ВОЗРАЖЕНИЕ ПРОТИВ НАШЕЙ СИСТЕМЫ, ОСНОВАННОЕ НА ОПАСЕНИИ СОБЛАЗНОВ ПРАЗДНОСТИ

Сущность этого возражения. — Новому устройству общества должно предшествовать серьезное развитие сознания. — Количество ручного труда, потребного при таком устройстве, будет ничтожно. — Всеобщее стрем­ление к почету. — Влияние этого стремления при новом устройстве общества, его преодоление, в конце концов, более высокими устремлениями в будущем.

Другое возражение, которое выдвигалось против устройства общества, препятствующе­го накоплению собственности, заключается в том, «что оно положит конец трудолюбию. В торговых странах мы наблюдаем чудеса, производимые страстью к наживе. Их жители покрывают моря своими кораблями, поражают человечество изощренностью своих выдумок, при помощи своего оружия держат в под­чинении обширные континенты в разных частях света; они способны бросить вызов самым мощным союзам, и подавленные налогами и долгами, они создают новые богатства под бременем уже накопленных. Можно ли легко расстаться с системой, отмеченной такой неис­сякаемой силой? Можно ли поверить, что люди, не имея уверенности в возможности применить накопленное для своего личного удовлетворения, будут его заботливо беречь? Может оказаться, что сельское хозяйство, как и торговля, больше всего процветает тог­да, когда оно свободно от контроля, но под­вергнутое жестким правилам оно чахнет к погибает. Установите только в качестве об­щественного принципа, что ни один человек не должен получать для своего личного поль­зования больше, чем нужно для удовлетворе­ния его потребностей, и вы увидите, как вес-люди равнодушно прекратят ту работу, кото­рая сейчас напрягает все их способности. Че­ловек — создание чувственное, и поэтому, ког­да мы пытаемся напрячь его умственные силы и управлять им при помощи одного разума то мы только обнаруживаем свое незнание его природы. Себялюбие — это истинный побу­дительный мотив наших действий*. Поэтому даже если обнаружится, что оно ведет за со­бой пороки и предубеждения, то все равно попытки преодолеть его окажутся в лучшем случае не более, чем прекрасной мечтой. Если бы люди поняли, что, не нуждаясь в примене­нии личного труда, они могут предъявить притязания на излишки, которые имеет сосед, то безделие постепенно разрушило бы их спо­собности; подобное общество будет обречено либо на голодную смерть, либо в интересах собственной защиты должно будет вернуться к той системе несправедливости и низкой ко­рысти, которую мыслители-теоретики будут постоянно бесцельно осуждать».

* Для изучения этого принципа см. кн. IV, гл. VIII²³.

Таково основное возражение, мешающее людям уступить без сопротивления доводам, только что нами приведенным. В ответ надо прежде всего сказать, что равенство, за кото­рое мы ратуем, наступает после большого ин­теллектуального совершенствования. Такой решительный переворот в человеческих делах не может произойти до тех пор, пока человече­ский дух не будет высоко развит. Сейчас чело­вечество переживает возраст просвещения, но можно думать, что оно еще не достаточно про­свещено. При осуществлении мысли об урав­нении собственности может произойти беспо­рядок из-за поспешных и непродуманных мер. Но неизменную систему этого рода мож­но установить только при спокойной и ясной вере в справедливость, справедливость — вза­имно оказываемую и проявляемую, при вере в счастье, которое возникнет, когда будут оставлены наши самые закоренелые привычки. Попытки, сделанные без такой подготовки, приведут только к замешательству. Они дадут кратковременный результат, затем последует новое, еще более варварское неравенство. Все люди со своими низменными вожделениями будут только ждать удобного случая, чтобы удовлетворить жажду власти или любовь к почету за счет своих беспечных соседей.

