ЗАКЛЮЧЕНИЕ 2 страница

Однако взгляд на кочевые империи только как на суперсложные вождества был бы недостаточно полным. В современных социальных науках и истории существуют четыре наиболее влиятельные группы теорий, которые по-разному объясняют основные законы возникновения, дальнейшего изменения, а иногда гибели сложных человеческих систем. Первые – это разные однолинейные теории развития или эволюции (марксизм, неоэволюционизм, теории модернизации и др.). Они показывают, как человечество прошло длинный путь от маленьких групп примитивных охотников к современному постиндустриальному мировому обществу. Вторые – это теории цивилизаций. Сторонники этих теорий считают, что единой мировой истории нет. Есть сгустки активности культуры – цивилизации. Цивилизации подобно живым организмам рождаются, живут и умирают (Н.Я. Данилевский, О. Шпенглер, А. Тойнби, П. Сорокин, Л.Н. Гумилев и др.).

Промежуточное место между этими двумя полюсами занимают мир-системный подход и многолинейные теории эволюции. Мир-системный подход (Э. Валлерстайн и др.) подобно однолинейным теориям развития выделяет три модели общества: минисистемы, мир-империи и мир-экономики. Но они рассматриваются не во времени, а в пространстве. Это делает представления об истории более полными. Современные многолинейные теории (А.В. Коротаев и др.; я предлагаю называть эту школу мультиэволюционизм) предполагают, что существует несколько возможных вариантов трансформации политических формаций. Одни из них могут вести к сложности, например от вождества к нации – государству, другие

[246]

предполагают существование суперсложной общины без бюрократии (греческие полисы), третьи предполагают сохранение в определенных экологических условиях племенной системы.

По сути дела, здесь идет речь идет о различных измерениях мировой истории, которая разворачивается сразу в нескольких плоскостях. Каждое измерение отражает на своей координатной сетке соответствующие параметры жизнедеятельности социальных систем. Однако каждая из перечисленных парадигм отражает особенности изучаемого явления не полностью. Принцип дополнительности, который в свое время сформулировал Нильс Бор, предполагает, что только в совокупности эти теории могут объяснить нам то или иное явление природы. Применительно к всемирно-историческому процессу данный принцип наиболее последовательно был реализован в работах Ю.В. Павленко [1989; 1996; 1996а; 1997; и др.]. При этом очень важно отметить, что даже противоположные теории могут не исключать друг друга, а отражать существенные структурные параметры изучаемого объекта.

Какое место занимает кочевой мир в рамках каждого из перечисленных подходов? Как было показано выше, с точки зрения стадиальных теорий номады способны достичь лишь барьера государственности, при этом было предложено характеризовать предел их самостоятельной эволюции в рамках концепции суперсложного вождества.

Рассматривая модный ныне в нашей стране цивилизационный подход, необходимо заметить, что данная методология не получила в постсоветской науке значительного распространения. Для большинства работ, в которых пропагандируется данный подход, просто смещен центр тяжести с «базиса» (т.е. изучения социально-экономических отношений, классовой структуры и пр.) на «надстройку» (идеологию, религию и т.д.), либо использована старая эволюционная схема «дикость» – «варварство» – «цивилизация» (А. Ферпоссон, Л. Морган, Г. Чайлд и др.).

Последний вариант решения проблемы представляет собой лишь одну из модификаций стадиалистских интерпретаций всемирной истории. Понятие «цивилизация» здесь, по сути дела, тождественно термину «стадия послепервобытного общества» (что соответствует в марксистской терминологии формации). Применительно к кочевникам, главная проблема здесь, как правило, сосредоточивается вокруг традиционного вопроса: способны ли кочевники самостоятельно миновать барьер «варварства» и шагнуть в «цивилизацию»? Особенно активно данную идею отстаивает

[247]

А.И. Мартынов [1989, 1989а; 1996а; 2000]. В целом данная интерпретация исторического процесса не предполагает необходимости разработки специальной методологии цивилизационных исследований. Интерпретация производится в терминологии существующих теоретических парадигм (различные версии марксизма, теории модернизации, неоэволюционизм и пр.).

