Книга первая Красное на красном 15 страница

— Зато другие трусы, — припечатал Алва, — как Человек Чести вы должны предупредить их об опасности. Впрочем, можете не предупреждать. Так даже веселее. Все, юноша, идите с миром…

Утро выдалось паршивым, а опухшие суставы злорадно предупреждали, что ненастье будет затяжным. Его Высокопреосвященство закончил втирать в запястья замешанную на змеином яде мазь и поморщился — запах был не то чтобы неприятным, но уж слишком острым. Кардинал с ненавистью посмотрел на сваленные стопкой старые книги — он все сильней увязал в «деле об убийстве Эрнани Одиннадцатого и исчезновении священника Германа и унара Паоло Куньо». Удалось перехватить письма старика Эпинэ и его невестки. Иноходцы честно отписали в Агарис все, что знали о взятии Олларии и становлении династии Олларов. Ничего нового Сильвестр не узнал, но это лишь укрепило его в том, что дело нечисто. Отчего-то происшествие в Лаик и сумасшествие астролога Домециуса беспокоили кардинала больше военной кампании против Гаунау, очередного заговора, предъявленных кансилльером счетов и выборов Эсперадора.

— Ваше Высокопреосвященство. К вам Первый маршал Талига.

— Пусть войдет.

Ворон был верен себе — черный бархат, серебро и сапфиры. Он не терпит золота, и у него никогда ничего не болит и заболит еще не скоро. Кардинал провел бессонную ночь над бумагами, маршал — за карточным столом, странно, что на сей раз обошлось без дуэли. Хотя чего странного, самоубийства среди Людей Чести в последнее время не в ходу.

— Садитесь, Рокэ. Первое, что я услышал сегодня, это доклад о ваших подвигах.

— Я польщен, но это и впрямь было забавно. Господин комендант так долго собирался завладеть Марианной, и тут такое разочарование.

— Да, говорят, Людвиг вне себя.

— Воистину.

— Итак, кольцо и лошадь вернулись к юному Ричарду.

— А Марианна выспалась в собственной постели, и ей не мешали никакие коменданты. Нет, право, это был чудесный вечер, или, вернее, ночь.

— Ваша победа поразила присутствующих в самое сердце. Сорок пять! Редкая комбинация, в мои времена ее мало кто видел.

— Я собирался засвидетельствовать свое почтение Их Величествам, — светским тоном заявил Рокэ Алва, словно это что-то объясняло.

Сильвестр вздохнул, иногда ему ужасно хотелось всыпать в бокал Первого маршала содержимое своего пастырского кольца.

— Это делает вам честь, маршал, но при чем тут ваши карточные подвиги?

— Обычно я ношу колет, но вчера на мне был придворный костюм, а нынче мода на кружево, я уж не говорю про отвороты на рукавах камзолов и прочие карманы.

— Рокэ Алва, — кардинал внимательно посмотрел в красивое спокойное лицо, — вы хотите сказать, что сплутовали?

— Скорее, парировал чужой удар.

— Если вы не желаете оказаться в Багерлее^[112], прекратите тянуть из меня жилы. Что вы сделали?

— Подменил колоду, когда господин граф угощал прелестную Марианну нюхательной солью. С ней, видите ли, случился обморок.

— Еще лучше. Герцог вступил в сговор с куртизанкой.

— Не я, Килеан. Милая баронесса, хоть и без удовольствия, подчинилась господину коменданту, но сумела намекнуть, чтоб я не обращал внимания, если ей вдруг станет дурно. Марианна не горит желанием оказаться под добродетелью, ей приятнее видеть сверху порок.

— У порока в отличие от добродетели весьма красивые глаза, так что баронессу можно понять. Итак, красавица вам сообщила, что Килеан намерен схитрить?

— О нет, — блеснул зубами Рокэ, — она лишь подтвердила мою догадку. Граф решил сменить тонто на вьехаррон, но он слишком игрок, чтоб не понимать — в этот вечер судьба от него отвернулась. Килеан не мог рассчитывать на удачу и взял дело в собственные руки. Перерыв ему понадобился для того, чтоб подготовиться. Я лишь последовал его примеру.

