Книга первая Красное на красном 19 страница

Король был в черном и белом, королева в белом и черном, он казался взволнованным, она испуганной и печальной. Любопытно, она уже переговорила с братьями или еще нет? Впрочем, сейчас кардинала больше занимал Оллар. Сильвестр двадцать с лишним лет отучал Фердинанда от государственных посиделок и отучил, но война есть война, а король есть король, даже если не правит, а лишь сидит на троне. По Кодексу Франциска Его Величество должен вести Совет Меча и в завершение оного подписать соответствующий манифест.

Манифест был готов еще вчера, каждая строчка тщательно выверена, но Дорак свято следовал форме, по своему усмотрению распоряжаясь содержанием. Фердинанду придется выслушать Лучших Людей и лишь после этого поставить под документом свою закорючку.

Вечером Его Высокопреосвященство долго объяснял Его Величеству, что, когда и как говорить, и тот как будто бы запомнил. Кардинал в который раз со злым восхищением взглянул на портрет первого из Олларов, по милости которого кардинал Талига на Совете Меча обречен на молчание. Марагонец исходил из того, что король — все, кардинал — ничто, теперь роли поменялись, так что старый обычай придется ломать. Разумеется, не сейчас, а после войны, когда все успокоятся.

Фердинанд подвел Катарину к высокому креслу, подождал, когда та сядет, тяжело опустился рядом и с придыханием произнес заученные слова:

— Садитесь, господа. Мы собрали Совет Меча, чтоб выслушать и обсудить новости из Варасты. Господин кансилльер, доведите все, что вам известно, до Лучших Людей Талига.

Штанцлер вышел вперед, его лицо было недовольным, в руке он держал какие-то бумаги. А выглядит Август неважно, может, если подождать, сам умрет? Сколько же старому пройдохе лет? Фок Варзов старше кансилльера на год или два, но маршал — стальной клинок, а Штанцлер — подушка для булавок, хотя злорадствовать не приходилось, собираясь на совет, Сильвестр вдосталь налюбовался на собственное отражение, пытаясь с помощью аптекарских штучек скрыть бледность и темные круги под глазами. Нужно больше спать, пить меньше шадди и забыть о глупостях вроде пропавшего Арамоны и спятившего астролога. Штанцлера он переживет, хотя это потребует некоторых усилий, но сначала дождемся новостей из Агариса. Любопытно, огорчится кансилльер, узнав о смерти Альдо Ракана, или обрадуется? Скорее всего обрадуется и постарается подтянуть к себе сторонников изгнанника. Тут, если не промахнуться, можно накрыть всех раз и навсегда, а пока пусть читает свою бумагу.

— Мой король, — экий ты проникновенный, с таким голосом в священники идти, а не коронами играть, — моя королева, Ваше Высокопреосвященство, господа. Мы получили весьма неутешительные известия из Варасты. Бирисские вожди совершили ряд набегов…

Что именно совершили бириссцы, Сильвестр узнал еще позавчера. Барсы дождались, когда сошел снег, и прыгнули. В первую ночь погибли две деревни, во вторую — четыре, в третью — еще три. Бириссцы появлялись из ниоткуда, и они не грабили, а жгли и убивали. Слухи о том, что седые дикари сотворили с соседями, распространялись, как степной пожар, заставляя крестьян бросать дома и засеянные поля, колоть скот и бежать. Губернатор Варасты доносил, что на одно разоренное село уже сейчас приходится три, если не пять покинутых, и это только начало.

Толпы голодных на дорогах, страх, отчаяние, злоба на власти, которые не могут защитить… Из этих семян к зиме вырастет неплохой бунт. Конечно, его подавят, но сколько на это уйдет сил и средств! Уже теперь очевидно, что своего хлеба не хватит. Зерно придется закупать втридорога, причем не год и не два, а самое малое лет пять.

