Безымянная звезда
(По мотивам пьесы Михаила Себастиану)
I
Ты можешь заигрывать с кем угодно. Когда угодно. При мне. Или без меня. Но! Если я – рядом и прошу принести мне бокал шампанского, ты обязан встать и принести мне его! И пусть все эти девицы видят, что ты встал и пошёл за шампанским для меня! Машину обдало грязью. Отлично! Пусть её ещё бетоном зальёт и ещё… И… И ветки поцарапают. Или лучше я сама расцарапаю эту твою ненаглядную новенькую «Феррари». Представляю твоё лицо, если бы мог видеть сейчас эту дорогу, эти ямы и колдобины, по которым твоя «Феррари» прыгает, как племенной мустанг. Представляю! Ты бы подавился собственной сигарой. Машина снова подскочила и снова грохнулась на разбитую, узенькую дорогу. Куда меня занесло? Я еду часа три. Ужас, уже час ночи. Значит, я за рулём около шести часов. Интересно, он уже хватился меня? И где я нахожусь? Деревня Кошки. Боже, где я?! Фонарей нет вообще. Это не опасно? Я в красном платье, оно стоит дороже, чем вся эта деревня. Ох! Ничего себе яма! Да что с этой машиной? Эй, машина! Ты будешь заводиться или нет? Эй! Ну пожалуйста, ну хорошенькая, ну заводись! Я отдам тебя твоему хозяину! Когда‑нибудь. Не заводится. Как страшно. Люди! Нет, лучше не надо. Люди! Нет. Телефон. – Алло, Серёжа, это я… – Элла, плохо слышно, музыка! Что ты хочешь? Подойди ко мне и скажи! Почему я должен орать в этот телефон? – Я в деревне Кошки, Серёжа… – Что? Элла? Значит, он меня не хватился. Значит, все эти шесть часов, что я колешу по дороге Питер‑Москва, он просто спокойно пил виски с девками? Я бросила телефон в кусты со всей силы. Вышла из машины. Оглянулась. Никого. Добежала до кустов, нашла на земле телефон. Ушибла палец. Какой ужас! Набрала номер. – Элла, я не понял… – Забудь обо мне! И не звони мне больше никогда! Теперь ты понял?! Ты понял?! Не звони мне больше никогда! Я бросила телефон ещё дальше. Бегом вернулась в машину. Закрылась на кнопки. Какой смысл закрываться на кнопки в кабриолете? Боже, кто‑то идёт. Я вижу фигуру, приближающуюся ко мне по дороге. Он совсем близко. Неужели тяжело повесить фонари? – А‑а‑а‑а‑а‑а‑а! – Я закричала очень громко. – А‑а‑а! Тот, кто шёл, побежал. Я выхватила из сумочки небольшой флакончик с термальной водой. У меня сухая кожа. Я постоянно ношу с собой увлажняющие средства. Когда он подбежал ко мне, я выставила вперёд руку, в которой был зажат флакончик. Я видела это в кино. Преступник подумает, что у меня газовый баллон. И продолжала кричать. – Пожалуйста, не кричите, – попросил он. На нём был чёрный костюм и очень странный галстук. Похож на небогатого гомосексуалиста. Я перестала кричать. – Вы так меня напугали! – сказал он. И улыбнулся. – Вы меня тоже, – сказала я и тоже улыбнулась. Вежливо. – Вы заблудились? – спросил он. – Я что, похожа на человека, который заблудился? – переспросила я немного высокомерно. – Если честно, то да. Но я не хотел вас обидеть. Самое время обидеться. Я надула губы и отвернулась. – Вам нужна помощь? Я молчала. – Вы здесь совсем одна? – Ну, если вы – пустое место, то я здесь совсем одна. – Я просто думал, что что‑то случилось, но если все нормально – извините. Я тогда пойду. Он действительно развернулся и собрался уйти. Надо его остановить. Какая‑нибудь веская причина. – Я хочу кофе! И мне нужен телефон, чтобы вызвать свою службу безопасности. – Но у меня нет телефона… Он всегда улыбался, когда, казалось бы, повода для улыбки не было вообще. Даже наоборот. – А у вас есть своя служба безопасности? Ничего себе. Вы, наверное, из правительства? Я посмотрела на своё платье. Разве в правительстве на кого‑нибудь может налезть моё