Что касается немногочисленных попыток рассматривать мир степных кочевников как отдельную цивилизацию [Буровский 1995; Урбанаева 1994; Масанов 1995а; 2000; Кульпин 1998; и др.], то необходимо заметить, что здесь есть несколько методологических проблем. Во-первых, если выделять цивилизацию кочевников, то не менее резонно поставить вопрос о цивилизациях охотников-собирателей Австралии, арктических охотников и рыболовов Полярного круга и т.д. Иными словами, все типы человеческих культур (как и хозяйственно-культурные типы) могут быть охарактеризованы как цивилизации. Чем тогда понятие «хозяйственно-культурный тип» отличается от понятия «цивилизация» и насколько оправданно вводить подменяющую друг друга терминологию?

Во-вторых, можно ли в принципе выделить признаки, специфичные только для «номадной цивилизации»? Большинство подобных черт (специфическое отношение к времени и пространству, обычай гостеприимства, развитая система родства, скромные потребности, неприхотливость, выносливость, эпос, милитаризированность общества и т.д.) нередко имеют стадиальный характер и характерны для тех или иных этапов развития культуры или общества. Пожалуй, только особенное культовое отношение к скоту, главному источнику существования номадов, отличает их от всех других обществ.

Ранее я писал, что номадизм в противопоставлении другим цивилизациям может рассматриваться только как окружающая их «квазицивилизация» [Крадин 1995а]. Однако, по всей видимости, более правильно было бы не распространять цивилизационный подход на всех кочевников сразу. Целесообразнее рассматривать как цивилизации отдельные крупные надэтнические суперсистемы кочевников-скотоводов, занимавших в течение достаточно продолжительного исторического периода большие экологические зоны (по Л.Н. Гумилеву – «вмещающий ландшафт»). С этой точки зрения подобным вмещающим пространством был Аравийский полуостров, где в VII в. возникла арабская цивилизация, или Внутренняя Азия, в которой, по мнению ряда авторов, существовала, начиная с хуннского времени (или даже более раннего), единая степная

[248]

цивилизация [Сухбаатар 1973; Пэрлээ 1978; Урбанаева 1994; Коновалов 2000; и др.]. Характерные признаки данной цивилизации исследователи видели в крыльевой и десятичной системах, особых представлениях о власти, обрядах интронизации, любви к скачкам и верблюжьим бегам, особом мировоззрении и пр. Нетрудно заметить, что многие из этих признаков входят в число выделенных выше признаков «кочевых империй». Так или иначе разработка данного подхода требует более углубленного внимания.

Какое место занимает номадизм в рамках многолинейных (нелинейных) теорий Всемирной истории? Сложные, послепервобытные общества номадов – степные империи и «квазиимперские» завоевательные политии номадов – принципиально отличаются от всех типов доиндустриальных обществ: восточных деспотий, античных городов-государств и империй, феодальных королевств и абсолютистских государств. Это дало основание предположить, что для эпохи расцвета номадизма (с середины I тыс. н.э. до середины II тыс. н.э.) был характерен самостоятельный вариант социальной эволюции. Основой данной модели являлся экзополи- тарный,или ксенократический,способ производства [Крадин 1990-2000ж; Kradin 1993-2000].

Государственные функции в данной ситуации (точнее, их карательно-репрессивную часть) выполняло само кочевое общество, завоевавшее или эксплуатировавшее на расстоянии оседло-городской социум. Номады выступали в данной ситуации как класс-этнос и специфическая, направленная вовне собственного общества ксенократическая (экзополитарная) политая, образно говоря, возвышающаяся в качестве паразитической «надстройки» над оседло-земледельческим «базисом». При этом кочевая элита выполняла функции высших звеньев военной и гражданской администрации, а простые скотоводы составляли костяк аппарата насилия (армии).

Социально-политическая организация ксенократических кочевых обществ приобрела ярко выраженный милитаристический характер (военно-демократические, военно-иерархические, военно-олигархические структуры, кочевые империи). В определенном направлении трансформировались социокультурные ценности общества. Среди номадов сложилось представление о большей престижности военных походов и грабительских набегов в сравнении с мирным трудом. Все это накладывало отпечаток на жизнь кочевников, послужило основой для формирования культов войны, воина-всадника, героизированных предков, нашедших, в свою очередь,

[249]

отражение как в устном творчестве (героический эпос), так и в изобразительном искусстве (звериный стиль).