С бирисской заразой можно покончить лишь одним способом — оставить Варасту и укрепить западный берег Рассанны, превратив восточный в пустыню. Бириссцы не пашут и не сеют, а только грабят, они не смогут ничего взять с разоренной провинции, и им не прорваться через быструю, многоводную реку, особенно если ее берега как следует охранять. Между Саграннскими горами и Рассанной вновь будет дикая земля, но это лучше затяжной драки, которая сожрет груды золота и тысячи жизней. Когда загнил палец, его отрезают, чтоб спасти руку, а когда загнивает рука, нужно отрезать и ее, чтобы спасти жизнь. Налоги, конечно, придется поднять. Хлеб хлебом, армия армией, но надо будет и холтийскому кану заплатить. Пусть Кульбабе накормит лошадей в кагетских садах, тогда бириссцам придется повернуться к Варасте спиной и спасать своего Адгемара.

Старый лис, без сомнения, знает, что творят его союзники, вопрос в том: сам ли Адгемар спустил их с цепи или (разумеется, с его согласия) это сделал кто-то другой. Кто-то… выбор невелик. Дриксен, Гаунау, Гайифа, Агария. У других просто не хватит денег.

— Мы, узнав о нападении, пожелали видеть посла брата нашего Адгемара Кагетского, — перебил кансилльера Фердинанд, которого никто не уполномочивал никого вызывать. Дело короля было выслушать доклад и предложить говорить Лучшим Людям.

Штанцлер поклонился.

— Посол королевства Кагета казарон Бурраз-ло-Ваухсар из рода Гурпотай ждет за дверью. С ним по праву Золотого Договора^[124] посол Гайифской империи конхессер^[125] Маркос Гамбрин.

— Мы желаем с ними говорить. Пусть войдут.

Посол был красив и значителен — кагеты по праву считались красивым народом. Рядом со статным Бурразом похожий на худосочный грибок гайифец казался еще меньше, чем был на самом деле, но его присутствие говорило о многом.

Гайифа была давнишней соперницей Талига. После Двадцатилетней войны, в которой предок Рокэ Алвы изрядно ощипал имперского павлина^[126], Гайифа избегала прямых столкновений, предпочитая загребать жар чужими руками. Талиг жил, воюя если не на западе, то на севере, теперь загорелась и южная граница, и Сильвестр больше не сомневался, что благодарить за это следует Его Величество Дивина Восьмого.

Конхессер Маркус изобразил наивежливейший поклон и занял место на посольской скамье напротив Лучших Людей, среди которых (Сильвестр в этом не сомневался) имел немало союзников и прознатчиков. Всем своим видом имперский дипломат выказывал беспристрастность и легкую озабоченность. Бурраз-ло-Ваухсар держался не хуже, но Сильвестр был готов поклясться — кагету не по себе, несмотря на присутствие гайифца. Попробуй докажи укушенному соседу, что на него напала не твоя собака, а чужая овца, а вот кто укусил Фердинанда — непонятно. Король не должен был заговаривать о Кагете, а он заговорил и как заговорил!

— Мы хотим знать, — Оллар смерил вошедших тяжелым, воистину королевским взглядом, — знает ли брат наш Адгемар о делах его подданных?

А вот это ошибка. Бурраз и Маркус — старые воробьи. Вместо того, чтоб отвечать по существу, примутся объяснять, что бириссцы никогда не являлись ничьими подданными. Строго говоря, так оно и есть, но Жанетте не нужно быть венчанной с Жаном, чтоб родить от него Жанно…

— Ваше Величество, — казарон долго жил в Олларии и говорил на талиге четко и правильно, — я повергнут в ужас зверствами бирисских предводителей и благодарю Создателя, что они не являются подданными Кагеты.

Мой государь, без сомнения, разделит скорбь Талига. Я немедленно пошлю к нему гонца, ибо сердце мое неспокойно. Ваше Величество, я боюсь, что Кагета, как и Талиг, могла подвергнуться нападению с гор.

Кагет врал, но поймать его на лжи было невозможно. Разговор с Бурразом приведет к одному — кагеты, «опасаясь угрозы с гор», примутся укреплять северо-западные рубежи. С помощью «ничьих» бириссцев, разумеется.