платье? – Хотя, действительно, – он улыбнулся, – я сказал какую‑то чушь. Вы, наверное, актриса? Представляю, каково это: быть актрисой и тебя при этом спрашивают: «Вы актриса?» Не кричат восторженно: «Вы – актриса! Я вас знаю!» А спрашивают: «Вы, наверное…» Ужас. – Кофе в вашей деревне только актрисам дают? – Что вы? Извините. Я просто растерялся. Если вы хотите кофе… – Хочу. И, честно говоря, ещё шампанского. Он, видимо, растерялся ещё больше. – Шампанского? Но наш ларёк закрывается в восемь вечера. А сейчас уже ночь… – Разве? Тогда, действительно, какое шампанское… Ну а кофе? – Кафе тоже уже закрыто… – Боже! Да вам наплевать на меня! – Извините… – Не извиню! – Да, я понимаю. Кофе есть у меня дома, это здесь рядом, но разве это удобно?… – Дома? Спасибо! Вы хотите, чтобы я бросила машину прямо здесь? Посреди дороги? И отправилась к вам домой пить кофе? И отбиваться от вашей ревнивой жены? – Я не женат… – Вы предпочитаете мужчин? – Какая чушь! Просто я не женат… Но бросить здесь вашу машину действительно неосмотрительно. У нас в деревне люди разные… – Это не только в вашей деревне. – Да, да, конечно. – Ну, так вы принесёте мне кофе? – Сюда? Конечно! Вы сможете подождать минут десять? – А вы думаете, за эти десять минут у меня будут ещё какие‑то предложения? Он ушёл. Кофе мне необходим. Раз уж нет шампанского. Найти, может быть, телефон? Ни за что! Пусть Сергей названивает! И сходит с ума от беспокойства за меня! Наверное, он уже отправил кого‑нибудь в гостиницу проверить, нет ли меня там. И ездит по всем клубам ночного Питера в поисках своей пропавшей возлюбленной. Надо было ему туфельку оставить. Ну где же мой кофе? Такой смешной человек. Он принёс кофе в термосе. – Вы не захватили чашку? – Я вам налью в крышку. – Куда?! В крышку?! Я же не кошечка, чтобы лакать из крышки! Хоть ваша деревня и называется… Как там? Кошки! – Я вам оставлю термос. Ох, какие мы гордые! – Предлагаете пить из горла? Боже! Я оказалась здесь, в этом платье, и даже не могу кофе выпить. – Я должен идти. Меня ждёт друг, он у меня дома уже полчаса. Это неудобно. – Неудобно?! А бросить меня здесь? С этой крышечкой? На этой дороге? – До свидания. – Подождите. – Да? – Я не хочу кофе. – Отлично. А я как раз хочу. – Возьмите! Я протянула ему термос. – Я хочу попить кофе у себя дома. – Вот видите! А меня заставляете делать это в машине! Да ещё становится холодно! Он вздохнул. – Вы вздыхаете для того, чтобы посмотреть, не идёт ли пар? – Скорее, для того, чтобы выпустить собственный. – А свисток у вас есть? – Какой свисток? – Как на чайнике. – Разрешите мне уйти, меня ждут. – Разрешите мне пойти с вами! – А машина? – Что машина? Это вообще не моя машина. – Если честно, я думаю, что с ней ничего не случится. Здесь мало кто ездит. – И не ходит? – По ночам? Нет. – Только вы? – Только я. – Может, вы серийный убийца? А я собираюсь выпить с вами чашечку кофе. – Нет, я директор музея. – Боже! Здесь есть музей? Надеюсь, это музей кошек? – Это музей современного искусства. В нашем городе останавливались величайшие художники серебряного века, вы даже не представляете, какие это имена! – Поверю на слово. Пойдёмте. Дорога не предназначена для каблуков. Или мои каблуки не предназначены для этой дороги. Сняла туфли. Выбросила их в сторону телефона. Через минуту пришлось остановиться. – Слишком грязно, – сказала я. – Идти босиком невозможно. – Но зачем вы выбросили туфли? – А зачем вы не чините дороги? – Я пойду поищу их. Он скрылся в кустах. Я переминалась с ноги на ногу, мне казалось, что по ногам кто‑то ползает. Он принёс туфли с грустным видом: – Они попали в лужу. Вряд ли вы сможете их теперь