В последние десятилетия в отечественной науке много пишут о необходимости «синтеза» между стадиальными и цивилизационными подходами. В той форме, как это нередко предлагается, это принципиально невозможно. В то же время уже несколько десятилетий существует мощное теоретическое направление – мир-системный подход, в рамках которого был осуществлен методологический синтез между стадиалистским видением истории (от ли-ниждных реципроктных минисистем к капиталистической «мир-системе», основанной на товарно-денежных отношениях) и видением истории как совокупности различных крупных локальных систем (в терминологии мир-системщиков «мир-империй», «мир-экономик»).

Согласно мир-системной теории главной единицей развития является не отдельная страна, а более крупная система, которая объединяла группы государств. В этой группе выделяются «центр» (ядро) и «периферия». Центры организовывают экономическое пространство системы, стягивают к себе финансовые и торговые потоки, выкачивают из периферии ресурсы. Э. Валлерстайн выделяет три «способа производства»: (1) реципроктно-линиджные мини-системы, основанные на реципрокации, (2) редистрибутивные мир-империи (в сущности, это и есть «цивилизации» по А. Тойнби), (3) капиталистическая мир-система (мир-экономика), основанная на товарно-денежных отношениях [WaUerstein 1984: 160ff].

С точки зрения логики теории Валлерстайна подавляющее большинство кочевых обществ должны быть отнесены к уровню минисистем, но не мир-империй, и это так. Действительно, большая часть кочевников-скотоводов не достигала уровня редистрибутивных обществ – вождеств разной степени сложности и среди них ксенократических квазимперских политий и кочевых империй. Другое дело, когда мы говорим о месте кочевничества в рамках периодизаций всемирной истории, нельзя закрывать глаза на то, какую роль кочевые империи сыграли в истории всех земледельческих цивилизаций и тем более в истории первой мир-системы.

Однако кочевые империи – это далеко не даннические «мир-империи» (исключая, может быть, Монгольский улус XIII– XIV вв.). Мир-империи, по Валлерстайну, существуют за счет дани и налогов с провинций и захваченных колоний, которые перераспределяются бюрократическим правительством. Отличительным их признаком является административная централизация,

[250]

доминирование политики над экономикой [Wallerstein 1984: 160ff|. В кочевых империях не существовало столь жесткой административной централизации, редистрибуция затрагивала только внешние источники доходов империи: военную добычу, дань, торговые пошлины и подарки. Наконец, кочевники никогда не являлись «центрами» международных экономических процессов. В то же самое время древние и средневековые кочевники не вписываются в модель «периферии». Скорее, это своеобразные «спутники» земледельческих цивилизаций (мир-империй), нечто отчасти подобное тому, что Э. Валлерстайн называет «полупериферией».

Понятие полупериферии в мир-системной теории было разработано главным образом для описания процессов в современной капиталистической мир-системе. Полупериферия эксплуатируется ядром, но и сама эксплуатирует периферию, а также является важным стабилизирующим элементом в мировом разделении труда. Однако Валлерстайн утверждает, что трехзвенная структура свойственна любой организации, между полярными элементами всегда существует промежуточное звено, которое обеспечивает гибкость и эластичность всей системе (центристские партии, «средний класс» и т.д.). В доиндустриальный период некоторые функции полупериферии могли выполнять торговые города-государства древности и средних веков (Финикия, Карфаген, Венеция и др.), милитаристические государства-«спутники», возникавшие рядом с высокоразвитым центром региона (Аккад и Шумер в Месопотамии, Спарта, Македония и Афины, Австразия и Нейстрия у франков) [Chaze-Dunn 1988], а также кочевые империи и квазиимперские политии номадов евразийских степей.

Империи номадов также являлись милитаристическими «двойниками» аграрных цивилизаций, так как зависели от поступаемой оттуда продукции. Однако номады выполняли важные посреднические функции между региональными «мир-империями». Подобно мореплавателям, они обеспечивали связь потоков товаров, финансов, технологической и культурной информации между островами оседлой экономики и урбанистической цивилизации.