— Мы удивлены, — прервал излияния посла Фердинанд, — что брат наш Адгемар не догадался о замыслах бириссцев, ибо я не могу и помыслить, что правитель дружественной Кагеты не сообщил бы нам о готовящемся нападении, располагай он подобными сведениями.

— Без сомнения, Его Величество Адгемар написал бы брату своему, — заверил кагет, — но бирисские племена не являются единым целым и не имеют одной головы.

Мой казар принял некоторых из них на службу, это так. Мы — мирный народ, но нам угрожают холтийские язычники, и мы вынуждены содержать бирисскую дружину. За последние триста лет на землях Кагеты возникло несколько бирисских деревень, в которых проживают семьи воинов, находящихся на службе казарии, но большинство бириссцев продолжают жить в горах по своим старым законам. Те, кто служит Кагете, не могут знать, что делают их дикие сородичи. Бириссцы — свободный народ, как свободны все народы горной Сагранны. Мы не имеем права вмешиваться в их дела.

А здесь казарону^[127] даже врать не пришлось. По одной из статей Золотого Договора, ни одно из подписавших его государств не претендовало на Саграннские горы и не могло самочинно вводить туда войска.

— Да простит мне Его Величество, — гайифский грибок поднялся с места, — по Золотому Праву я прошу слова.

Фердинанд промолчал, Маркус расценил это как согласие.

— Увы, — конхессер казался искренне огорченным, — обитатели гор не веруют в Создателя, их обычаи запрещают прощать обиды, как бы давно они ни были нанесены.

В свое время талигойские поселенцы вытеснили бириссцев с их исконных земель в горы, и далеко не все нашли приют в Кагете.

Потомки изгнанников могли счесть, что пришло время мести. Кто знает, откуда они пришли. Более того, мы даже не можем с уверенностью утверждать, что в нападениях повинны именно бириссцы. В Сагранне проживает несколько племен, внешне похожих друг на друга. Я допускаю, что в набегах на Варасту виновны другие горцы — местные жители могли обознаться. В любом случае мой Император убежден, что Адгемар Кагетский ничего не знает и не может знать о том, что происходит в горной Сагранне.

— А вы, посол, — глаза Фердинанда не сулили Маркусу Гамбрину ничего доброго, — тоже не знаете, что там происходит?

— Разумеется, Ваше Величество. — Искренности в глазах гайифца хватило бы на дюжину проигравшихся гвардейцев, обхаживающих богатую вдову. — Мой Император свято блюдет Золотой Договор. Гайифа могла бы вступить в Сагранну в одном-единственном случае — если б обитающее в горах мирное племя призвало бы нас на помощь. Тогда наш эсператистский долг повелел бы нам защитить слабого и несправедливо обиженного, но даже в этом случае мы предпочли бы действовать при помощи дипломатии, обратившись ко всем Золотым землям с призывом прекратить зло и восстановить справедливость.

А вот это уже угроза. В переводе с посольского на человеческий она означает, что, если Талиг попробует добраться до биррисцев за пределами Варасты, в дело вступят Гайифа и ее союзники, а это или война с несколькими противниками одновременно, или, что более вероятно, торговая блокада, а своего хлеба Талигу теперь не хватит.

Имперец счел свою миссию выполненной и скромно отошел за спину кагета. Бурраз-ло-Ваухсар немедленно прижал руку к сердцу:

— Я умоляю Его Величество не сомневаться в чувствах казара Адгемара и его народа.

Неизвестно, сомневался ли в чувствах Адгемара Фердинанд Оллар, но говорил он как настоящий государь. Сильвестр не верил своим ушам — король не повторял заученные слова, он и впрямь вел Совет!

Пока Фердинанд особых ошибок не совершил, но он явно был не в себе, а сказанное и записанное на Совете Меча становится законом. Кончено, исправить можно все, но это — потерянное время и упущенные возможности. Только б у короля хватило выдержки не рвать с Кагетой — воевать с ней невозможно, особенно теперь. В политике нет ничего хуже, чем рычать, не имея возможности загрызть. Понимает ли это столь нежданно очнувшийся от спячки Фердинанд?

