Пополнение системы частных криминалистических теорий.

Э

та тенденция является наиболее заметной, поскольку в ней непосредственно отражается количественный рост криминалистических знаний, включение в сферу криминалистических научных исследований новых объектов и результатов их познания, увеличива­ющих общую сумму криминалистических знаний. Действие рассматриваемой тенденции отражает динамичность системы частных криминалистических теорий.

Однако прежде чем констатировать пополнение системы новым элементом — новой частной криминалистической теорией, — необходимо оценить такое теоретическое построение с точки зрения наличия у него признаков теории: общего начала и обоснования. Именно с этих позиций целесообразно рассмотреть высказываемые в литературе мнения о конституировании новых частных криминалистических теорий.

Личность человека — участника уголовного процесса — издавна привлекала внимание криминалистов. Уже в первых советских работах по криминалистике мы встречаемся как с данными о биологических (соматических) свойствах личности (черты внешности, папиллярные узоры, различного рода следы-отображения и др.), так и с данными о психологических ее особенностях и путях их использования в процессе розыска и следствия[13]. В дальнейшем положения, относящиеся к соматическим свойствам личности, легли в основу ряда разделов криминалистической техники и стали учитываться при разработке тактики отдельных следственных действий, например, тактики осмотра места происшествия, тактики следственного эксперимента, тактики предъявления для опознания и т. д. Учет же психологических особенностей личности был признан необходимым при разработке всех вопросов криминалистической тактики: от построения версий до тактики любого следственного действия — и при решении многих организационных проблем расследования. Наконец, в последние 15-20 лет данные о личности преступника, а в некоторых случаях и свидетеля, потерпевшего, вспомогательного участника следственного действия стали включаться в качестве органического элемента в содержание различных частных криминалистических теорий. Так, на этих данных в значительной степени базируется криминалистическое учение о навыках[14], учение о способе совершения преступления[15] и другие теории.

С возрождением в нашей стране криминологии она, естественно, обратилась к изучению личности преступника своими методами и в своих целях[16]. Детальное исследование личности стало центральной задачей и судебной психологии еще в тот период, когда она только стала формироваться как самостоятельная наука[17]. Развитие этих наук потребовало определенной переориентации криминалистов, ибо отпала необходимость в проведении таких исследований по рассматриваемой про­блеме, которые ранее, кроме них, никем не проводились, а теперь оказались в центре внимания и криминологов и судебных психологов.

Однако, несмотря на сужение сферы изучения личности криминалистами и использование данных о ее свойствах в рамках существующих частных криминалистических теорий, в начале 70-х годов предпринимаются попытки формирования криминалистического учения о личности как самостоятельной частной криминалистической теории.

Авторы одной из первых работ об изучении личности обвиняемого на предварительном следствии М. Г. Коршик и С. С. Степичев указывали, что сведения о личности обвиняемого нужны следователю для решения таких криминалистических вопросов, как успешное выдвижение и проверка версии о причастности определенного лица к совершению расследуемого преступления, правильный выбор тактических приемов его допроса, очной ставки, обыска, розыскных мероприятий, для раскрытия других преступлений, совершенных обвиняемым, и установления всех соучастников преступления[18], то есть для решения практических задач следствия. Однако они не касались путей научного исследования этих данных, не высказывали мнения о том, какая наука должна заниматься этой проблематикой, и вели речь об изучении личности конкретного обвиняемого в процессе конкретного акта расследования.

В 1968 г. Г.А. Самойлов выступил с предложением положить данные о личности преступника в основу криминалистического учения о навыках, исходя из того, что “природа материально фиксирующихся свойств личности человека, совершившего преступление, может быть выяснена полностью только на основе научного понимания личности вообще и в частности на основе познания соматических (телесных), психических, отдельных социальных ее свойств и тех общих закономерностей, которые определяют особенности отображения этих свойств в материальных следах преступления”[19]. Г. А. Самойлов ограничил пределы криминалистического изучения личности только теми ее свойствами, которые при взаимодействии с окружающей средой фиксированно отображаются на предметах и в сознании людей, и не касался тактического аспекта изучения свойств личности. Позднее Г. Г. Зуйков[20] пришел к выводу о необходимости изучения некоторых свойств личности преступника в связи с их влиянием на выбор способа совершения преступления. Таким образом, данные о личности преступника стали учитываться и в криминалистическом учении о способе совершения преступления.