— И как же проходила битва гигантов?

— Сначала честно. Я немножко выиграл, граф, соответственно, проиграл, потом я увидел, как он «собирает» колоду на Сердце Молний. Он это делал очень хорошо, не жди я подобного, я б и не заметил. Мне предложили снять, я снял, и тут Марианне стало плохо. Разумеется, снятые карты вернулись на прежнее место, а я вспомнил, что Людвиг носит с собой нюхательную соль. Он с чувством выполненного долга передал флакон Дику, а я, благо все любовались на Марианну с расшнурованным корсетом, заменил колоду.

— Весьма поучительно. И граф попался?

— А что бедняге оставалось? Все колоды у Марианны одинаковы, он получил свои сорок четыре с заменой. Откуда ж ему было знать, что у меня не сорок два, а сорок пять?

— Ну а если б он заряжал колоду не на Молнии, а на Скалы?

— Ваше Высокопреосвященство. — В голосе Рокэ звучал упрек. — Вы же знаете, как я серьезно отношусь к резервам. Я зарядил четыре колоды. Самым трудным было их не спутать.

— Да, армия Талига в надежных руках.

— Чего не скажешь о столице. То, что Людвиг плутует, не самое страшное. Страшно, что он при этом проигрывает. Будь у него в голове хоть что-то, он бы вспомнил, что к Сердцу и Королю должен купить Чужого, а он к Сердцу и Чужому купил Короля. Не мог же я в самом деле таскать с собой восемь колод, это было бы слишком… Нет, Ваше Высокопреосвященство, Килеан — никудышный комендант.

— Интересная мысль, Рокэ. Я над ней подумаю, но я пригласил вас не из-за вчерашней баталии. Ваш отец, помнится, обожал старинные вещи и книги. Нет ли в его собрании книг о Гальтаре?

— О Гальтаре? — В синих глазах мелькнуло подобие интереса. — Что именно?

— Почему Раканы ее оставили? Я помню, что сначала Эрнани, уж не помню какой по счету, принял эсператизм, но почему он перенес столицу?

— Кабитэла выгоднее расположена.

— В наше время. Но тогда больше думали не о торговле, а об обороне, а Кольца Гальтары были неприступными.

— Они и сейчас неприступны. Я видел их. Десять лет назад. Хорошо, я поищу книги. Помнится, была одна легенда, мой покойный брат имел глупость мне ее рассказать. Мне было лет пять, и я ужасно испугался.

— Что за легенда?

— Ваше Высокопреосвященство, вам же не пять лет.

— И все же.

— Под Гальтарой лежат огромные пещеры, в которых заключены Изначальные Твари. Они полуразумны, полубезумны и мечтают о дневном свете и теплой крови, но их сдерживают наложенные в незапамятные времена заклятия. Знали бы вы, как я натягивал по ночам на голову одеяло, представляя, как эти бестии вылезают из-под кровати и бросаются на меня. Думаю, тогда я использовал весь отпущенный на мою долю страх.

— С чем вас и поздравляю. И что было с этими чудовищами дальше?

— А вот об этом я забыл. Кажется, они как-то выбрались, а их загнали назад, но при этом то ли пропал, то ли погиб король, а его брат ударился в эсператизм и перенес столицу.

Если Дик и испытывал благодарность к своему эру, то после разговора она исчезла. Ворон в очередной раз показал, что люди для него не дороже собак и лошадей. Еще бы, ЕГО оруженосец не может проиграть чужому, а там хоть трава не расти. И все же Баловник и кольцо вернулись к хозяину, можно не думать о том, как объясняться с матерью и Эйвоном. Если б еще удалось скрыть вчерашнюю историю от кансилльера и Катарины, но это невозможно. Ричард не столь уж и хорошо знал законы высшего света, но не сомневался — вечер у Марианны будет занимать Двор не меньше недели. Ворон сделал все, чтобы превратить игру в очередной скандал, без которых он не может жить… И все-таки юноше ужасно хотелось знать, как комендант забрал у Эстебана его выигрыш и о чем говорили Рокэ и Килеан утром.