надеть. Наверное, надо расплакаться. – Хотите, я принесу вам из дома какую‑то обувь? – Я не могу больше здесь стоять! По мне кто‑то ползает! – Может, мне вас донести? – Хорошо. Только аккуратно, я бы не хотела помять платье. Он взял меня на руки. Очень заботливо. Как же я устала сегодня! У него зелёные глаза. Он смущается. – Вы давно не носили девушек на руках? – Не помню. Давно. Или никогда. – Видите, какое разнообразие я внесла в вашу жизнь! – Пока что внёс вас я. В свой дом. – Боже! Столько картин! Вы – коллекционер? – Нет, я вам говорил. Это – музей. А я живу в небольшой комнате при музее. Пойдёмте. Он принёс мне странные тапочки. На слона. – Это специальные музейные тапочки, – объяснил он. – Обычно они надеваются прямо на обувь, но раз у вас нет обуви… Надо было надеть серое платье. К серым тапочкам. Его друг был похож на Гарри Поттера. В старости. Ему было около тридцати. Его звали Владимир. Увидев меня, он резко встал и ударился головой о потолок. – Познакомьтесь. Это – Элла. Владимир покраснел и заморгал. – Федор, я не знал, что у тебя гостья… Оказывается, он – Федор. Дядя Федор. – Элла, может быть, я предложу вам кофе внизу, в выставочном зале? – спросил Федор. – А что будете делать вы? – Я снова покосилась на его странный галстук. – Нет, нет! – закричал Владимир. – Наоборот, если Элла согласится и тоже послушает… – Ну, как хочешь, – кивнул Федор. – Послушает что? – поинтересовалась я. – Мою новую песню. – Наверное, я попью кофе внизу. – Да, пойдёмте, я вас провожу, – кивнул Федор. Неожиданно Владимир взмахнул рукой, топнул ногой и запел пронзительным фальцетом что‑то яростно грустное. Про любовь. – Ничего себе! – похвалила я. – Хотите ещё? – воодушевился Владимир. – Пойдёмте вниз, – сказал Федор. – Нет, хочу. Мне понравились слова. Он снова взмахнул рукой, топнул ногой. И запел:
Ты – есть. Меня – нет. Я ищу под ногами солнечный свет. А нашу любовь я ищу в облаках. Я страдаю за всех. Я – Иисус! Я – Аллах!
Я захлопала в ладоши. Он кинулся ко мне, рухнул на колени и поцеловал подол моего платья. Я кивнула. – Вы не представляете, какая сегодня ночь! – закричал Владимир, не поднимаясь с колен. – У меня наконец‑то появилась аудитория! – Спасибо. – Я бегу домой, у меня есть бутылка шипучего вина! – Шипучего вина? Вы имеете в виду шампанское? Тогда у вас даже есть фанатка. – Зачем вы смеётесь над ним? – спросил Федор, когда Владимир убежал. – Я не смеюсь. Когда я буду смеяться, вы это услышите. – Вам что, действительно?… – Да, мне понравилось. Когда он пел, мне хотелось плакать. Знаете, так редко хочется плакать. – Вы счастливый человек. – А вы? Нет? – Я? Не знаю. Иногда. Когда кто‑то заходит ко мне сюда и я показываю ему картины, я дарю ему целый огромный прекрасный мир! И я вижу восторг в глазах и благодарность. И тогда я счастлив. А иногда, тёмными серыми вечерами, я брожу здесь один, и меня так же не существует, как и всех тех, кто написал эти шедевры. – Вас легко сделать счастливым. – Вы думаете? – Конечно! Пойдёмте вниз, я хочу, чтобы вы все‑все мне хорошенько показали. Щёлкнул свет, и я, в своём красном платье и серых тапочках, в два часа ночи, в деревне Кошки, со сломанным «Феррари», оказалась в музее. – В нашем городе творили такие великие художники, как Альтман, Кульбин, Лебедев… Федор передвигался по залу, его глаза горели, он словно забыл о моём существовании. – …великий Малевич… – Малевич? – переспросила я. – Я, конечно же, знаю Малевича. – Посмотрите, здесь эскизы, которые художник создал в тысяча девятьсот тринадцатом году к постановке оперы «Победа над солнцем». Вы видите эти декорации? Эти костюмы? Обратите внимание, какие простые формы! Как это не похоже на всё, что создавалось раньше! Какая геометрия! Вы видите? Я улыбнулась. Вот такой вот Федор в странном галстуке показывает мне эскизы Малевича. У них вообще охрана есть? – Вы знаете, ведь именно эти эскизы послужили толчком к открытию нового художественного направления – супрематизма! – Супре?