— Идите, посол. И напишите брату нашему Адгемару, что мы ждем объяснений как его действиям, так и его бездействию. Конхессер, мы запомнили ваши слова и долее вас не задерживаем.

Бурраз-ло-Ваухсар из рода Гурпотай поклонился на кагетский манер, конхессер Маркос Гамбрин, как и положено имперцу, быстро наклонил и поднял голову. В исполнении Ворона это вышло бы красиво и оскорбительно, в исполнении конхессера получилось смешно, но угроза от этого не стала менее ощутимой. Самое плачевное, что отступление за реку теперь воспримут как уступку Гайифе.

Его Величество молчал, пока за послами не закрылись двери и черно-белые гвардейцы вновь не скрестили алебарды. Затем взгляд короля обратился к Лучшим Людям. Обычно ничего не выражающие глаза Фердинанда словно бы потемнели.

— Мы хотим слышать, что думают о Варасте Лучшие Люди. В первую очередь, военные. Что скажет наш шурин, маршал Ариго?

Ги Ариго командовал Южной армией, так что гоняться за бириссцами выпадало ему. Если, разумеется, он так или иначе не поддержит отход за Рассанну. Если кансилльер и его союзники уже знают о манифесте, Ги станет рваться на войну, которой не будет, и всячески выказывать свою доблесть. Если Фердинанд сохранил документ в тайне, братец королевы будет осторожен. Ги достаточно образован и хитер, чтобы понимать — его воинскую карьеру можно спасти только отступлением, да и плести интриги в столице приятней, чем искать по предгорьям бирисские банды, рискуя своей завитой головой.

— Ваше Величество! — Ариго вскочил стремительно и красиво. В алом родовом одеянии он походил на язык пламени. — Армию держат для того, чтоб она воевала. Грош нам цена, если мы не поставим на место всех, кто это забыл. Бириссцы будут уничтожены, и пусть Дивин и его толстосумы лопаются от злости!

Знает. Кто же ему рассказал — сам король или сестра? Выходит, супруги встречаются не только во время церемоний? Это плохо, клан Ариго может стать слишком сильным. Ги нужно убрать. Проклятие, убирать нужно многих, а тут бириссцы, имперский ультиматум, Алва со своими пьянками и дуэлями, Раканы, астрологи, старые сказки…

— Маршал Юга готов к бою, — удовлетворенно произнес Фердинанд, — есть ли кто-то, кто с ним не согласен?

Первым руку поднял кансилльер.

— Ваше Величество, господа, дорогой Ги! Бириссцев следует изгнать, а еще лучше уничтожить, иначе у нас будут крупные неприятности. Но, — Август сделал паузу, — я полагаю, что маршал Ариго не справится с этой задачей. Война с многочисленными партизанами, имеющими надежные и неприступные укрытия, требует не только и не столько смелости и теоретических знаний, сколько неожиданных решений.

При всем моем уважении к маршалу Юга, он эту кампанию проиграет. Во всем Талиге есть только один человек, способный выиграть навязанную нам войну, — Рокэ Алва. Каюсь, я не испытываю к Первому маршалу Талига теплых чувств, но если Варасту не спасет он, ее не спасет никто.

— О да, государь! — Королева порывисто повернулась к супругу, схватив его за руку. — Где Ворон — там победа, это знают все! Пошлите его, и люди смогут вернуться в свои дома.

Король молчал, хотя у него лежал заготовленный манифест об отступлении за Рассанну. Фердинанду следовало сказать, что не все войны выигрывают силой оружия, и зачитать документ, но Оллар продолжал сидеть, переводя взгляд с Ги Ариго на кансилльера и обратно.

— Ваше Величество, — голосок королевы умолял, — мы должны думать о народе. Нам нельзя терять времени!

— А что скажут министр финансов и комендант Олларии?