Ричард немного подумал, чем ему заняться. Меньше всего хотелось объясняться с Налем или эром Августом, и именно поэтому юноша решил сделать именно это. Герцог Окделл не трус, он умеет отвечать за свои поступки, и потом, если не прийти и не рассказать кансилльеру о вчерашнем, за него это сделают другие. Штанцлер подумает, что Дик прячется за спину маршала, но это не так! А играть Ричард Окделл больше не станет, что бы Рокэ ни говорил. Святой Алан, он никогда больше не прикоснется ни к костям, ни к картам. Матушка была права, когда говорила, что игра — забава «навозников». Отец никогда не играл, его все любили и уважали и без этого, а кто уважает и любит Ворона? Его боятся, перед ним заискивают, но разве это сравнится с тем, как относятся к кансилльеру и Катарине Ариго?!

Все было правильно и понятно, пока юноша не вспоминал длинное лицо и залысины своего несостоявшегося эра. Килеан-ур-Ломбах был Человеком Чести и другом Штанцлера, но Дик был рад, что не попал в оруженосцы к этому человеку. Уж лучше Ворон! Вот Эстебану там самое место, так ему и надо! Людвиг казался недобрым, холодным, а баронесса… Баронесса очень не хотела иметь с ним дело.

Ричард вздохнул и принялся собираться. Он пойдет к кансилльеру прямо сейчас и получит то, что заслужил. Все равно эр Август или уже все знает или вот-вот узнает… Юноша расправлял плащ, когда слуга принес письмо от Наля. Обиженный, но преисполненный чувства долга кузен ждал родича на улице, чтобы проводить к эру Штанцлеру, который желал видеть Дика в своем особняке. Одно это повергло Ричарда в уныние. Штанцлер позабыл о своей обычной осторожности и открыто приглашает его к себе. Отчего-то Дик не сомневался, что ничего хорошего это ему не сулит, и оказался прав. Переступив порог кабинета, юноша встретил не пожилого доброго человека, а холодного и недоступного вельможу, рядом с которым чувствуешь себя провинившимся щенком.

— Проходите, герцог, — произнес кансилльер, поднимая голову от бумаг, — и садитесь.

— Эр Август…

— Ричард Окделл, прошу вас так меня больше не называть.

— Но…

— Я не думал, что вы опуститесь до того, чтоб проиграть фамильное кольцо и броситься за помощью к Рокэ Алве.

— Я не просил его ни о чем.

— Вот как? Выходит, он узнал обо всем сам?

— Я… Он спросил, где моя лошадь…

— Вы проиграли перстень, коня и деньги, которые мать и Эйвон оторвали от себя и ваших сестер. И кому? Как вас вообще угораздило сесть играть с Эстебаном Колиньяром? Вы хоть понимаете, к чему это привело?

— Ну…

— А привело это вот к чему. — Штанцлер резко оттолкнул от себя документы. Один свиток упал на ковер, но кансилльер на него и не взглянул. — Человек Чести, наш друг, друг вашего отца опозорен. И кем?! Рокэ Алвой. Вы думаете, маршал решил вам помочь? Нет, он использовал вашу глупость, не сказать иначе, чтобы свести старые счеты с графом Килеаном-ур-Ломбахом, да и со всеми нами заодно. Заявиться в дом куртизанки, вынудить Килеана поставить на кон фамильную ценность, выиграть ее и потребовать вместо выкупа кольцо Окделлов. Все, кто это видел, не сомневаются, что ваше кольцо и лошадь были у Килеана! Про Эстебана никто не знает, Алва повернул все так, словно Людвиг обыграл сына своего друга, а Ворон вынудил мерзавца вернуть выигрыш.

— Но он же… вернул.

— Он бы и так вернул, догадайся вы прийти ко мне и честно во всем признаться. Мы бы нашли управу на Эстебана, и никто бы ни о чем не узнал. Кстати говоря, вы знаете, что Алва никогда не проигрывает?

— Но… Разве такое возможно?

— Представьте себе.

— Он же никогда не играет.

