МИТРОФАНЫ И ШАРЛАТАНЫ

Столовая научной библиотеки. У людей, которые бывают здесь,– высшее образование. У многих – ученые звания и степени. К буфету подходит молодой человек, с иголочки одетый, по моде причесанный, холеный. Жизнерадостно осведомляется у тех, кто стоит в очереди:

– Кто крайний?

Получив ответ, замечает знакомого и говорит:

– Уже покушал? А я еще не питался. Чего не звонишь? Ну, будь! Днями звякну и заскочу! Передавай привет супруге.

Распрощавшись, он обратился ко мне:

– Сколько время?

Я ответил, но, признаюсь, улыбки не сдержал. Рассмешило противоречие между тем, как молодой «научный работник» выглядел, и тем, как он говорил. Между тем, каким он на первый взгляд казался, и тем, каким он очевидно был: плохо знающим родной язык, глухим к нему и безразличным. Что ни фраза, то ошибка. Человек, замыкающий очередь, называется но «крайним», а «последним». Мнение, что слово «последний» в подобном и сходных случаях звучит обидно,– вздор! Его еще Чехов высмеял. Слово «кушать» – подобострастно. В слове «звонишь» – ударение не на первом, а на последнем слоге. «Передавай привет» вместо «передай», «звякну» вместо «позвоню», «супруга» в обиходной речи вместо «жена» – признаки малограмотной речи.

Холеный, довольный собой посетитель столовой для научных работников заметил мою улыбку. Проверил, но расстегнулись ли у него пуговицы, не съехал ли галстук, не растрепались ли волосы, нашел, что все в порядке, и удивленно поглядел на меня. Меня же насмешил не его облик (тут все было сама корректность), а его речь. Она вопияла о некультурности и наводила на грустные размышления о том, как он творит свои статьи, как пишет диссертацию, как – страшно подумать!– выступает на конференциях и симпозиумах, представляя, чего доброго, отечественную науку.

По торжественной мраморной лестнице, которая ведет в научные залы, мы поднимались одновременно. В какой зал он направит свои стопы? В зал гуманитарных наук! Это гуманитарий?! Кто же он? Только бы не филолог! Ну, а если историк, философ, социолог? Любое из этих предположений казалось оскорбительным для науки, которой он себя посвятил, не одолев грамматики, фонетики и стилистики родного языка. Однако, окажись он специалистом в области технических наук, все равно за него стыдно.

Я забыл бы эту встречу, если бы знакомая машинистка не рассказала мне доверительно, что у нее с некоторых пор появились выгодные заказчики. Она берет с них вдвое, а то и втрое. Они не только охотно переплачивают, но еще и пылко благодарят ее, дарят цветы, шаркают ножкой. И есть за что! Она исправляет в их курсовых, дипломных и даже диссертационных работах орфографию, расставляет знаки, «причесывает» стиль.

Один из таких заказчиков, расплачиваясь, проникновенно сказал ей:

– Категорическое вам спасибо! Внешняя форма работы играет теперь большое значение!

Слышал бы он, с какой презрительностью и превосходством повторила его фразу эта женщина! Со школьных лет она твердо знает, что «играть» можно «роль», но никак не «значение». Она привыкла, если не уверена, как писать, заглянуть в «Орфографический словарь» да в один-другой справочник, которые у нее всегда под рукой. Для ее заказчиков эти нехитрые пособия – книги за семью печатями.

– Как же ему не благодарить меня категорически, когда он пишет «координальная проблема», но зато «каординировать»!

Возраст ее клиентов, которые не в ладах с грамматикой, от двадцати до сорока лет. Для малограмотности у них оправданий нет. И быть не может.

Мне приходилось в годы студенчества слушать многих прекрасных лекторов. Но чаще вспоминается лектор, о котором этого никак не скажешь. Он был славный, добрый человек. Но как он говорил! Его изречения записывали и цитировали. Неравнодушный к мифологическим образам, наш лектор не в шутку, а всерьез объявлял, что некто вынужден заниматься «сизовой работой», имея в виду «сизифов труд». Он же утверждал, что у некоего общественного установления прошлого века было «четыре ахиллесовых пяты». Номинал «гордееву петлю», подразумевал «гордиев узел». Ударения в словах расставлял фантастически. Трагикомическое косноязычие приоткрывало биографию: учение, которое началось поздно и шло урывками. Ошибки в его речи объясняются временем и судьбой.

Но клиенты моей знакомой машинистки, современные дипломанты и диссертанты, чем оправдаются они?

...Мне часто присылают на отзыв рукописи начинающих авторов. У всех – законченное или незаконченное высшее, минимум полное среднее образование. Но многие из этих рукописей поражают недостаточной грамотностью. Недостаточной не только для литературного произведения, но и для школьного сочинения, для частного письма.

Принадлежи эти писания людям, которым суровые жизненные обстоятельства помешали учиться, тогда ото было бы понятно и отчасти простительно. Но тоже лишь отчасти. Потому что каждый, кто решил в наше время заниматься литературным трудом, а также и научной работой, да тут никаких оговорок не нужно, каждый обязан во что бы то ни стало овладеть родным языком, его правилами и исключениями, тонкостями, сложностями, в которых выявляется живая жизнь языка. Если знаешь, что нетверд в родном языке, не пожалей сил и времени, чтобы избавиться от малограмотности и косноязычия.