Леопольд Манрик, несмотря на возраст, такой же рыжий, как и его сыновья, покачал головой.

— Нынешний урожай не спасти, а восстанавливать всегда дороже, чем просто строить. — Манрик старательно обходил гайифский демарш. — Мне представляется разумным остановить разбойников на естественном рубеже, каким является Рассанна. Я смогу занять беженцев на дорожных работах, хотя налоги и пошлины придется поднять. Но если нас втянут в войну, расходы будут несопоставимо больше.

— Килеан?

— Мой государь, приток беженцев увеличит число преступлений, — твердо произнес комендант столицы, — нам не будет хватать зерна, придется закупать его втридорога. Кроме того, мы не должны выказать слабость перед лицом наших врагов. Если Рокэ Алва способен очистить Варасту, нужно рискнуть.

Это был заговор. Теперь Сильвестр не сомневался, что о нападении кансилльер узнал раньше его. Узнал и придумал, куда и как бить. Теперь сторонники отступления станут всеобщими врагами. Еще бы! Трусы мало что бросили на растерзание варварам целую провинцию, так еще взвинтили налоги и подняли цены.

Штанцлер с Ариго останутся в белом. Манифест подпишет король, но обвинят во всем кардинала, и правильно обвинят, потому что решения принимает он. И будет принимать, Чужой всех побери!

— Могу я сказать? — Если бы спруты разговаривали, они бы делали это, как Придд.

— Говорите, герцог.

— Мне кажется, герцогу Алве следует дать полномочия Проэмперадора Варасты. Это облегчит его задачу.

А заговор-то не только против Талига и кардинала, но и против Рокэ. Проэмперадор обретает королевские полномочия, но, если не выполняет возложенную на него миссию, лишается головы. Люди Чести неплохо рассчитали — Рокэ хлебом не корми, дай принять чей-нибудь вызов.

— Ваше Величество, — вновь подал голос Манрик, — я полагаю посылать армию на юг нецелесообразным.

На Фердинанда было жалко смотреть. Он обещал одно, а хотел другого. Кто же его обработал? Королева, больше некому! Воспользовалась своим положением супруги, пусть не в постели, но за утренним столом. Как странно у него блестят глаза. Надо узнать, что он ел и пил за завтраком.

Что ж, будем знать — с королем следует говорить непосредственно перед Советом, а не накануне, а Катарине Ариго пора отправляться в монастырь, а еще лучше в Рассветные Сады.

— Кто-нибудь разделяет мнение графа Манрика?

Дальновидных людей, к счастью, хватало. Сторонников отступления было заметно больше, чем сторонников войны. Нездоровый огонь в глазах короля стал гаснуть, к несчастью, кансилльер это тоже заметил.

— Ваше Величество, — Штанцлер, как всегда, говорил веско и убедительно. — Лучшие Люди хотят слышать Первого маршала Талига. Готов ли он возглавить армию или полагает сие предприятие неосуществимым? В последнем случае не о чем и говорить.

— Рокэ Алва, — голос Оллара дрогнул. — Если мы дадим вам чрезвычайные полномочия, обещаете ли вы, что к осени в Варасте не останется ни одного бириссца?

— Вы сможете защитить наш народ и нашу гордость? — пролепетала королева, вновь вцепившись в супруга и одновременно заглядывая в глаза Алве. — Сможете?

Ворон изысканно поклонился Их Величествам.

— Я обещаю, что к осени в Варасте не останется ни одного бириссца, способного навредить Талигу.

— Быть по сему, — торжественно провозгласил Фердинанд Оллар, — на время компании Рокэ Алва, Первый маршал Талига, назначается Проэмперадором Варасты. Победа или смерть!

— Победа или смерть! — В синих глазах Рокэ был вызов. Он получил, что хотел. Кансилльер и его сторонники тоже.