— Ворон не играет именно потому, что по натуре он игрок. Зачем бросать кости, зная, чем все закончится? Ворону подавай риск, а золота у него хватает. Это земли Людей Чести разоряют поборами и постоями, а в Кэналлоа король не Фердинанд, а Алва, не говоря уж о том, что к его услугам королевская казна.

— Алва знает кошачье слово?^[113]

— Может, и знает. Только не советую его спрашивать.

— Эр Ав… Господин Штанцлер… Это же бесчестно все время выигрывать.

— Я б предпочел, чтобы Ворон обирал желторотых юнцов вроде вас, но он играет в другие игры. Будьте с ним поосторожнее.

— Я помню, кто убил моего отца.

— Надеюсь. Впредь, если с вами что-то случится, обращайтесь за советом ко мне. Рокэ Алва не следует знать о затруднениях Ричарда Окделла. Не стоит доставлять Ворону такое удовольствие. Правду сказать, меня несколько удивляют ваши отношения. Чему он вас учит? Каковы ваши обязанности?

— Обязанности, — Дикон отчего-то почувствовал, что краснеет, — ну… Маршал, когда это нужно по этикету, берет меня с собой.

— И много времени это занимает?

— Как когда. Я редко его вижу.

— Так я и думал. Поэтому вы и болтаетесь, где и с кем хотите. Странно, что вы не проигрались раньше. Вы часто встречаете Валентина или Северина? А ведь они в Олларии. Но их УЧАТ, они заняты делом. Из них готовят слуг Талигойи.

Алва, захоти он и впрямь вам помочь, мог сделать из вас полководца. Воинский талант у него в крови, да и знаний хватает. Он хотя бы раз говорил с вами о стратегии и тактике?

— Нет.

— Что и требовалось доказать. Вы наливаете маршалу вино и стаскиваете с него сапоги. Вы — оруженосец, а не лакей, Дикон. Без сомнения, Ворона забавляет, что у него в услужении сын Эгмонта, но вы сами?! Неужели вас это не унижает, не говоря уж о… — Август прервал себя на полуслове, — хорошо, Ричард. Будем считать случившееся недоразумением, но Рокэ лучше держать на расстоянии. Не нужно, чтобы ваши имена связывали.

— Но, эр Август, я же его оруженосец.

— Ты — оруженосец Первого маршала, а не паж Рокэ Алвы. Пусть и он, и другие видят, что ты понимаешь разницу между этими понятиями. Твой долг прикрыть его собой в бою, но не спать в прихожей на его плаще в доме какой-нибудь куртизанки.

— Он не брал меня к куртизанкам, — Дикону непонятно почему стало обидно, — только в тот раз…

— Это еще хуже. — Глаза кансилльера стали тревожными, и он отчего-то стал ужасно похож на Эйвона. — Ричард, я постараюсь сделать так, чтоб ты вернулся в Окделл, а до этого прошу тебя, будь очень осторожен.

Но мы отвлеклись. Я нанесу визит Людвигу Килеану-ур-Ломбаху и передам твои извинения, хотя это ничего не исправит. — Теперь перед Диком сидел хорошо знакомый добрый человек, которому было очень невесело. — Дикон, возможно, я делаю ошибку, рассказывая тебе некоторые вещи, но ты уже взрослый, ты — сын Эгмонта, а твой отец всегда понимал и жалел других. Скажи, только честно, граф Килеан тебе понравился?

— Эр Август, — начал Дик и запнулся.

— Не понравился, — тихо сказал кансилльер, — он мало кому нравится, особенно с первого взгляда. Людвиг — прекрасный человек, умный, добрый, верный, но он не умеет быть приятным. Видимо, дело в застенчивости и во внешности. Он, в отличие от Ворона, к несчастью, не красавец. Людвиг одинок, он всего себя отдает делу освобождения Талигойи, но он живой человек. Так вышло, что он влюбился в Марианну. Если б у этой, с позволения сказать, дамы не было мужа, граф предложил бы ей руку и сердце, несмотря на ее поведение и род занятий, но, к счастью, красавица замужем.