Можно ли поверить, что состояние такого большого интеллектуального совершенства окажется только предвозвестником варварст­ва? Правда, дикари подвержены той слабости, которая зовется беспечностью. Но цивилизо­ванные государства являют картину особой активности. Разум, острота исследования, усердие в преследовании цели — все это при­водит в действие совокупность человеческих способностей. Мысль родит мысль. Ничто не может положить предела поступательному развитию духа, кроме гнета. Но поскольку люди не будут подвергаться гнету, они все будут равны, все будут независимы и все бу­дут жить в довольстве.

Замечено, что установление республики всегда сопровождалось энтузиазмом общест­ва и неудержимым духом предприимчивости. Можно ли поверить, что равенство, этот ис­тинный республиканизм, окажется менее дей­ственным? Правда, замечено также, что в рес­публиках подъем раньше или позже начинает ослабевать. Республиканизм — это не то сред­ство, которое уничтожает зло в самом его кор­не. Несправедливость, гнет и бедность могут найти себе пристанище в этих видимо счаст­ливых странах. Но что сумеет сдержать усер­дие и помешать успехам там, где неизвестны будут привилегии собственности?

Сила этого довода еще усугубится, если мы задумаемся над количеством труда, потребного в условиях уравнения собственности. Сколько потребуется того усилия, которого, как предполагается, так боятся многие члены общины? Оно составит такое легкое бремя, что скорее будет похоже на приятное развле­чение и легкий моцион, чем на труд. В описы­ваемой общине вряд ли кто-нибудь будет счи­тать себя вследствие своего положения или призвания освобожденным от физического труда. Там не будет богатых, предающихся праздности и жиреющих за счет труда своего ближнего. Математик, поэт и философ извле­кут новый запас бодрости и энергии из той работы, которую им придется делать и кото­рая позволит им чувствовать себя людьми. Там никто не будет занят на производстве безделушек и предметов роскоши, никто не будет направлять колеса сложного правитель­ственного механизма, не будет сборщиков на­логов, надсмотрщиков, акцизных и таможен­ных чиновников, писцов и секретарей. Не бу­дет существовать ни флотов, ни армий, не будет ни придворных, ни лакеев. Сейчас большое число жителей в каждой культурной стране занято совершенно бесполезными де­лами, в то время как крестьянство беспрестан­но трудится для того, чтобы эти люди могли сохранять свое положение, более вредное, чем всякое безделие.

Вычислено, что в Англии не более одной двадцатой части населения серьезно и основательно занимается сельским хозяйством. Прибавьте к этому, что по самой своей сущности земледелие в некоторые времена года за­нимает людей полностью, а в другие периоды оставляет их сравнительно свободными. Мы можем эти периоды считать равноценными времени, которого при умелом руководстве достаточно в обществе с простой организаци­ей для производства орудий, для прядения, для шитья одежды, хлебопеченья, убоя и раз­делки скота. При теперешнем состоянии об­щества ставится задача умножения количест­ва затрачиваемого труда, но при ином его состоянии задача будет заключаться в сокра­щении этого труда. Большая несоразмерная сумма богатств отдана в руки немногих, при­чем люди постоянно применяют всю свою изобретательность для изыскания способов, которые позволили бы это богатство еще уве­личить. В феодальные времена владетельный лорд призывал бедных, чтобы они пришли к нему и ели продукты, полученные с его по­местья, при условии, что они будут носить его ливрею и стоять строем для оказания чести его высокорожденным гостям. Сейчас, когда обмен облегчился, мы отказались от таких упрощенных приемов и принуждаем людей, которых мы содержим за счет своего дохода, давать в обмен свое умение и труд. Поэтому в упомянутых, например, случаях мы оплачи­ваем портного, чтобы он разрезал наше сукно на куски и затем снова сшил их, а также укра­сил его строчкой и разными отделками, без ко­торых, как показывает опыт, оно ничуть не бы­ло бы менее полезно. Мы же для новых условии общества желаем самой строгой простоты.