Глава 2 Оллария «Le Trois des Coupes»^[128]

О том, что нарочный привез из Надора письмо герцогу, Ричарду сказали на конюшне. Пако, разумеется, не знал, что было в послании, а Дик знал. Эйвон Ларак писал, что герцогиня Окделлская тяжело больна, хоть и не осознает всей тяжести своего положения, и просил Первого маршала Талига разрешить сыну свидание с матерью. «В этом, — уверял эр Август, — не откажет даже Алва». Ричард немного боялся этого письма — старая Нэн говорила, что нет ничего хуже лжи про здоровье кровных родичей, но кансилльер сказал, что так надо, и Дик согласился, но тут произошло непредвиденное. Когда письмо было написано, в стране был мир, теперь же отъезд оруженосца будет расценен как трусость, особенно если выяснится, что мать здорова.

Окделл не может быть трусом, но кансилльер требует, чтоб он уехал, да и что от него зависит? Ворон прочитает письмо, усмехнется и с удовольствием избавится от надоевшей обузы.

Последнюю неделю Алва был дома всего два раза. Первый маршал метался между дворцом, казначейством и ближними военными лагерями. Рокэ окружали адъютанты, ординарцы, посыльные, среди которых места оруженосцу не нашлось. Первому маршалу Талига услуги Ричарда Окделла без надобности, а Талигойе и королеве он нужен живым — эта война не последняя! Дик вздохнул и взялся за книгу — старые сказания были тем немногим, что скрашивало жизнь Катари, и Дик копался в библиотеке в надежде отыскать что-то, чего королева еще не знала. Теперь поискам придет конец — в Надоре нет ничего, что не было б в Гайярэ^[129].

Глядя на старинную миниатюру, где коленопреклоненный рыцарь целовал вуаль плачущей дамы, Ричард понял, что не хочет домой. Он не хочет сидеть бесконечными осенними вечерами в старом зале и слушать, как матушка и Эйвон то вспоминают о былых временах, то сетуют на обвалившуюся крышу. Дик никогда не любил этих вечерних встреч, а после смерти отца они стали совсем невыносимыми. Если вернуться — все начнется снова.

Воображение Ричарда не дремало, в два счета нарисовав унылую и безнадежную картину. Матушка смотрит на вернувшегося сына так, словно во всем виноват именно он, Эйвон вздыхает и жалуется на здоровье, сестры молчат и тыкают иголками в пяльцы, хотя никому не нужными вышивками забиты все сундуки Надора. У камина жарко, в двух шагах от него — холодно, глаза слезятся от дыма, за окнами воет ветер, на потолке с каждой осенью прибавляется трещин и копоти, а семейство Окделлов сидит и ждет, когда придет их час, а как он придет, если ничего не делать?!

Эр Август говорит, что сын Эгмонта не вправе рисковать, но отец в юности воевал за Талиг и дослужился до генерала от кавалерии. Святой Алан, кто пойдет за безвестным трусом, всю жизнь просидевшим за спиной у матери?!

Дик оттолкнул от себя книгу о чужих подвигах и чужой любви и задумался. Слуге, принесшему записку от Наля, пришлось несколько раз окликнуть молодого господина, прежде чем тот понял, в чем дело. Кузен пришел удивительно вовремя, и Ричард, накинув плащ, выскочил на улицу.

Реджинальд пришел не просто так. Кансилльер хотел проститься с молодым Окделлом лично, но у него было очень мало времени. На углу улиц Святого Робера и Речной юношей ждала карета.

Проститься… Проститься и уехать, не повидавшись с Катари…

— Дик, — Наль казался встревоженным, — у тебя неприятности? Что-то случилось?

— У меня все в порядке. Наль, как ты думаешь, то, что я возвращаюсь, это правильно?

— Август Штанцлер знает, что делает, — быстро сказал Наль, — нужно, чтобы ты вернулся в Надор.

— Кому нужно? И зачем? Началась война. Все уйдут на юг, а я на север? К камину?

— Ну… Видишь ли… — протянул Реджинальд, — я даже не знаю.

— Закатные твари! — прикрикнул Дик. — Хватит мямлить, говори, что думаешь.