… – Супрематизма! – Это подлинники? – Да. Два эти рисунка – подлинники. У нас небольшой музей и, конечно, много копий, но эти – подлинники. Он гордо кивнул и остановился напротив эскизов. Двух небольших листков тетрадного формата. – А сколько они стоят? – спросила я. – Не знаю. В том смысле, что они – бесценны, понимаете? Прибежал Владимир. Мы поднялись наверх и громко открыли шампанское. – За вас! За самое очаровательное явление в нашем городе! – провозгласил Владимир. – Не только в вашем, – поправила я. Шампанское было ужасным. Просто оно не было шампанским. Оно было газированным вином. Неплохим. – Можно, я спою вам ещё раз? – спросил Владимир. – Можно. – С каким же удовольствием я допила бокал до дна! У меня был очень тяжёлый день. Владимир снова спел. Мне снова захотелось плакать. – А что это значит? – спросила я. – «Я ищу под ногами солнечный свет. А нашу любовь я ищу в облаках». Вы пережили несчастную любовь? – Нет, нет и нет! – закричал Владимир. – В том‑то и дело, что нет! Потому что все в мире перемешалось, понимаете, Элла? Люди не находят свою любовь, потому что ищут её в облаках. И любовь, и счастье, все! А ведь все это рядом, это окружает нас, это наш мир! Он у нас под ногами! – А в облаках только солнечный свет? – Конечно! И ничего не надо менять местами! Федор довольно улыбался. Он шепнул мне в ухо: – Я давно не видел своего друга таким счастливым. Спасибо вам. – Наверное, уже поздно, – спохватился Владимир, – наверное, мне пора. – Наверное, вы хотите спать? – спросил Федор. – Ведь вашу машину всё равно не починить до утра. – Спать? – Как раз спать мне не хотелось совсем. Как будто я и не проехала шесть часов по дороге Питер‑Москва. – Я останусь у Владимира. А вы устроитесь здесь, хорошо? – Да, да, конечно, ты можешь остаться у меня. Спокойной ночи, Элла. Они развернулись и как‑то очень быстро оказались у двери. – Постойте! Вы ведь ещё не показали мне остальные картины… – Вы хотите, чтобы я показал их вам? Сейчас? – Да, а что, ваши картины, как и ваш ларёк, на ночь закрываются? – Нет. Конечно, если вы хотите… – Федор, я все равно пойду, мне с утра на работу, но ты приходи. Я оставлю дверь открытой. – Спасибо. Я улыбнулась. – Пойдёмте! Я взяла с собой подушку и бокал шипучего. Устроилась посередине зала на подушке прямо с ногами. Мой педикюр был идеален. – Петров‑Водкин. Вам знакомо это имя? Я промолчала. Сделала глоток. – К сожалению, копия. Но отличная! Обратите внимание на организацию пространства! Вы знаете, для него пространство – один из главных рассказчиков картины! Вам нравится? Мне нравилось. Такие яркие краски, как здорово видеть жизнь в таких ярких красках! – Петров‑Водкин считал живопись орудием усовершенствования человеческой природы. – Вы думаете, человеческую природу надо усовершенствовать? – А вы думаете, нет? – Нет. Все просто, но удобно. Побеждает сильнейший. Зачем что‑то усложнять, усовершенствовать? – Элла, он умел читать судьбу по лицам. – И что бы он прочитал на моём лице? – Что не всё, что удобно, делает человека счастливым. Иногда это бывают абсолютно неудобные вещи. – К счастью, редко. – Совсем не редко. И побеждать нужно не слабейших… – Сильнейших! Чтобы стать самой сильной! – Чтобы стать самой сильной, надо победить себя. Я смотрела на небольшую картину прямо передо