Но было бы ошибкой считать кочевые империи классической полупериферией. Полупериферия эксплуатируется ядром, тогда как кочевые империи никогда не эксплуатировались аграрными цивилизациями. Всякое общество полупериферии стремится к технологическому и производственному росту. Подвижный образ жизни кочевников-скотоводов не давал возможности осуществлять значительные накопления (количество скота было ограничено

[251]

продуктивностью пастбищ и сильно зависело от природных напастей), а степное общество было основано на «престижной» экономике. Вся добыча, как это было показано в пятой главе, раздавалась правителями степных империй племенным вождям и скотоводам, а также потреблялась на массовых праздниках. Номады были обречены оставаться вечным хинтерландом мировой истории. Только завоевание ядра давало возможность стать «центром». Но для этого нужно было перестать быть номадами. Великий советник Чингисхана и его сына Угэдэй-хана образованный киданин Елюй Чуцай понял это, сказав впоследствии последнему: «Хотя [вы] получили Поднебесную, сидя на коне, но нельзя управлять [ею], сидя на коне» [Мункуев 1965: 19].

В первой главе уже было сказано, что прослеживается устойчивая корреляция между расцветом аграрной мир-империи (а также мир-экономики) и силой кочевых империй, которые существовали за счет выкачивания части ресурсов из оседлых городских государств. В истории Внутренней Азии подобная синхронность особенно очевидна. Не повторяя уже отмеченные совпадения, необходимо зафиксировать еще ряд важных соответствий. В период III–V вв. наблюдается первый глобальный демографический кризис, почти одновременно наблюдавшийся в различных частях Старого Света [Biraben 1979]. Думается, он совсем не случайно совпал с эпохой Великого переселения народов. Вопреки обыденному мнению, номады вовсе не стремились к непосредственному завоеванию земледельческих территорий. Для этого им бы пришлось «слезть с коней» – поменять привычный вольный степной образ жизни. Номады обычно довольствовались доходами от внешнеэкс-плуататорской деятельности. Только в периоды кризисов и распада оседлых обществ (а демографический кризис как раз об этом свидетельствует) номады были вынуждены вступать в более тесные связи с земледельцами и горожанами. Образовавшийся экономический и демографический вакуум затягивал их внутрь земледельческого общества [Grousset 1939].

Образование империи Чингисхана и монгольские завоевания совпали с периодом максимального увлажнения в Монголии и степях Восточной Европы [Иванов, Васильев 1995 табл. 24, 25; Дем-кин, Сергацков, Демкина 2000; и др.], а также с демографическим и экономическим подъемом во всех частях Старого Света. Монголы замкнули цепь международной торговли в единый комплекс сухопутных и морских путей. Впервые все крупные региональные экономические «ядра» (Европа, Ислам, Индия, Китай, Золотая

[252]

Орда) оказались объединенными в первую по-настоящему мир-систему [Abu-Lughod 1989]. В степи подобно фантастическим миражам возникли гигантские города – центры политической власти, транзитной торговли, многонациональной культуры и идеологии (Каракорум, Сарай-Бату, Сарай-Берке). С этого времени политические и экономические изменения в одних частях мира стали играть гораздо большую роль в истории других частей света.

Первая мир-система оказалась недолговечной. На рубеже XIV– XV вв. она распалась. Но из ее обломков выросла капиталистическая мир-система. Однако в этой новой системе кочевникам уже не нашлось места. В период первоначального накопления натуральная система производительных сил кочевников оказалась неспособной составить конкуренцию новым формам интеграции труда в рамках мануфактуры и фабрики. Появление многозарядного огнестрельного оружия и артиллерии постепенно положило конец военному преобладанию кочевников над земледельцами. Изменился политический статус степных обществ. В качестве «периферии» номады стали активно вовлекаться в орбиту интересов различных «субцентров» капиталистической мир-системы, а также в сферу влияния наиболее крупных модернизирующихся «мир-империй». В результате изменилась хозяйственная система скотоводства, приспосабливаясь к новым экономическим реалиям и частично ориентируясь на внешний рынок, значительно деформировалась общественная организация, начались болезненные аккультурационные процессы, сопровождающиеся ростом внутриэт-нического самосознания номадов и активизацией антигосударственных и антиколониальных движений. С этого времени номады – некогда «бикфордов шнур» истории цивилизаций (по образному замечанию Ф. Броделя) – оказались вытесненными с авансцены мировой истории.