Нынешний покровитель Марианны виконт Валме моложе, красивее и богаче Килеана, а женщины в своем большинстве корыстны, не очень умны и ценят галантность и внешность, а не душу и честь. Конечно, есть твоя матушка или Ее Величество, но это жемчужины в куче овса. Людвигу Килеану не на что рассчитывать, Дикон. Да, он поступил глупо, особенно с учетом его лет и положения, но единственное, в чем он превосходил Валме, это в умении играть, и он решил выиграть свою любовь, и выиграл, но тут появился Ворон. Ворон, у которого есть все, чего нет у Людвига, но нет ни совести, ни сострадания. Ему подвернулась возможность пройтись в кованых сапогах по чужой душе, и он ей воспользовался. О, Рокэ по своему обыкновению не оставил противнику ни единого шанса. Вызвать Ворона на дуэль? Это равносильно самоубийству, а жизнь графа Килеана-ур-Ломбаха принадлежит не ему, а Талигойе. Уехать в свои владения? Комендант не может покидать вверенный ему город без разрешения короля и Первого маршала. Сказаться больным? Для Человека Чести это невозможно. Теперь ты понимаешь, что вышло из твоей глупости?

Ричард понимал. Гораздо лучше, чем казалось эру Августу. Он знал, что такое безнадежная любовь. Бедный Людвиг…

— Надеюсь, Ричард, все сказанное останется между нами. Я не стану возвращаться к твоему прегрешению, но я бы не советовал тебе якшаться с Колиньяром и принимать услуги от Ворона.

— Я должен отдать эру Килеану то, что…

— Нет. Что сделано, то сделано. Кольцо Окделлов должно быть у Окделла…

Реджинальд дожидался Ричарда в приемной, юноша кивнул родичу и молча пошел к двери. Зарядивший с утра дождь и не думал кончаться, Дик был одет не по погоде, но ему было все равно. Сменивший гнев на милость Наль выскочил следом, он что-то говорил, объяснял, советовал, и Ричард едва удержался от того, чтоб снова послать заботливого родича к Леворукому. Стать причиной чужой беды, разбить чужую любовь, что может быть хуже?! Отец возражал против убийства Алвы, как же он ошибался! Лишь оказавшись рядом с Вороном, Дик впервые понял, что такое Зло. Не то, невидимое и вездесущее, о котором говорят церковники, а настоящее — дышащее, ходящее среди людей, смеющееся над самым святым, для забавы ломающее чужие жизни.

Глава 7 Кошоне и Оллария «Le Huite des Deniers»^[114]

Для капитана Арамоны не было бо́льшего праздника, чем день рождения тещи. Теща зятя ненавидела, хоть его и нашел ее бывший любовник, и Арамона был избавлен от визитов к вздорной старухе. Луиза с детьми уезжала, а бравый капитан ударялся в разгул, хоть и с оглядкой. Кошоне — город маленький, все у всех на виду, а у подруг Луизы, даром, что все страшны, как смертный грех, словно бы по дюжине глаз и ушей, а носы, что у гончих. Хорошему человеку ни выпить, как следует, ни девку потискать — сразу учуют, служанок же Луиза вечно набирала таких, что и через порог не отплюешься. И все равно Арнольд, воспользовавшись отсутствием супруги, неплохо погулял с одной вдовушкой со Скобяной улицы.

Две недели пролетели, как один день, завтра к вечеру Луиза должна была вернуться, и Арнольд не сомневался, что ей тут же донесут про Жавотту, ну да семь бед, один ответ! Скоро он вернется в Лаик, и на полгода прости-прощай семейная жизнь со всеми ее пышками и шишками. На этот раз унаров будет больше, но, слава Создателю, обойдется без герцогов. Арамона не собирался повторять прошлогодних ошибок, если пронесло один раз, это не значит, что повезет и другой, придется быть поосторожней. И там, и здесь.

Перед приездом супруги Арамона поставил на уши всю наличную прислугу, проверяя каждую кастрюлю и каждую перину. Луиза обожает совать нос во все горшки, пусть убедится, что хозяйство без нее содержалось отменно. Главное — первый вечер и особенно ночь. Если все пройдет ладком, то доносы от подружек будут не так уж и страшны. Он скажет, что уродины на него клевещут со зла. Он, как верный муж и ценитель женской красоты, ни на одну из них даже не взглянул, вот они и взбесились.