Из данного здесь наброска видно, что бу­дет вполне достаточно труда каждого двадца­того человека в общине для обеспечения остальных всем абсолютно необходимым. И если затем вместо того, чтобы эту работу выполняло такое небольшое число людей, рас­пределить ее дружески между нами всеми, то она займет двадцатую часть времени у каж­дого. Предположим, что труд берет сейчас у каждого работоспособного человека десять часов в сутки, что, при учете часов сна, отды­ха и еды, составляет вполне достаточную ве­личину. Из этого вытекает, что полчаса, за­трачиваемые ежедневно на добросовестный физический труд каждым членом общины, позволят снабдить всех в должной мере всем необходимым. Кто же может испугаться такой деятельности? Всякий, кто видит, как люди неустанно трудятся в нашем городе и на на­шем острове, не сумеет даже поверить, что, работая ежедневно полчаса времени, мы во всех смыслах будем более счастливы и ока­жемся в лучшем положении, чем сейчас. Возможно ли любоваться такой прекрасной и бла­городной картиной независимости и доброде­тели, где каждый человек имеет столько досуга для упражнения самых благородных сторон своего духа, и не чувствовать при этом, как сама душа возвышается от восторга и надежды?

Когда мы говорим, что люди погрузятся в безделие, если их не будет возбуждать стремление к наживе, то это, конечно, значит, что мы очень мало изучали побуждения, которые управляют сейчас человеческим рассудком. Нас вводит в заблуждение кажущееся корыс­толюбие человечества, и мы воображаем, что накопление богатства составляет его великую цель. Но дело обстоит совершенно иначе. Сейчас основная страсть человеческого духа заключается в любви к почету. Нет сомнения, что имеется общественный класс, постоянно подстрекаемый голодом и нуждой, который не имеет досуга для побуждений менее грубых и материалистических. Но разве класс, находя­щийся непосредственно над ним, менее трудо­любив, чем он? Я совершаю определенный вид работы для удовлетворения своих непо­средственных нужд. Но эти потребности удов­летворяются быстро. Остальной труд затра­чивается на то, чтобы я мог носить лучшую одежду, чтобы мог нарядить свою жену, что­бы иметь не только укрытие, но красивое жилище, не только хлеб или мясо для еды, но чтобы они были поданы в соответствующем виде. Разве я проявил бы интерес ко всему этому, если бы жил на пустынном острове и никто не мог бы наблюдать мое хозяйство? Если я слежу за всем, что окружает мою лич­ность, то разве существует в этом окружении хоть что-нибудь, не предназначенное для то­го, чтобы возбуждать почтение соседей или предохранять от их презрения? С этой целью купец пренебрегает опасностями, связанными с морем, а механик-изобретатель приводит в действие все силы своего ума. Солдат насту­пает на самое пушечное дуло, государствен­ный деятель подвергает себя ненависти воз­мущенной толпы, и все это потому, что они не могут примириться с тем, чтобы прожить жизнь без почета и уважения. Это и есть при­чина всех великих деяний человеческих, за исключением некоторых более высоких моти­вов. Мы о них сейчас упомянем. Ум человека, которому не о чем заботиться, кроме удовлет­ворения животных потребностей, едва ли ког­да-нибудь пробудится из своего дремотного состояния; но жажда признания толкает нас на самые невероятные подвиги. Очень часто можно встретить людей, превосходящих всех остальных своей активностью и в то же время непростительно безразличных к улучшению своих денежных дел.

В действительности сторонники рассмат­риваемого суждения не понимали своего соб­ственного аргумента. Они сами не могли ис­кренно верить, что людей побуждает к дейст­вию только желание наживы, но им казалось, что в условиях имущественного равенства ничто не будет возбуждать интереса людей. Сейчас мы посмотрим, какая имеется в этом доля истины.