— Ну… — Наль, казалось, боится сам себя, — вообще-то… А! Дик, ты присягнул Первому маршалу. Он пойдет на войну, а ты поедешь домой…

Знаешь, есть долги, которые дворянин должен платить. Пусть Алва не желал тебе добра, но он все равно тебя спасал… Дик, эр Август тебе говорил, что на этот раз Рокэ попался?

— Говорил… Наль, ты хочешь сказать, что, когда попадался я, Ворон меня вытаскивал?

— Ну, — Наль выглядел совсем несчастным, — в общем-то… Да, именно это. Нехорошо, когда Окделл должен Алве, только ты не сердись… Это все глупости, Дикон. Мы должны думать о Талигойе, это главное. Тебя никто не осудит.

— Кроме меня, тебя и всех приличных людей. Ты прав, я не поеду в Надор и будь, что будет! А с письмом что-нибудь придумаю, или вот что… Ты мне поможешь?

— Я? — выпучил глаза Наль.

— Разрубленный Змей, именно, что ты. Ты же пишешь за отца, когда у него руки сводит. Вот и напиши, что матушка пошла на поправку, и так далее…

— Обмануть кансилльера?!

— Не кансилльера, а Ворона, и не обмануть, а исправить обман. Напишешь?

— Дик… Знаешь ли…

— Наль, не спорь! Так надо. Ну, напишешь?

— Не нравится мне это…

— Наль!

— Не могу! — запричитал кузен. — Мы не должны… О! Карета эра… Дик, давай решим потом, на обратном пути.

Кучер их заметил сразу, и внушительный экипаж с гербами медленно тронулся с места. Дику было велено забраться внутрь. Наль сел на небольшую мышастую лошадку, которую держал слуга, и поехал рядом. Его дело было доставить родича назад, отчего-то это Дика изрядно взбесило, но он был слишком хорошо воспитан, чтобы дать волю чувствам при эре Августе. Карета тронулась с места, и Штанцлер положил руку на плечо Дику.

— Знаю, что ты чувствуешь. Ты хочешь на войну и боишься, что тебя сочтут трусом?

— Да, эр, — не стал отпираться Дик, — мой отец воевал.

— Да, воевал, — согласился кансилльер, — но как и с кем. Дик, я хочу, чтобы ты меня выслушал и постарался понять. Если кто-то узнает, о чем мы говорили, мне несдобровать. И Ее Величеству тоже, но я не хочу, чтобы ты уехал с тяжелым сердцем, считая себя изменником Талигойи. Я не знаю, почему бириссцы напали на Варасту именно сейчас. Они были верными вассалами Раканов, но признать марагонца не захотели.

Оллары выдавили бириссцев сначала в горы, потом за горы. Теперь они вернулись, то ли потому, что посчитали себя достаточно сильными, чтобы отомстить, хотя, к сожалению, отнюдь не тем, кто перед ними виноват. То ли их попросили Раканы. Не знаю, смог бы я пойти на такое даже ради победы, но дело сделано, Вараста разорена. Мы будем дважды преступниками, если не воспользуемся этим. Ты понимаешь, что я тебе говорю?

— Не совсем. Вы хотите, чтоб мы проиграли войну?

— Оллары ее уже проиграли, и только от нас зависит, чтоб ее не проиграли МЫ, талигойцы. Рокэ сам загнал себя в ловушку, он поклялся до зимы очистить Варасту, но это не под силу никому. Никому! По закону Проэмперадора, не исполнившего клятву, должны обезглавить, но до этого не дойдет. Скорее всего Рокэ позволят бежать в Кэналлоа. После этого Кэналлоа наверняка отложится от Талига и заключит союз с морисками. Ну и Леворукий с ними! Кэналлийцы были, есть и будут чужаками, мориски им ближе, чем мы. Кэналлоа вступила в Золотую Империю после того, как пресекся род Борраска и Повелителями Ветров, к несчастью для страны, избрали их родичей Алва, в которых больше было от багряноземельских шадов, чем от Людей Чести.