Арнольд не исключал, что ревнивая Луиза может выехать пораньше и нагрянуть рано утром, и потому не только остался дома, но и отказался от вечерней бутылочки. Это было ошибкой — тело Арамоны настоятельно требовало законную порцию. Сон не шел, Арнольд лежал с открытыми глазами на широченной постели, думая то о Жавотте, то о жене, то о малютке Цилле, по которой капитан Лаик искренне скучал, то о спрятанном на конюшне бочонке с тинтой. К полуночи жажда стала невыносимой, и капитан совсем было собрался встать и пропустить стаканчик, но в доме что-то глухо хлопнуло и, словно в ответ, заскрипело. Ничего особенного, сквозняк как сквозняк, но Арамоне стало жутко. Казалось, у изголовья кровати встал кто-то чужой и беспощадный, встал и чего-то ждет.

Больше всего на свете Арнольду хотелось вскочить, зажечь свечи, кликнуть слуг, налить вина, но он знал: стоит шевельнуться — и конец. Ночь тянулась бесконечно. Шел дождь, любимое дерево Луизы то и дело принималось стучать в стену, тихонько потрескивали доски пола — то ли по ним кто-то ходил, то ли это были обычные ночные шорохи. Лето в этом году выдалось жарким, но Арамону даже под одеялом бил озноб. Раньше ему мешали спать комары, сегодня они куда-то делись, и без их назойливого звона было тихо, как в могиле.

Хоть бы собаки залаяли, что ли, но два огромных, присланных тещей пса молчали, словно их и не было. Арнольд никогда не был суеверным, для этого ему не хватало воображения. Капитан боялся мушкетов, шпаг, кинжалов, доносов, начальства, но над старыми сказками и приметами смеялся. Мертвый враг ничего тебе не сделает, его просто нет. Есть гниющая куча мяса и костей, лежит себе смирно там, где ее оставили, и никого не трогает. Бояться надо живых и сильных… Мертвые не возвращаются. Бояться нужно не Эгмонта Окделла, а его сына, если тот, разумеется, уцелеет и войдет в силу.

— Вставайте, капитан. — Раздавшийся в тишине голос заставил Арамону еще сильнее вцепиться в одеяло.

Вспыхнула свечка, другая, третья. Луиза ворчит, когда жгут много свечей…

— Вставайте! Вы не спите, это очевидно. Прикажете поднимать вас силой?

Арамона выпустил спасительное одеяло — отец Герман, одетый по-дорожному, стоял в дверях с подсвечником в руке.

— Вы?! — выдавил из себя капитан. — Живой! Тогда… Где вы были?

— Мои дела вас не касаются, — отрезал священник, — но вы должны отправиться со мной.

— Куда? — захлопал глазами Арамона.

— В Лаик. Извольте привести себя в должный вид. У нас мало времени.

— Но… Святой отец, я… Вы… Мне…

— Все, что вы могли свершить, вы уже свершили. Собирайтесь, седлайте коня, я жду вас на дворе. И не вздумайте мешкать.

Ночной гость повернулся и вышел. Выходит, Герман жив? Невероятно! Ехать было страшно, не ехать — невозможно. Если ослушаться проклятого клирика, неприятностей не оберешься, а может быть… Ведь никто не видел, что тот вернулся. Он хочет, чтобы Арамона ехал с ним, он поедет. Подумаешь, священник!

Страх растаял так же быстро, как и накатил. Выясним, что затеял святоша, и, если тот опасен, сделаем так, чтоб он снова исчез, на этот раз навсегда. Это не так уж и трудно, Герман не Рокэ, дунешь — и готово!

Капитан собрался быстро, оставалось оседлать коня. Конюха на месте не оказалось, но это и к лучшему, свидетели ночной поездки никому не нужны, только б успеть обернуться до возвращения Луизы. Гнедой конь Арамоны метался в своем деннике, он был явно не в себе, и капитан со страхом представил, как ловит и седлает разбуянившегося жеребца. С лошадьми Арнольд никогда особо не ладил, может, потому, что в отрочестве заработал хороший удар копытом.