В более поздних работах говорилось преимущественно об исследовании личности в процессе практической деятельности по раскрытию и расследованию преступлений.

Так, А. С. Кривошеев, говоря о криминалистическом аспекте изучения личности обвиняемого, указывал, что он служит целям выбора правильной тактики в процессе расследования и определял, какие свойства личности обвиняемого должны изучаться следователем[21].

Исследованию личности обвиняемого на следствии и в суде посвящена обстоятельная монография П. П. Цветкова, который определил свое исследование как попытку “сравнительно широкого и комплексного анализа вопросов исследования информации об обвиняемом как человеке и личности в процессе предварительного расследования и рассмо­трения в суде первой инстанции конкретного уголовного дела (главным образом в аспектах уголовного процесса, криминалистики, уголовного права)”[22], то есть опять-таки в плане практического использования данных о личности. По его мнению, задачей теоретической разработки вопроса об объеме исследования личности обвиняемого является “выра­ботка... такой классификации данных об обвиняемом, придерживаясь которой следователь, суд, прокурор могли бы с большим успехом и объективностью идентифицировать личность преступника, направить правильно розыск скрывшегося обвиняемого, избрать меру пресечения, тактику производства отдельных следственных действий и определить некоторые моменты методики расследования конкретного преступления, установить момент допущения защитника, наметить тактику ведения судебного следствия, уяснить причину совершения преступления, представить сведения, которые способствовали бы избранию оптимальных, соразмерных содеянному, мер наказания, исправления и перевоспитания преступника в исправительно-трудовом учреждении и т. д.”[23]

За два месяца до монографии П. П. Цветкова вышла в свет работа Ф.В. Глазырина “Изучение личности обвиняемого и тактика следственных действий”. В аннотации к работе говорилось: “В настоящее время наряду с криминологическим, уголовно-правовым, судебно-психологиче­ским, пенитенциарным начинает складываться и криминалистическое учение о личности преступника”[24]. Правда, в самой работе говорилось лишь о криминалистическом направлении, или о криминалистическом аспекте изучения личности преступника[25], но в представленной к защите в том же году диссертации Ф. В. Глазырин уже конструирует самостоятельное криминалистическое учение о личности преступника, теоретической основой которого, по его мнению, является теория отражения, система философских, социологических, психологических, правовых знаний о личности[26]. Судя по более поздней работе И. А. Матусевич[27], эта концепция Ф. В. Глазырина не получила отклика у криминалистов.

Разделяя взгляды В. Ф. Глазырина, П. П. Цветкова, Н. М. Ведерникова[28] и других авторов на важность исследования личности преступника (а по нашему мнению, и личности некоторых других участников процесса), считая криминалистический аспект такого изучения актуальным и перспективным направлением в научных криминалистических исследованиях[29], мы в то же время не можем согласиться с декларированием факта возникновения криминалистического учения о личности как новой частной криминалистической теории.

Нам представляется, что проблема изучения личности под углом зрения интересов уголовной политики и отправления правосудия — это преимущественно область криминологии и судебной психологии. По мнению И. И. Карпеца, криминологов должна интересовать социальная сущность, социальное лицо преступника, они должны “найти научно обоснованные критерии классификации преступников, дать социально-психологическую характеристику различных их групп и решить ряд других подобных вопросов. Анализируя виды преступлений, криминологи всегда должны устанавливать, кто совершает эти преступления, наиболее характерные обстоятельства, приведшие этих людей на скамью подсудимых”[30]. Он четко разграничил пределы изучения личности в научном и практическом планах, отметив, что “практический аспект изучения личности преступника ýже по своим конечным целям, но входит составной частью в те широкие обобщения, которые вырабатываются на основе анализа конкретных проявлений преступности”[31].