Талигойя без Кэналлоа проживет, Дикон, а вот Оллары без Ворона — нет. Мы поднимем восстание и победим. На этот раз за нами пойдет вся страна.

— Вся?

— Вся, Ричард. Вараста давала треть нужного стране хлеба, теперь его придется покупать, а купцы, когда видят, что где-то чего-то не хватает, поднимают цену. Чтобы накормить беженцев, от которых никакой пользы, придется поднять налоги. Это возмутит крестьян и ремесленников. Люди не любят спасать других за счет своих детей. Если же беженцев не кормить, то они начнут грабить и убивать, в первую очередь тех, кто послабее. Результат один — страна проснется и поймет, кто виноват. Начнется война, Дорака и Олларов сметут, и вот в этой войне Ричард Окделл должен стать одним из первых.

Теперь ты понял, почему должен вернуться? Будет глупо, если тебя случайно, не зная, кто перед ним, убьет бириссец. Не станешь же ты кричать ему, что ты не враг, да и вряд ли эти варвары при всем их мужестве и благородстве знают Людей Чести по именам. Нет, Дик, предоставь «навозникам» гоняться за «барсами» и поезжай домой. Уверяю тебя, передышка будет недолгой. И дай мне слово до времени не влезать ни в какие авантюры, даже если тебе очень захочется. Ты себе такой роскоши позволить не можешь.

Рокэ появился в кабинете кардинала то ли глубокой ночью, то ли ранним утром. Если б Сильвестр не знал, что для маршала эта бессонная ночь третья, он бы не догадался. Его Высокопреосвященство подозревал, что это неспроста, и Алва нюхает, а может, уже и пьет сакотту, хотя тогда, в свои тридцать пять, он выглядел бы на пятьдесят. Видимо, Рокэ знает другое зелье, с него станется — его отец разбирался во всяческих отравах не хуже мориска. Кардинал вздохнул — спрашивать бесполезно, а он дорого бы дал за возможность не спать ночами и при этом казаться вернувшимся с любовного свидания. Любопытно, Ворон успел воспользоваться выигрышем, или Марианна будет предоставлена сама себе до возвращения Алвы, если тот, разумеется, вернется.

После Совета Сильвестр не находил себе места, чему немало способствовали довольные лица Ариго и Килеана. Эти двое не сомневались, что Рокэ наконец-то зарвался и вот-вот сломает себе шею. К несчастью, это весьма походило на правду. Кардинал вздохнул и указал глазами на кресло.

— Садитесь, Рокэ. Шадди выпьете?

— Лучше вина. Мы завтра уходим, а сегодня я хочу выспаться.

— Вино так вино. Где оно, помните? Налейте себе сами, оно не отравлено, хотя и стоило бы. Рокэ, что вы натворили?

— Много всего, но я сегодня не склонен к исповеди.

— Вы к ней никогда не склонны. Когда вы в последний раз были в храме?

— Вроде весной, на каком-то отпевании.

— А если забыть о церемониях?

— Забудешь о них…. Я, Ваше Высокопреосвященство, не делаю разницы между храмом и плацем. Так же, как и вы. Только мне по делам службы чаще приходится бывать на плацу. Не волнуйтесь, прежде чем отправиться преумножать славу Талига, я честно выслушаю положенные напутствия…

— Меня волнует то, что вы не преумножите ни славу Талига, ни свою собственную, — отрезал кардинал. — Мы оказались в неприятном положении, а ваша выходка сделала его еще более неприятным.

— Надеюсь, — Рокэ подавил зевок, — иначе зачем бы она была нужна?

— Рокэ, вы соображаете, во что впутались сами и впутали всех?!

— Да, и что?

— А то, что если вы проиграете, а вы проиграете, вас казнят, и даже я вас не вытащу. То есть вытащу, разумеется, но вам придется бежать в Бергмарк, если не дальше. Неужели до вас не доходит, почему Штанцлер в узел завязывался, чтоб всучить вам эти проклятые полномочия?

— А вдруг, — предположил маршал, — он меня полюбил? В его возрасте и не такое случается.