться за спокойствие», - говорил А. И. Шингарев в бюро блока). Сам Горемыкин полагал, что думскую сессию - если она вообще состоится - надо свести к нескольким дням и ограничить рассмотрением бюджета. Государь, наоборот, решил сделать шаг навстречу Думе и, не меняя политики по существу, «сгладить острые углы».
20 января 1916 г. И. Л. Горемыкин был уволен в отставку - с теплым благодарственным рескриптом и пожалованием ранга «особы I класса». Его преемником был назначен Б. В. Штюрмер, член правой группы Г. совета. Менее определенный в своих воззрениях, в то же время готовый всецело подчиниться указаниям государя, человек культурный и обходительный, Б. В. Штюрмер первым делом заявил о своем благожелательном отношении к Г.думе и к «общественным организациям», о готовности считаться с их «приемами, навыками и традициями». Было объявлено, что Дума соберется в начале февраля и будет заседать, сколько сама сочтет нужным.
Смена премьера, несомненно, разрядила напряженную атмосферу и привела в замешательство руководителей блока. На заседании бюро (28.1) большинство высказалось за возможность сотрудничества. Увольнение Горемыкина рассматривалось как победа Г. думы: «Будет протянута рука - будем совместно работать» (член. Г. сов. Меллер-Закомельский). «На первое время будет легче вести переговоры, чем с Горемыкиным» (С. И. Шидловский). «Нельзя в первый день сказать, что правительству не верим. Раз Горемыкина нет - нельзя» (В. А. Маклаков). П. Н. Милюков предлагал выждать, уживется или не уживется новый премьер с Думой, а В. В. Шульгин заключал: «Мы должны быть мягче Штюрмера…»
Государь, однако, не ограничился сменой премьера. Он сам прибыл с фронта в столицу к открытию думской сессии, 9 февраля присутствовал на молебне в Таврическом дворце и обратился к депутатам - впервые после открытия 1-й Думы - с приветственным словом.
«Счастлив находиться посреди вас и посреди Моего народа, избранниками которого вы здесь являетесь, - сказал государь. - Призывая благословение Божие на предстоящие вам труды, в особенности в такую тяжкую годину, твердо верую, что все вы, и каждый из вас, внесете в основу ответственной перед Родиной и передо Мной вашей работы весь свой опыт, все свое знание местных условий и всю свою горячую любовь к нашему отечеству, руководствуясь исключительно ею в трудах своих. Любовь эта всегда будет помогать вам и служить путеводной звездой в исполнении долга перед Родиной и Мной. От всей душ