С точки зрения В. Н. Кудрявцева, криминологи должны “во-первых, создать типологию личности преступников, т. е. классификацию преступников по типу их социально- и индивидуально-психологических черт, связанных с преступным поведением... Во-вторых, выявить механизм формирования различных типов личности преступника. И, в-третьих, разработать комплексы предупредительных мер, в том числе мер индивидуального психологического воздействия, рассчитанных на применение к преступникам различных типов”[32]. К основным чертам криминологической характеристики личности преступника А. Б. Сахаров[33] относит три группы признаков: социально-демографические и уголовно-правовые; социальные роли и проявления в различных сферах общественной практики; нравственно-психологические качества и ценностные ориентации, полагая, что исследование этих признаков составляет задачу криминологии. К аналогичному выводу приходит и В. В. Клочков[34].

Касаясь проблемы изучения личности участников процесса, судебные психологи относят к компетенции своей науки “пути и средства фор­мирования и направления психической деятельности участников уголовного процесса”[35]; их психологические особенности, знание которых необходимо для выбора правильной тактики следственных действий[36], связи между отдельными особенностями личности[37], психические процессы, протекающие у участников следственных действий[38], и т. д.

Если суммировать свойства личности, являющиеся объектом исследования криминологии, судебной психологии, в известной степени наук уголовного и уголовно-процессуального права, то окажется, что на долю криминалистики остается исследование:

¨ а) соматических и психофизиологических свойств личности, данные о которых используются в целях розыска и идентификации;

¨ б) соматических и психофизиологических свойств личности, определяющих и проявляющихся в способе совершения преступления;

¨ в) методики изучения личности участников процесса следователем и судом, т. е. методов и правил изучения личности в практических целях уголовного судопроизводства.

Данные о других свойствах личности, о путях их использования на следствии и в суде, для квалификации преступлений, в процессе доказывания и т. п. разрабатываются (или, во всяком случае, должны разрабатываться) смежными с криминалистикой науками, и поэтому могут быть заимствованы ею у них.

Изложенное ни в какой степени не умаляет значения данных о личности участников процесса для криминалистической науки и разрабатываемых ею рекомендаций по борьбе с преступностью, но позволяет сделать следующие выводы:

¨ в настоящее время нет оснований для конструирования самостоятельного криминалистического учения о личности, ибо бóльшая часть положений, которые предлагается включить в его содержание, относится не к криминалистике, а к криминологии, судебной психологии, уголовному праву и другим наукам;

¨ соматические и психофизиологические свойства личности, представляющие интерес для криминалистики и не изучаемые в нужном для нее аспекте другими науками, давно являются объектом исследования существующих частных криминалистических теорий: криминалистического учения о навыках, криминалистического учения о способе совершения преступлений, учения о криминалистической регистрации и других;

¨ разработка методики изучения личности участников процесса следователем и судом действительно необходима; подобная методика должна разрабатываться в теоретическом аспекте в рамках такой частной криминалистической теории, как общие принципы организации деятельности по собиранию, исследованию, оценке и использованию доказательств, а в практическом аспекте — входить в содержание криминалистической методики.

Таким образом, как нам представляется, нет достаточных оснований считать, что система частных криминалистических теорий пополнилась еще одним элементом — криминалистическим учением о личности: ни целесообразность конструирования такой криминалистической теории, ни сам факт ее возникновения еще нельзя считать признанными.

В криминалистической литературе 70-80 годов нередко встречаются упоминания еще о двух спорных частных криминалистических теориях: о теории криминалистической профилактики и учении о следственных действиях.

Предложение о конструировании теории криминалистической профилактики имеет свою историю. После того, как новое уголовно-процес­суальное законодательство акцентировало внимание юристов — ученых и практиков — на проблеме предотвращения преступлений, в криминалистике, как и в юридических науках, активизировались исследования в области разработки средств и методов предупреждения преступлений. Подчеркивая значение проблемы профилактики, В. П. Колмаков[39] в 1961 г. предложил выделить в криминалистике, наряду с техникой, тактикой и методикой, самостоятельный раздел и сосредоточить в нем все, относящееся к профилактике в криминалистической науке. Этот раздел криминалистики он назвал криминалистической профилактикой. У В. П. Колмакова не нашлось сторонников. Г. Г. Зуйков писал в 1967 г.: “Криминалистические средства, приемы и методы предотвращения и раскрытия преступлений находятся в неразрывном единстве... Разработка криминалистических средств предотвращения преступлений в каждом из разделов советской криминалистики рассматривается в настоящее время криминалистами как важнейшая и неотложная задача криминалистики”[40].