Таковы некоторые общие соображения о роли номадов и месте кочевничества в рамках всемирно-исторического процесса (в том числе и хунну). Определенно, кое-кому такой подход покажется эклектичным. Однако на этот счет хотелось бы заметить, что любой «идеальный тип» отображает лишь какие-то стороны изучаемой реальности. Последняя всегда богаче, многообразнее созданной языком ученых логической структуры. Различные (и даже противоположные) парадигмы, как и разные логические модели, могут дополнять друг друга и одновременно являться истинными. Поэтому для меня нет противоречия, когда я говорю, что Хуннская империя являлась суперсложным вождеством с точки зрения неоэволюционистской

[253]

парадигмы и в то же время она может рассматриваться как типичный вариант ксенократического общества номадов или как фаза роста цивилизации кочевников Внутренней Азии. Возможно, какой-либо иной подход позволит увидеть совершенно иные особенности хуннского общества, которые остались за пределами моего внимания. Я буду этому только рад. Для меня навсегда останутся откровением последние строки из «Нуэров» Э. Эванса-Причарда, где он сравнивает ученого с путешественником в пустыне, у которого истощились все запасы. Он видит перед собой бесконечные дали, но вынужден повернуть назад. Утешением ему может быть только надежда, что те крохи новых знаний, которые он добыл, возможно, помогут кому-нибудь другому совершить новое, более продолжительное путешествие. И если читатели сочтут, что мне хотя бы отчасти удалось расширить наши представления о самой первой из кочевых империй Великой азиатской степи, я буду считать цель данной книги достигнутой.

[254]

ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА

Абрамзон СМ. 1971. Киргизы и их этногенетические и историко-культурные связи. Л.: Наука.

Абылхожин Ж.Б. 1991. Традиционная структура Казахстана. Социально-экономические аспекты функционирования и трансформации: 1920– 1930-е гг. Алма-Ата: Наука.

Аверкиева Ю.П. 1970. Индейское кочевое общество XVIII–ХШвв. М.. Наука.

Аверкиева Ю.П. 1974. Индейцы Северной Америки (от родового общества к классовому). М.: Наука.

Агаджанов С.Г. 1991. Государство Сельджукидов и Средняя Азия в XI– ХИвв. М.: Наука.

Акбулатов И.М. 1998. Экономика ранних кочевников Южного Урала (VII в. до н.э. –We. н.э.): Автореф. дис.... канд. ист. наук. Уфа.

Акишев А. К. 1984. Искусство и мифология саков. Алма-Ата: Наука.

Акишев К.А. 1977. Раннеклассовые общества на территории Южного Казахстана и Семиречья // История Казахской ССР с древнейших времен до наших дней / Отв. ред. А.Н. Нусупбеков. Т. I. Алма-Ата: 284–320.

Акишев К.А. 1978. Курган Иссык. Искусство саков Казахстана. М.: Искусство.

Акишев К. А. 1986. Экономика и общественный строй Южного Казахстана и Северной Киргизии в эпоху саков и усуней (V в. до н.э. – V в. н.э.): Автореф. дис.... д-ра ист. наук. М.

Алаев Л. Б. 1982. Опыт типологии средневековых обществ Азии // Типы общественных отношений на Востоке в средние века / Отв. ред. Л.Б. Алаев. М.: 6-59.

Алексеев В.М. 1958. Китайская классическая проза. М.

Алексеев В.П., Гохман И.И., Ту мэн Д. 1987. Краткий очерк палеоантропологии Центральной Азии: каменный век – эпоха раннего железа // Археология, этнография и антропология Монголии. Новосибирск: 208–241.

Алекшин В.А. 1986. Социальная структура и погребальный обряд древне-земледельческих обществ. Л.: Наука.

Аммиан Марцеллин. 1994. Римская история/ Пер. Ю.Кулаковского. СПб., Алетейя.

Амоголонов А. А. 1996. Курганы хуннской знати в Ильмовой пади // Археология, палеоэкология и этнология Сибири и Дальнего Востока: Тез. докл. XXXVI PACK. Иркутск. Ч. 2: 92-93.

[255]

Амоголонов А.А. 2000. Некоторые проблемы изучения керамики хунну // Наследие древних и традиционных культур Северной и Центральной Азии: Материалы 40-й РАЭСК. Т. 1. Новосибирск: 167–168.

Амоголонов А.А., Филиппова И. В. 1997. Лаковые и лакированные изделия в памятниках хунну // 275 лет сибирской археологии: Материалы XXXVII PACK. Красноярск: 89-90.

Амоголонов А.А., Филиппова И.В., Коновалов П.Б., Данилов СВ. 1998. К вопросу о происхождении памятников хуннской знати / Археология и этнография Сибири и Дальнего Востока: Тез. докл. XXXVIII PACK. Улан-Удэ: 39-42.