В этой книге я уже вспоминал своего друга – ленинградского рабочего, начинающего литератора Бориса Ивановича Богданкова. В годы войны жил он вдалеке от родного города, в эвакуированном детском доме. Позже ему не удалось закончить даже неполной средней школы. Работал он на Севере, в геологической экспедиции. Тут я процитирую его книгу «Лед и пламя»:

«В шестой класс я пошел, когда мне перевалило за тридцать... что же... меня заставило... отправиться в школу? Стыд!

Это было в экспедиции. Как-то мне пришлось писать объявление. Эка невидаль – объявление! Взял да написал. Вывесил его в столовой и, -довольный, возвратился домой. И вдруг прибегают девчата-минералоги и приносят мне мое объявление. Они увидели в нем грубые ошибки и, чтобы спасти автора от конфуза, поспешили снять.

Этот случай заставил меня не только покраснеть, но и серьезно задуматься. А когда задумался, решил возвратиться в Ленинград, пойти учиться».

Взрослый человек устыдился недостаточной грамотности, стиснул зубы, круто переменил свою жизнь, сел за парту и закончил школу, работая при этом в мартеновском цехе. Мы долго переписывались с Борисом Ивановичем. Его письма были не просто безукоризненно грамотны, в них – прекрасное чувство родного языка, отточенное вдумчивым чтением, долгой работой, упорными упражнениями. Но стыд, испытанный моим другом, несмотря на все причины, которыми он мог бы оправдать прошлую недостаточную грамотность, многим, к сожалению, неведом.

Знакомлюсь с рукописью, присланной в редакцию автором, не знавшим и сотой доли трудностей, испытанных человеком, о котором я только что рассказал. А в ней такие вот «написания»: «дикоративные собаки», «охлОди свой пыл», «облАкотился», «непосебе», «мЕндальные пирожные» и так далее, и так далее, и так далее. Особенно буйна орфография в словах иноязычного происхождения: «тамбОр», «эКскОлатор», «анОнас»... Ее автор не различает смысла слов «благотворный» и «благотворительный» и пишет: «жена способна на благотворительное воздействие». В рукописи сотни грубейших ошибок. Но всего удивительнее, кто и о чем написал эту повесть!

Написал повесть – я глазам своим не поверил – литературный сотрудник одной из столичных редакций. Повесть была автобиографической. Ее главный герой – начинающий журналист, в недавнем прошлом студент. Любопытно, каким видел себя этот человек. А видел он себя талантливым и неотразимым. Сугубо современным, вызывающим восторг окружающих, зависть не столь блестящих мужчин и поклонение женщин.

Герой повести с трудом заставлял себя навестить в больнице умирающего отца. Едва высиживал у постели полчаса. Когда отец умер, скоро утешился. Чувство горя было вытеснено тем, что ему в наследство досталась отцовская машина. И сожаление – машина староватая и немодная. И мечта пересесть с нее на «Жигули». Именно «Жигулям», которые он вскоре купил, посвящались самые прочувствованные, самые лирические страницы повести.

Но может быть повесть задумана как сатирическое произведение? Автор хочет высмеять невежу, себялюбца, эгоиста и решил написать ее от первого лица, как исповедь? Литература знает произведения, построенные на таком приеме. Ничего подобного! Автор любовался своим героем, то есть самим собой, и приглашал читателей разделить этот восторг.

Не по его желанию, а вопреки ему, у него из-под пера вышел яркий разоблачительный документ. Он невольна, но беспощадно показывал, кто его персонаж есть на самом деле и каким кажется самому себе и до поры до времени окружающим. Между строк повести читалась история ловчилы и прохиндея, который занял на факультете место, принадлежавшее по праву другому. Читалась история протекции, а возможно, и кое-чего похуже. Как иначе, без поблажек, по знакомству, а может быть и без взятки, мог пролезть в высшее учебное заведение этот невежа?

Читая его сочинение, ясно видишь автопортрет современного Митрофанушки, не подозревающего о своем невежестве, самоуверенного, самовлюбленного и нередко преуспевающего. Невольно задумаешься не только над тем, как он учился, но и над тем, как его учили. Не только о том, как он ухитрился получить аттестат в школе, как попал в университет, как унес оттуда диплом, но н о тех, кто это допустил. Проблемы грамматики переходят тут в проблемы этики, против которой жестоко погрешили те, кто выпустил на профессиональную орбиту такого неуча.

Между строк его повести читалась история списанных или кому-то заказанных курсовых работ п диплома Использование отцовских заслуг (отец в повести – видный конструктор). Читалась история устройства на работу нечестным путем.

В задачу рецензента, который пишет внутреннюю рецензию на работу начинающего литератора, не входит задача заниматься его личностью. Но мне стало интересно, и я узнал: такой человек действительно работает в той редакции и в той должности, которые он назвал в сопроводительном письме в издательство. В письме, в котором он, кстати сказать, больше всего щеголял громким и по заслугам известным именем отца.

Разумеется, ничего этого я во внутренней рецензии не написал. И разумеется, рассказывая об этом случае в журнальной статье, не назвал ни имени, ни места работы автора повести.

Прошло несколько лет. Я перечитал свою статью и подумал: можно было и не наводить справок. Разве я мало встречал подобных ему людей?

Внешне вполне приличных и более чем современных, преуспевающих. Но какой ценой?

Однако очень скоро что-нибудь непременно выдаст их истинную суть. Станет видно, что за внешним лоском нет внутренней культуры, за апломбом нет настоящего умения делать то дело, которым они занимаются.