И. Я. Фридман, также возражавший против предложения В. П. Колмакова, писал: “Правильнее не выделять вопросы профилактики в самостоятельную часть криминалистики... Это, однако, не исключает термина “криминалистическая профилактика”, предполагающего совокупность таких основанных на данных криминалистики и судебной экспертизы научных приемов и средств, которые разрабатываются, усовершенствуются в каждом из упомянутых разделов советской криминалистики (в необходимых случаях совместно с представителями других областей науки и техники) и используются криминалистами”[41]. Позднее он писал, что “выделение всех вопросов криминалистической профилактики преступлений в самостоятельную часть криминалистики было бы искусст­венным, поскольку одни и те же приемы и методы могут быть использованы как в расследовании преступлений, так и в их предупреждении”[42].

Вопрос можно было бы считать исчерпанным, если бы не неожиданный “поворот темы” в работах И. Я. Фридмана. Отказав криминалистической профилактике в праве на существование в качестве структурной части криминалистики, он пришел к выводу, что “перечень частных криминалистических теорий нельзя признать полным без включения в него учения о криминалистической профилактике, являющегося методологической базой исследования и разработки средств, приемов и методик предупреждения преступлений. Составляя совместно с другими частными криминалистическим теориями часть предмета криминалистики, раздел ее общей научной теории, криминалистическое учение о профилактике изучает закономерности возникновения обстоятельств, способст­вующих правонарушениями, их обнаружения, исследования, оценки и использования в предупредительных целях”[43]. Видимо, такое “оживле­ние” криминалистической профилактики теперь уже под флагом частной криминалистической теории дало основание В. П. Колмакову в 1973 г. снова поставить вопрос о признании криминалистической профилактики самостоятельным разделом криминалистики, требующим дальнейших теоретических исследований[44].

Содержание учения о криминалистической профилактике И. Я. Фрид­ман представляет себе следующим образом. Первая часть учения — ее общие положения. т. е. основы криминалистической профилактики, касающиеся всех составных частей криминалистики. Вторая часть — криминалистические средства, приемы и методики профилактики, общие для всех категорий преступлений. Они включаются соответственно в состав общих положений техники, тактики и методики. Третья часть учения — приемы, средства и методики профилактики только конкретных видов преступлений. Они излагаются вместе с другими вопросами конкретных криминалистических методик[45].

Конструкция И. Я. Фридмана вызывает ряд принципиальных возражений. Начнем с того, что он допускает методологическую ошибку, объявляя предлагаемую им теорию, с одной стороны, частью предмета криминалистики, а с другой, — разделом ее общей теории. Если криминалистическая профилактика является частной теорией и, как таковая, — элементом общей теории криминалистики, то она не может быть частью предмета науки, поскольку теория — это отражение предмета, а не его часть. В предмет криминалистики должны входить изучаемые этой теорией объективные закономерности действительности. Однако названные И. Я. Фридманом закономерности, которые якобы исследует учение о криминалистической профилактике, относятся не к предмету криминалистики, а составляют часть другой науки — криминологии. Уже одно это, как нам кажется, решает вопрос о существовании рассматриваемой теории как теории криминалистической.