Аполлова Н.Г. 1948. Присоединение Казахстана к России в 30-х годах XVIII века. Алма-Ата: Типография ЦК КП(б)К.

Артемова О.Ю. 1993. Первобытный эгалитаризм и ранние формы социальной дифференциации // Ранние формы социальной стратификации I Отв. ред. В. А Попов. М.: 40–71.

Архив ИИМК: Архив Института истории материальной культуры РАН, Санкт-Петербург.

Асалханов И. А. 1963. Социально-экономическое развитие Юго-Восточной Сибири во второй половине XIX в. Улан-Удэ: Бурят, кн. изд-во.

Афанасьев Г.Е. 1993. Донские аланы: Социальные структуры алано-ассо-буртасского населения бассейна Среднего Дона. М.: Наука.

Афанасьев Г.Е. 1993а (отв. ред.). Социальная дифференциация общества (поиски археологических критериев). М.: Наука.

Балков М.Н. 1962. Бурятский крупный рогатый скот, его происхождение и пути улучшения. Улан-Удэ.

Банзаров Д. 1955. Белый месяц. Празднование нового года у монголов // Собрание сочинений. М.

Баранкова Н.В. 2000. Культурно-историческая интерпретация хуннской торевтики (на материалах музеев Бурятии): Автореф. дис.... канд. ист. наук. Улан-Удэ.

Батнасан Г. 1978. Некоторые особенности современных кочевок и оседлости в МНР // Олон улсын монголч эрдэмтний III их хурал. Бот I. Улаанбаатар: 68–71.

Батуев Б.Б. 1996. Буряты в ХШ–ХИП вв. Улан-Удэ: Изд-во ОНЦ «Сибирь».

Батуева И.Б. 1986. Традиционные формы скотоводства у бурят во второй половине XIX – начале XX веков (Опыт историко-этнографического исследования): Автореф. дис.... канд. ист. наук. М.

Батуева И.Б. 1992. Буряты на рубеже XIX–XXвеков (Хозяйство бурят. Скотоводство в дореволюционный период): Историко-этнографический очерк. Улан-Удэ.

Батуева И.Б. 1999. История развития хозяйства забайкальских бурят в XIX веке. Улан-Удэ: Издательско-полиграфический комплекс ВСГАКИ.

Беляев Е.А. 1965. Арабы, ислам и арабский халифат в раннее средневе-ковье. М.: Наука.

Бернабей М., Бондиоли Л., Гуиди А. 1994. Социальная структура кочевников савроматского времени // Статистическая обработка

[256]

погребальных памятников Азиатской Сарматии. Вып. I: Савроматская эпоха /Отв. ред. М.Г. Мошкова. М.: 159–184.

Бернштам А.Н. 1935. Историческая правда в легенде об Огуз-кагане // Советская этнография. № 6: 33–43.

Бернштам А.Н. 1935а. К вопросу о социальном строе восточных гуннов // Проблемы истории докапиталистических обществ. № 9-10: 226-234.

Бернштам А.Н. 1940. Из истории гуннов I в. до н.э. Ху-хань-е и Чжи-чжи шаньюи // Советское востоковедение. Вып. 1: 51–77.

Бернштам А.Н. 1951. Очерк истории гуннов. Л.: Изд-во ЛГУ.

Бибиков С.Н. 1965. Хозяйственно-экономический комплекс развитого Триполья (Опыт изучения первобытной экономики) // Советская археология. № 1: 48–62.

Бичурин Н.Я. 1834. Историческое обозрение ойратов или калмыков с XVстолетия до настоящего времени. СПб.: Типография Мед. деп-та Мин-ва внутр. дел.

Бичурин Н.Я. 1844. Земледелие в Китае с семьюдесятью двумя чертежами ранних земледельческих орудий. СПб.: Типография Праца.

Бичурин Н.Я. (перев.) 1950аб [1851]. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. М.; Л.: Изд-во АН СССР. Т. I–П.

Бишони Р. 1994. Погребальный обряд как источник для исторической реконструкции // Статистическая обработка погребальных памятников Азиатской Сарматии. Вып. 1: Савроматская эпоха / Отв. ред. М.Г. Мошкова. М.: 153-157.