мной. Бакст. Такие странные цвета. От них невозможно оторвать взгляд. Странная картина. Как будто я её уже где‑то видела. – Это похоже на сон, – сказала я, протянув руку в сторону Бакста. Федор кивнул. – Вы чувствуете живопись, Элла. – Значит, я могу усовершенствоваться? Он улыбнулся. – Мне кажется, вы и есть совершенство. – Спасибо. – Посмотрите сюда. Мой любимый художник. Филонов. Он считал, что кубизм, посредством геометризации форм, навязывает миру свою волю. А художник‑аналитик должен подражать природе. Тщательно прописывать каждый атом. Каждый атом, созданный природой, имеет право на своё место в жизни. – Красиво. – Очень. – Каждый атом имеет право на своё место в жизни, – повторила я. – И каждый красив по‑своему. Но главное – не красота формы. Филонов учил изображать не внешний вид дерева, а его рост. Не лицо человека, а процесс его мышления. Понимаете? – Понимаю. Какая необычная ночь! – Необычная? – Он улыбнулся. – Честно сказать, да. Такая необычная ночь. – И мне так хорошо здесь. – И мне. Мне кажется, я всегда ждал именно вас, чтобы рассказать все это. И показать. – Я не любила раньше музеи. Я, конечно, была в Лувре, и в д'Орсе, и в Прадо… – Это невероятно! Вы были в Лувре, в Прадо? – Да. И в Лондонском музее современного искусства, и Нью‑Йоркском МоМА… – И вы молчали?! Вы ничего мне не рассказывали?! – Он схватил меня за руки. Что же ему рассказать, чтобы он не отпустил мои руки? – Ну, там здорово, конечно… – Какая вы счастливая! Он отпустил их. – У вас, наверное, такая интересная жизнь… Я кивнула. – Да, интересная. Только вот не знаю, что рассказать… Мы смотрели друг на друга, и наши лица были так близки – и я наконец‑то поняла смысл всех этих долгих часов, что я слонялась по музеям всего мира. Всё это было для того, чтобы однажды рассказать об этом Федору. В деревне Кошки. Держась за руки. – «Мадонна» да Винчи очень маленькая, – вспомнила я. – Да. – Его лицо приблизилось к моему. – И она под пуленепробиваемым стеклом, – шептала я. – Да, – шептал он. – И вокруг всегда много народу. Я взяла его голову в руки и поцеловала. Я целовала его очень долго. И никто из нас не хотел останавливаться.
II
– Доброе утро, Элла! Как приятно, когда, проснувшись, сразу хочется улыбаться. – Доброе утро, Федор. Я поцеловала его глаза, нос, лоб. Я улыбалась. Солнце светило через распахнутое окно, во дворе кричали петухи. – Петухи! – с восторгом прошептала я. – И куры, – подтвердил Федор, – и ещё коза. Её зовут Изольда. – Какое подходящее для козы имя! – восхитилась я. Я готова была восхищаться чем угодно этим утром. – Что ты хочешь на завтрак? – Федор взял мою руку и нежно поцеловал пальцы. – Маракуйю с чёрной икрой. И одну ложку овсянки. Я улыбнулась. – Эй, не грусти, я же пошутила! У Федора было такое несчастное лицо, что я бросилась ему на шею. – Я даже не знаю, что такое маракуйя, – сказал он. – Зато ты знаешь, что такое супрематизм. – Я с удовольствием произнесла новое слово. – Так чем же мы будем завтракать? – Маруся сейчас принесёт молоко и яйца. Я могу сделать тебе яичницу. Ты, наверное, не любишь яичницу? – Обожаю! – воскликнула я. – Я просто обожаю яичницу! А кто такая Маруся? – Соседка. Она приносит мне молоко, яйца и творог. – Я обожаю Марусю! Мне хотелось кричать и прыгать. И обниматься. – И я обожаю тебя! Я обожаю тебя, Федор! Он застенчиво улыбался. И всё время целовал мне руки. – Как здорово, что сломалась моя машина! Тем более, что она вообще не моя! – Мне не верится, что все это на самом деле… – И мне не верится. – Ущипни меня. В дверь постучали. Невероятных размеров Маруся, с белой косой вокруг головы а‑ля‑Тимошенко, принесла молоко и