Несостоятельность предложения И. Я. Фридмана становится очевидной и при рассмотрении содержания основ криминалистической профилактики, составляющих, по его мнению, общие положения этой теории. К их числу он относит: понятие и предмет криминалистической профилактики, ее место в системе криминалистики, проблему предупреждения преступлений в науке криминалистике и в других науках, формы отражения и внедрения рекомендаций профилактического характера[46]. Но, как было показано, предмет этой теории, даже если согласиться с тем, что она существует, не относится к криминалистике, а значит, она не входит в состав этой науки. Сама проблема предупреждения преступлений никакой криминалистической специфики не имеет (специфический характер носят лишь некоторые криминалистические средства профилактики). Неясно, что имел в виду автор под “формами отражения” рекомендаций профилактического характера. Если он имел в виду форму тех документов, в которых выражаются эти рекомендации (представление, частное определение, заключение эксперта, публикация результатов обобщения следственной или экспертной практики и т. п.), то едва ли можно найти в ней что-либо “криминалистическое”. Что же касается форм внедрения профилактических рекомендаций (поскольку речь идет о криминалистике, очевидно, это средства и приемы), то и они ничем не отличаются от форм внедрения иных криминалистических рекомендаций. Таким образом, никаких оснований для выделения неких общих положений криминалистической профилактики, на наш взгляд, не усматривается.

Для того чтобы завершить рассмотрение данного вопроса, нужно принять во внимание еще одно обстоятельство. Несомненная актуальность и важность проблемы профилактики преступлений побудили некоторых криминалистов, к числу которых мы бы отнесли и И. Я. Фридмана, несколько переоценить возможности криминалистики в обеспечении профилактической деятельности. Мы полностью разделяем мнение А. Н. Васильева, что роль криминалистики как одной из научных основ этой деятельности “порой понимается слишком широко и неконкретно. Напри­мер, выявление в процессе расследования причин и условий, способствовавших совершению преступления, и принятие мер для их устранения почему-то целиком относят к задачам криминалистики. Рекомендации о том, чтобы при допросе выяснять обстоятельства, способствовав­шие преступлению, или при осмотре места происшествия обращать внимание на признаки, указывающие на условия, облегчившие преступление, и т. п. почему-то полностью считают криминалистическими”[47]. Конструирование учения о криминалистической профилактике является примером подобной переоценки роли и значения криминалистики.

После 1974 г. И. Я. Фридман не возвращался к идее конструирования самостоятельной частной криминалистической теории профилактики. Его многочисленные статьи посвящались главным образом различным практическим проблемам экспертной профилактики. Однако идея формирования подобной теории профилактики обрела “вторую жизнь” в трудах И. А. Алиева.

В 1989 г. И. А. Алиев защищает диссертацию по проблемам экспертной профилактики[48], а в 1991 г. выходит его монография “Проблемы экспертной профилактики” (Баку), открывающаяся изложением его взглядов на содержание и структуру общей теории судебной экспертизы. Пятый блок этой теории носит название “Частные теории судебной экспертизы”, и в нем среди других теорий называется теория экспертной профилактики[49]. Обоснование существования такой теории содержится и в последующих работах И. А. Алиева[50]. Т. В. Аверьянова в своей струк­туре общей теории судебной экспертизы такую теорию не выделяет, а рассматривает вопрос об объединении подобных ей частных теорий (экспертной идентификации, экспертной диагностики и др.) в рамках одной теории процессов, отношений и целей экспертной деятельности[51].

Если применительно к криминалистике по изложенным соображениям не следует вести речь о некоей теории криминалистической профилактики, то в контексте общей теории судебной экспертизы, объектом которой служит практическая экспертная деятельность, такая частная теория имеет, на наш взгляд, право на существование, поскольку отражает самостоятельное, и, к тому же, весьма существенное направление экспертной практики, которое с полным правом можно назвать экспертной профилактикой.

Несколько замечаний по поводу предложения о создании такой частной криминалистической теории, как учение о следственных действиях. Это предложение было выдвинуто И. Ф. Герасимовым на Свердловской научной конференции криминалистов в 1970 г. Аргументировал он его следующим образом.

1. В процессуальной и криминалистической литературе нет четкого определения понятий следственного действия, системы следственных действий, их видов и разновидностей, участников следственных действий.

2. Отсутствие четкого представления о том, какие действия относятся к числу следственных, приводит к игнорированию проблемы разработки тактики таких действий, как, например, предъявление обвинения, избрание меры пресечения, ознакомление обвиняемого с материалами дела, составление обвинительного заключения.