Проклятый Герман, раз уж приперся, помог бы! Арнольд ругнулся и двинул за сбруей, но, проходя мимо денника, в котором тесть, приезжая в гости, оставлял своего линарца, обнаружил полностью оседланную пегую кобылу. Думать, откуда она взялась, было некогда. Арамона потянул за узду, и лошадь спокойно пошла за ним на улицу.

Угораздило же его простудиться в разгаре весны! Сам виноват, нечего бегать под проливным дождем. Ночной кашель и головную боль еще можно было пережить, но вот болячки, которые никак не желали проходить… Ричард с тоской взглянул на опухшее лицо с красным носом и слезящимися глазами. Губа отвратительно распухла, купленная у цирюльника мазь на болячки не действовала. В таком виде ко двору?! Шмыгать носом на глазах у Катарины! Юноша обмакнул тампон в сладко пахнущую тинктуру и прижал к уголку рта, на глаза навернулись слезы, но Дик терпел. На какое-то время краснота спадет, и на том спасибо. Ричард сам не знал, чего больше хочет — быть ближе к Ее Величеству или исчезнуть, чтобы королева, упаси Создатель, не увидела в нем прыщавого юнца. Впрочем, выбора у него нет — оруженосец сопровождает своего эра ко двору, если, разумеется, эр сочтет это нужным. Сегодня Рокэ Алва велел ехать с ним. Ричард старательно замазал присмиревшие болячки мазью телесного цвета, добытой по его просьбе добросердечным Налем, в последний раз высморкался, накинул плащ и прошел к маршалу.

Рокэ в черном камзоле сосредоточенно перелистывал какую-то книгу. Дик тихонько шмыгнул носом и встал у дверей, ожидая, когда Ворон оторвется от потрепанных страниц, но тот, похоже, не на шутку увлекся. Дик ждал, лихорадочно раздумывая, что лучше — терпеть до последнего, вытащить носовой платок или уподобиться какому-нибудь крестьянину или торговцу и утереть нос рукой.

— Какой это дрянью вы соизволили себя облить? — не поднимая глаз, осведомился маршал. — Вы благоухаете, как лавка отравителя.

— Это дастойка бадиодики, — признался Дик, спохватился и добавил: — Бодсидьор.

— Вы неподражаемы, Окделл. — Рокэ перевернул страницу. — И где вы достали этот кошмар?

— Бде придес Даль… Реджидальд Лорак, бой кузед.

— Какое счастье, что у меня нет родичей. И давно вас скосил недуг?

— Деделю дазад.

— Вас столь опечалила незадача Килеана, что вы с горя простудились? — Герцог оторвался от книги и критически оглядел оруженосца. — Да, Ричард, вы прямо-таки расцвели. Неужели вы думаете, что я возьму вас с собой? Это невозможно. Конечно, будь вы заразным, вас стоило бы отвести к вашему любезному кансилльеру или, еще лучше, к коменданту. Телесные страдания, как правило, отвлекают от душевных, но от вас сейчас никакой пользы.

— Бодсидьор…

— Пока у вас это, гм, заболевание, можете называть меня эр. «Бодсидьора» я не перенесу, а нас никто не услышит. — Рокэ захлопнул книгу и принялся натягивать перчатки. — Вы не выйдете из дома, пока не перестанете напоминать одновременно цветную капусту и Жанно-мокрого^[115], но манионика — это слишком! Пако сходит к аптекарю и принесет что-то менее гнусное. А вы, юноша, отправляйтесь в библиотеку и разыщите мне все, что связано с Гальтарой и переносом столицы в Кабитэлу. Заодно можете книжки почитать. Их там много.