яйца. – Маруся, я вас обожаю! Мне так хотелось молока! – Я кружилась вокруг Маруси в огромной пижаме Федора. – Маруся, вы такая аппетитная! Маруся подозрительно смотрела на меня и молчала. Федор проводил её до двери. – А это что? – Я стянула покрывало с большого холста, который был прислонён к стене у входа. Очень красивый портрет. Молодая девушка держит в руках кувшин. Я смотрела в глаза девушки, и мне казалось, что я знаю всё, о чём она думала. – Это полотно может стать гордостью нашего музея, – сказал Федор. – Сестра художника выставила его на продажу, очень дёшево, ровно за столько, сколько ей нужно на операцию. Чтобы город мог купить эту картину и оставить её себе. – И что город? – Пока ничего. Но я надеюсь. Всё‑таки они должны понимать, что за такие деньги… – За такие деньги кто‑нибудь купит её себе домой! – Что ты! Это должно быть в музее. Это должны видеть люди. – Ну, а где мой завтрак? Моя яичница? Хочу яичницу! Хочу яичницу! – Бегу. Бегу делать тебе яичницу! Если тебе нужно что‑нибудь ещё, только скажи. И я сразу побегу. Лучше даже специально что‑нибудь придумай, мне хочется что‑то делать для тебя. И как же тебе идёт моя пижама! – Это потому, что она твоя. – Это потому, что ты такая красивая. – А вчера ты хотел меня усовершенствовать! – Я был дурак! – Яичницу! Яичницу! Он поставил на стол глиняный кувшин с молоком. Я пила молоко прямо из кувшина. Раньше я ненавидела молоко. – Стой! Замри! – воскликнул Федор. Я не успела донести кувшин до рта. – Как же вы похожи! – прошептал Федор. Он схватил картину с девушкой и поставил её на стол, прямо передо мной. – Посмотри! Это же твой портрет! – Я сначала, когда увидела, что картина закрыта пледом, подумала, что ты прячешь от меня изображение своей любимой… – Да, это изображение моей любимой. Но я это понял только сейчас. – Ты имеешь в виду меня? Он кивнул. Какое восхитительное утро! – А можно мне у тебя немножко пожить? – Пожить?! – Федор вскочил и ударился головой о балку. Так же, как вчера Владимир. – Да, пожить. Он обнял меня. – Скажи ещё раз, – попросил он. – А можно мне у тебя пожить? Мы смеялись, мы целовались, мы пили молоко из кувшина. Пока в дверях не появился Серёжа. – Будем считать, что я не в бешенстве, – сказал он. А мне уже казалось, что Серёжа существует только в моём воображении. Он был зол, не свеж, от него пахло перегаром. – Серёга! – воскликнул Федор, кидаясь к нему с протянутой рукой. Мужчины пожали друг другу руки. – А что она здесь делает? – Он кивнул на меня. – Это моя гостья! – с гордостью произнёс Федор. – Вот как? И давно вы знакомы? – Серёжа уселся за стол и положил ноги, едва не скинув кувшин с молоком. – Почему ты спрашиваешь? – Федор продолжал стоять в дверях. – А пусть она тебе расскажет! – Не смей разговаривать со мной в таком тоне! – возмутилась я. – А в каком тоне ты хочешь, чтобы я разговаривал с тобой? Я пять часов, по первому твоему звонку, мчусь в эту дыру, не спав всю ночь, а ты? Что ты здесь делаешь?! И почему моя машина стоит посреди деревни! За ней даже никто не смотрит! – Конечно, ты считаешь, что я должна была караулить эту твою дурацкую машину! – Эта дурацкая машина стоит триста тысяч! – Ты знаешь, мне совершенно наплевать, сколько она стоит! – Да? Тебе совершенно наплевать, сколько стоит моя машина! И тебе совершенно наплевать, сколько стоят твои платья! И твои сумки! Ты просто берёшь эти деньги у меня, и всё! И тебе совершенно наплевать на то, что их, в общем‑то, приходится зарабатывать! – Серёжа, оставь меня в покое. Забирай свою машину и забудь обо мне, пожалуйста. Тем более раз уж я такая плохая. – Машину уже починили. Мы можем