3. Создание учения о следственных действиях позволит не только ликвидировать эти пробелы в науке и тем оказать помощь практике, но и будет способствовать повышению эффективности следственных действий[52].

“Думается, что учение о следственных действиях, — писал далее в той же работе И. Ф. Герасимов, — должно формулировать наиболее общие закономерности, черты и условия их производства, наметить пути и определить содержание развития новых следственных действий, обратить особое внимание на вопросы повышения эффективности следственных действий вообще и по отдельным категориям расследуемых преступлений в частности. Требует более широкого изучения и вопрос о значении и роли различных следственных действий в предупреждении и предотвращении преступлений”[53].

Нам кажется, что И. Ф. Герасимов, аргументируя свое предложение, несколько сгустил краски. И в криминалистической, и в процессуальной литературе есть четкие понятия следственного действия, их системы, видов и разновидностей и пр. Чтобы в этом убедиться, достаточно обратиться к работам И. Е. Быховского[54], А. И. Михайлова[55], С. А. Шейфера[56] и ряда других авторов. Господствующим в криминалистике и уголовно-процессуальной науке является мнение, что к числу следственных относятся те действия, которые направлены на обнаружение, восприятие и закрепление фактических данных, то есть на работу с доказательствами. Поскольку в соответствии со своим предметом криминалистика “обслуживает” именно эти процессуальные действия, постольку и разрабатывается тактика их производства. Как и А. Н. Васильев[57], мы считаем, что ни о какой тактике не может идти речь, когда рассматривается такая процессуальная процедура, как, например, предъявление обвинения или составление обвинительного заключения.

Отрицание необходимости создания криминалистического учения о следственных действиях вовсе не означает непризнания важности комплексного исследования системы следственных действий криминалистами, процессуалистами, криминологами, специалистами в области НОТ следователя, психологами. Такое комплексное исследование, несомненно, обогатит криминалистику данными, которые с успехом будут использованы во всех ее существующих разделах.

Наряду с попытками создать криминалистическое учение о следственных действиях, екатеринбургские криминалисты выдвинули идею формирования “общей теории раскрытия преступлений”[58]. По мысли Л.Я. Драпкина, содержание этой теории включает основы преодоления проблемных ситуаций в расследовании, эвристический процесс построения и проверки версий, логико-информационные этапы раскрытия преступления[59]. В 1991 г. И. Ф. Герасимов предложил структурную схе­му этой теории, включив в нее: 1) криминалистическое понятие раскрытия преступлений; 2) следственные и тактические ситуации; 3) систему деятельности по раскрытию преступлений; 4) организационные и тактические основы деятельности по раскрытию преступлений. В курсе криминалистики раздел, посвященный этой теории, должен, по мнению И. Ф. Герасимова, находиться между тактикой следственных действий и методикой расследования отдельных видов преступлений[60]. В 1992 г. идею создания подобной теории в рамках общей теории криминалистики поддержал И. Р. Искандеров [61].

Детальное рассмотрение предложений названных авторов показывает, что ничего принципиально нового содержание предлагаемой теории не содержит: все ее структурные элементы наличествуют в существующих криминалистических теориях либо служат базой для теорий формирующихся, например учения о следственных ситуациях.

Возникают вопросы и по существу. Например, правомерно ли в содержание одной общей теории (криминалистики) включать другую общую теорию (раскрытия преступлений)? Не является ли “система деятельности по раскрытию преступлений” просто-напросто аналогом доказывания — в процессуальном плане, а в плане криминалистики иным названием всего ее содержания? Существуют ли наряду со следственными некие “тактические ситуации”?

Подобные вопросы возникают и в связи с предложением сформировать частную криминалистическую теорию классификации преступлений. Намек на нее содержался в статье В. Г. Танасевича и В. А. Образцова[62], а развернутое обоснование — в монографии В. А. Образцова[63]. Нам представляется, что в подобной самостоятельной теории просто нет необходимости, поскольку ее предмет — составная часть криминалистической систематики.