Вполне очевидно, что стремление к почету ни в коем случае не устраняется при таких общественных условиях, которые несовместимы с накоплением собственности. Люди, лишившись возможности приобретать уважение соседей или избегать их пренебрежения с помощью одежды и обстановки, направят свою страсть к почету по другому руслу. Они будут стараться избегать упрека в праздности так же старательно, как теперь они избегают упре­ка в бедности. Сейчас только такие люди без­различны к впечатлению, производимому их наружностью и видом, на лицах которых лежит печать голода и нужды. Но в условиях общества, где все равны, никто не будет знать гнета бедности, и более тонкие склонности души сумеют проявить себя. Поскольку чело­веческое сознание вообще достигнет, как мы только что показали, высокой степени совер­шенства, постольку импульсы, приводящие его в действие, будут сильнее, чем когда-либо прежде. Велика будет тогда активность об­щественного духа. Досуг умножится, а досуг для просвещенного ума это как раз то, что нужно для великих дел, вызывающих призна­ние и уважение. В состоянии спокойного досу­га никто, кроме людей самого возвышенного духа, не сумеет существовать, не испытывая жажды почета. Эта страсть, не растраченная по ложным путям в бесплодных блужданиях, будет искать благороднейших выходов и по­стоянно оплодотворять предприятия, предна­значенные для общественного блага. Челове­ческий разум, который, вероятно, никогда не достигнет предела в совершаемых им откры­тиях и в собственном совершенствовании, бу­дет развиваться с такой быстротой и такой твердой поступью, которых мы в настоящее время даже не в состоянии себе представить.

Страсть к славе, несомненно, обманчива. Подобно всякой другой иллюзии, и она, в свою очередь, будет распознана и устранена. Это химеричный фантом, который, конечно, достав­ляет нам некоторое неполное удовлетворение до тех пор, пока мы поклоняемся ему, но который всегда до известной степени разоча­ровывает нас и не выдерживает испытания опытом. Мы не должны любить ничего, кроме добра, чистого и неизменного счастья, бла­га для большинства, добра для всех. Сверх этого нет ничего существенного, кроме спра­ведливости, принципа, покоящегося на той единственной предпосылке, что все люди представляют существа одной общей природы и что они имеют право, с некоторыми ограни­чениями, на одинаковые блага.

Кто из нас утвердит эту идею справедли­вости, — не существенно, лишь бы достичь ее. Справедливость имеет еще то преимущест­во, помогающее опровергнуть суждение о пра­вильности приведенных ранее расчетов, что она доставляет единственное прочное счастье тем людям, которые ее соблюдают, и в то же время представляет благо для всех. Слава же не может принести мне пользы, так же как она не может служить добрым намерениям других людей. Человек, действующий из люб­ви к ней, может содействовать общественному благу, но если он и содействует, то путем кос­венным и побочным. Слава представляет цель ложную и обманчивую. Если она означает, что обо мне складывается суждение более положительное, чем я заслуживаю, то стре­миться к ней порочно. Если же она дает точ­ное отражение моих свойств, то она полезна только в том смысле, что она поможет мне сде­лать много добра тем людям, которым хорошо известны пределы моих дарований и чест­ность моих намерений.

Жажда славы, укоренившись в душах, сформировавшихся при теперешней системе, часто приводит к еще большим порокам. Се­бялюбие — это тот плод, который порождает­ся привилегиями. Поэтому когда это себялю­бие перестает искать удовлетворения в об­щественных делах, то оно очень часто суживается до поисков личных удовольствий либо чувственных, либо интеллектуальных. Но этого не может быть там, где уничтожены привилегии. Там не будет условий, потворст­вующих себялюбию. Тогда всепобеждающее представление об общем благе непреодолимо овладеет нами. Нам не потребуется никаких личных мотивов, когда мы ясно увидим, что наш труд приносит пользу стольким людям в течение длительного периода, когда мы пой­мем, как связаны причины и следствия в бес­конечную цепь, так что ни одно добросовест­ное усилие не может пропасть даром и долж­но принести пользу века спустя после того, как сам человек давно сошел в могилу. Это возбудит общее сочувствие и послужит при­мером для всех.