ехать. – Ах, вот как! Ты первым делом не нашёл меня, не спросил, как я вообще провела ночь, первым делом ты нашёл машину и не появился здесь, пока её не починили?! Как это похоже на тебя! – Мне довольно легко было выяснить, где ты провела ночь. Элла, если бы ты повнимательнее слушала то, что я о себе рассказал, ты бы не забыла, что это – моя родная деревня. Я здесь вырос. И Маруська мне очень быстро все рассказала. Это к вопросу: где. А вот как ты провела ночь, кто мне расскажет? Я налила в стакан молока. – Серёга, наверное, я должен тебе все объяснить, – произнёс Федор. – Не надо! – воскликнула я. – Мы ему ничего не должны! – Мы? – переспросил Серёжа – Так это уже «мы»? – Он схватил меня за руку. – Вы давно знакомы? Ты сюда заезжаешь? – Не трогай Эллу, пожалуйста! – Отпусти меня! Мы познакомились только вчера! Но это не твоё дело! – Не моё дело? Девка, в которую я вложил денег больше, чем в свой автопарк, заявляет мне, что это не моё дело?! – Девка?! – Я размахнулась и дала ему пощёчину. Наверное, он хотел ударить меня в ответ. Поэтому Федор оттолкнул его и вывернул его правую руку за спину. – Успокойся, – сказал Федор. Серёжа ударил его. Я закричала. – Перестаньте! Перестаньте драться! Я сейчас вообще уйду! Они смотрели друг на друга из разных углов комнаты, тяжело дыша и сжимая кулаки. Рубашка на Серёже порвалась, пуговицы валялись на полу. – Значит, ты вот с этим?!. Ты с ним спала? А? Отвечай. Он тебя трахнул?! – Уезжай, Серёжа. Пожалуйста, уезжай. – А ты что, останешься здесь? Я молчала. – Что ты будешь делать? – Серёжа кричал, и его лицо было красным от злости. – Останусь, – произнесла я еле слышно и посмотрела на Федора. Он улыбнулся мне. – Ладно, – сказал Серёжа и сел за стол. Доел яичницу с моей тарелки. – Виски у тебя нет? – спросил он Федора. – Нет, – ответил Федор. – Может быть, осталось шампанское. – Неси. Федор принёс вчерашнюю бутылку. Серёжа расхохотался. – Вот это шампанское?! Эллочка, вот этим шампанским тебя угощал твой кавалер? Я отвернулась. Серёжа понюхал бутылку. – А ты знаешь, Эллочка, что даже это, так сказать, шампанское, тебе будут покупать только на праздники? – Перестань, Серёжа! – Да, действительно. Ты всегда хотела бросить пить. Дверь распахнулась, и в комнату вбежал Владимир. – Серёга! Неужели?! Мне Маруська сказала! Владимир быстро поцеловал мне руку и обнял Серёжу. – Я не могу поверить! Какими судьбами!? – Так получилось… – ухмыльнулся Сергей. – Сколько лет мы не виделись? Семь? Десять? – не успокаивался Владимир. – Да ладно, десять! Меньше. – Серёжа достал сигареты. Закурил. – Неужели вы все знакомы? – спросила я. – Знакомы?! – воскликнул Владимир. – Да мы лучшие друзья! С детства! Мы с первого класса вместе! – Ничего себе. – Я смотрела на Серёжу и его одноклассников. Какие они разные. – Серёга, можно, я спою тебе свою новую песню? – спросил Владимир. – Давай, только не сейчас, – ответил Серёжа. – Владимир, – сказала я, – лучше попросите Серёжу, чтобы он позвонил какому‑нибудь самому лучшему продюсеру и чтобы тот вас прослушал. – Ему это не надо, Элла, – сказал Серёжа. – Продюсеру? – переспросил Владимир, и его глаза загорелись. – Ребят, вы можете нас оставить на пять минут? – спросил Серёжа. Федор посмотрел на меня. Я улыбнулась. – Ладно, – сказал Федор. – А что здесь у вас происходит? – Владимир словно в первый раз увидел и меня, и Сергея. Они вышли. – Ты понимаешь, Элла, почему им не надо, чтобы я звонил продюсеру? Потому что тогда надо работать! Концерты, записи! Работа до седьмого пота! А они работать не привыкли! Не привыкли и не хотят! Они будут сидеть здесь, любоваться картиночками и писать