БНМАУ-ын туух 1966 [История МНР]: Бугд Найрамдах Монгол Ард Улсын Туух. Бот 1. Нэн эртнээс XVIIзуун / Тэргуун редактор Ш. Нацагдорж. Улаанбаатар: Улсын Хэвлэлийн Хэрэг Эрхлэх Хорос.

Бобровиков В.П., Бобровиков И.П. 1997. STATISTICA– Статистический анализ и обработка данных в среде WINDOWS. М.: Филинъ.

Бойко Ю. Н. 1986. Социальный состав населения бассейна р. Ворсклы в скифское время (VII–III вв. до н.э.): Автореф. дис.... канд. ист. наук. М.

Боковенко Н.А. 1986. Начальный этап культуры ранних кочевников Саяно-Алтая (по материалам конек, снаряжения): Автореф. дис.... канд. ист. наук. Л.

Боковенко Н.А., Засецкая И.П. 1993. Происхождение котлов «гуннского типа» Восточной Европы в свете хунно-гуннских связей // Петербургский археологический вестник. Вып. 3. СПб.: 73–88.

Бондаренко Д.М. 1995. Бенин накануне первых контактов с европейцами: Человек. Общество. Власть. М.

Бонитировка 1995: Бонитировка бурятских овец номадного содержания / По-мишин СБ., Стариков Н.В., Тайшин ВА., Лхасаранов Б.Б. Улан-Удэ.

Боровкова Л.А. 1989. Запад Центральной Азии во II в. до н.э. – Vile. н.э. (историко-географический обзор по древнекитайским источникам). М.: Наука.

Боровкова Л.А. 1990. Где и когда еюнну вышли на историческую арену // XXI научная конференция «Общество и государство в Китае»: Тез. докл. /Отв. ред. А.Н. Хохлов. Ч. 2: 3–12.

[257]

Боталов С.Г. 1996. Зауральская Гунния II–IV вв. н.э. // Международная конференция «100 лет гуннской археологии. Номадизм – прошлое, настоящее в глобальном контексте и исторической перспективе. Гуннский феномен*: Тез. докл. Ч. I. Улан-Удэ: 9–12.

Боталов С.Г. 1996а. Этнокультурная ситуация в Урало-Ишимском междуречье в гунно-сарматское время // Вопросы археологии Западного Казахстана. Вып. 1. Самара: 235–244.

Боталов С.Г., Полушкин Н.А. 19966. Гунно-сарматские памятники Южного Зауралья III–V веков // Новое в археологии Южного Урала. Челябинск: 178-193.

Бунятян Е.П. 1981. Рядовое население степной Скифии IV–IIIвв. до н.э.: Автореф. дис.... канд. ист. наук. Киев.

Бунятян Е.П. 1982. Методика социальной реконструкции по данным рядовых скифских могильников // Теория и методы археологических исследований / Отв. ред. В.Ф. Генинг. Киев: 136–184.

Бунятян Е.П. 1984. К вопросу о материально-технической базе кочевых обществ // Фридрих Энгельс и проблемы истории древних обществ / Отв. ред. В.Ф. Генинг. Киев: 109–124.

Бунятян Е.П. 1985. Методика социальных реконструкций в археологии (на материале скифских могильников IV–Шве. до н.э.). Киев: Наукова думка.

Бунятян Е.П. 1985а. О формах собственности у кочевников // Археология и методы исторических реконструкций / Отв. ред. В.Ф. Генинг. Киев: 21-43.

Бураев А. И. 1993. Антропология средневекового населения Прибайкалья и Забайкалья: Автореф. дис.... канд. ист. наук. М.

Бураев А.И. 1996. Хунну, население культуры плиточных могил и их средневековые наследники (краниологический очерк) // Международная конференция «100 лет гуннской археологии. Номадизм – прошлое, настоящее в глобальном контексте и исторической перспективе. Гуннский феномен*: Тез. докл. Ч. I. Улан-Удэ: 12–13.

Буровский A.M. 1995. Степная скотоводческая цивилизация: критерии описания, анализа и сопоставления // Цивилизации. Вып. 3. М.: 151-164.

Вайнштейн СИ. 1972. Историческая этнография тувинцев. Проблемы кочевого хозяйства. М.: Наука.

Вайнштейн СИ. 1991. Мир кочевников Центра Азии. М.: Наука.