Дорожная карета, скрипнув, остановилась у запертых ворот. Кучер, ворча под нос, слез с козел и забарабанил в тяжелую калитку — Арамона жили не бедно, а потому ворота и забор были построены на совесть. Другое дело, что средь бела дня в добром городе Кошоне двери не запирают. Луиза с нарастающей злостью смотрела на собственный дом, в который не могла попасть. Захныкавшая младшая дочь получила подзатыльник и испуганно замолкла — капитанша была матерью строгой, и ее отпрыски понимали, когда следует сидеть тихо, сейчас же г-жа Арамона была вне себя. Она не сомневалась, что во всем виновата эта винная бочка, которую отец навязал ей в мужья. Что же проклятый кабан натворил на этот раз, что боится даже дверь открыть?

За воротами что-то зашуршало. Кучер заорал, чтобы открывали, но шорох смолк, затем раздался звук, одновременно напоминающий всхлип и смешок, и это окончательно вывело Луизу из себя. Разъяренная женщина вылезла из кареты и присоединилась к кучеру, осыпая проклятиями Арнольда и прочих мерзавцев и бездельников. За забором снова хихикнули, раздались и смолкли легкие, быстрые шаги, и все смолкло, зато обычно тихая улочка Белой Гусыни стала заполняться народом. В соседних окнах замелькали любопытные лица, на крыльцо угловой лавочки вывалился необъятной толщины хозяин, несколько прохожих остановились возле Арамоновой обители, явно намереваясь досмотреть дармовое представление до конца. Луиза уперла руки в довольно-таки костлявые бедра и обернулась к соседям, намереваясь послать их куда подальше, но, заметив среди любопытных пару дюжих парней, передумала.

На предложение капитанши перестать таращиться и помочь открыть ворота балбесы ответили согласием. Они ловко взгромоздились на крышу кареты, откуда один подсадил второго на стену. Тот немного постоял наверху и спрыгнул вниз, раздался звук отодвигаемого засова, ворота растворились, и Луиза Арамона с чадами, домочадцами и любопытствующими вступила во двор. Было пусто — ни людей, ни собак, ни хотя бы кошки или воробья. Распахнутые двери конюшни жалобно поскрипывали, но дом был закрыт.

— Маменька, — подала голос старшая дочь, — где папенька? Где все?

— Пить хочу, — заныла младшая.

— Дорогая Луиза. — Жоржетта была известной сплетницей, ей всегда было надо больше всех. — Странно все это… Может, детей увести? Я б за стражниками послала.

— Уж лучше за священником, — встряла вечная соперница Жоржетты Тессина, — нечисто здесь, ой нечисто.

В словах соседок был свой смысл, но уж больно не хотелось выносить из дома еще больше сора.

Жалобное ржание, раздавшееся среди тишины, показалось райской музыкой. Что бы ни случилось, хотя бы одно живое существо здесь было. Кучер и двое давешних парней бросились в конюшню и тотчас вернулись. Огюст вел взмыленного жеребца, конь едва передвигал дрожащие ноги.

— Ох, — подалась вперед Луиза, — что это с ним?

— Нечистый на нем ездил, не иначе, — откликнулся парень повыше, — ишь как загнал.

— Как есть нечистый, — подтвердил конюх, — видали б вы, что в среднем деннике творится.

Госпожа Арамона была женщиной не из робких, что б в конюшне ни творилось, это была ее конюшня. Капитанша, отстранив вцепившуюся ей в рукав Тессину, не прекращавшую голосить о священнике, вошла внутрь. В лицо пахну́ло холодом и запахом гнили и грибов, словно она из жаркого весеннего дня попала в осень. Льющийся сквозь распахнутую дверь свет позволял видеть внутренность помещения. Слева и справа все было, как обычно, но средний денник!

Совсем новые бревна и доски сгнили и почернели, крыша местами обвалилась, осклизлые стропила поросли ядовито-зеленой плесенью, пол рассыпался в труху, а на рыхлой земле виднелся отпечаток конского копыта с подковой без единого гвоздя.

— Кладбищенская лошадь, — взвизгнула сунувшаяся за Луизой Тессина, — кладбищенская лошадь! Священник! Где священник?!

— Дура! — огрызнулась Луиза, не в силах оторвать взгляда от страшного следа. Единственного! Кладбищенская лошадь оставляет только один след, это знают все. Конюшню придется сжечь, это ясно… Побледневшая капитанша, отпихнув приятельницу, рванулась к дому.