песенки. Понимаешь? – Чушь! – Я даже не знаю, почему я повторила слово Федора. – Просто им никто не дал такой возможности – работать. – А мне? – Серёжа ещё раз понюхал шампанское. Сделал глоток прямо из бутылки. – А мне кто дал? Когда пятнадцать лет назад я уезжал отсюда? Один! С десятью рублями! И огромным желанием добиться чего‑нибудь! Почему они не поехали со мной, а? Почему остались в этой дыре? – Все люди разные. – Да, но ты не такая, как они! Ты не будешь пить эту гадость! – Я буду пить молоко. Из кувшина. И буду счастлива. – Почему ты думаешь, что здесь можно быть счастливой, Элла? – Может быть, дело не в том, где, а в том, с кем? – спросила я очень тихо. – С ним?! – закричал Серёжа. – Элла, открой глаза! Что ты будешь с ним делать? Пить молоко? Элла, тебе надоест это молоко! А когда надоест, будет поздно. Потому что ты растолстеешь и разбабеешь, как Маруська! И тебе уже тоже ничего больше не захочется! А ты знаешь, что Маруська была эта чёртова «Мисс Подмосковье»? Она была первой красавицей! А сейчас? Ты её видела? – Но, может быть, она счастлива? – Счастлива?! Когда? Когда бегает сюда, чтобы своего ненаглядного Федора творогом накормить или когда вечером муж половником бьёт? А? Тебе бы какое из этих двух счастьев хотелось? Захотелось плакать. – Кстати, я не уверен, что она будет продолжать ему стирать, когда ты здесь поселишься. Стирать ему будешь ты. И себе, Элла. Ты когда‑нибудь пробовала стирать? – Боже, Серёжа… – Элла, стирать – это ещё хуже, чем игристое вино. – Ты хочешь, чтобы я уехала с тобой? – Как получилось, что по моему лицу текут слёзы? – Я хочу, чтобы ты уехала отсюда. А там разберёмся. Я смотрела на девушку с кувшином и не могла оторвать глаз. Как я её понимала, как она мне нравилась! И как жаль, что я не такая. – Счастье – это не всегда то, что удобно, – сказала я. – Но проводить жизнь комфортно, ожидая этого счастья, гораздо приятнее, согласись. – У тебя есть деньги? – спросила я. – А что? Ты уже и здесь понаделала долгов? – Эта картина. Её нужно купить. Чтобы она осталась в музее. – Это Филонов? – Серёжа поднял холст на стул. – Ты разбираешься в живописи? – А ты думала, чтобы разбираться в живописи, нужно обязательно торчать в этой глуши? Серёжа долго рассматривал подпись, поворачивая холст к окну. – Дай за неё денег, – попросила я. – Сестре художника нужно делать операцию. А картина станет украшением музея. – Не вопрос. Только я предпочту хранить её не здесь, а в собственной спальне. – Мне нужно переодеться. – Не обязательно. Выкинешь эту пижаму в Москве. Мы вышли на улицу. Рядом с «Феррари» стоял Серёжин джип. Охранник поздоровался со мной. – Подожди, – сказала я и подошла к Федору. – Я уезжаю. – Я знаю. – Откуда? – Чудес не бывает. – Бывают. Раз была эта ночь. – Значит, будут и другие? – Нет. – Я буду ждать. – Нет. – Прощай. – Прощай. И знаешь что? – Что? – Женись. – Жениться? – Да. И заведи детей. И свою собственную корову. – Вот это точно нет. – Насчёт коровы? – Насчёт жены. – Я пошла. Он пожал мне руку. Я села в машину. У меня было такое чувство, словно я что‑то уронила. И не поднимаю. Я не плакала. Серёжа и Федор стояли друг против друга. – Зачем ты её увозишь? Она же не нужна тебе, – спросил Федор. Очень тихо. – А тебе она зачем? Молоко носить? – Мстишь за Марусю? Не можешь забыть, что она тебя бросила? – Давай! Счастливо оставаться. Я пересела на водительское кресло. – Элла, за рулём поеду я, – сказал Сергей. – Нет, я, – сказала я очень твёрдо. – Я же сказал, что я! – заорал Сергей. Я включила передачу. – Стой! – закричал Сергей и быстро сел рядом. Я нажала на газ. «Феррари» ловко запрыгал по ухабистой дороге.
|