Пан-оптикон

 

Дэвид Митчелл

Сон №9

 

Благодарности:

Иокасте Браунли, А. С. Байетт, Эмме Гарман, Джеймсу Хоффману, Жану Монтефиоре, Лоренсу Норфолку, Йену Патену, Аласдеру Оливеру, Джонатану Пеггу, Майку Шоу, Кэрол Уэлч, Йену Уилли, Хироаки Ёсида.

Ценную информацию относительно торпед кайтэн и их пилотов мне предоставил Нобури Огава, смотритель Мемориального музея кайтэн в Токуяме. Технические сведения я также почерпнул в «Suicide Squads» Ричарда О'Нила (Salamander Books, 1999). Все ошибки являются моими собственными.

 

Посвящается Кэйко

 

«Намного легче похоронить действительность, чем избавиться от грез».

Дон Делилло, «Американа»

 

Пан-оптикон

 

«Все просто. Я знаю, как зовут вас, и когда-то давно вы знали, как зовут меня: Эйдзи Миякэ. Да, тот самый Эйдзи Миякэ. Мы оба – занятые люди, госпожа Като, так зачем тратить время на светскую болтовню? Я приехал в Токио, чтобы найти своего отца. Вы знаете его имя, вы знаете его адрес. И вы сообщите мне и то, и другое. Прямо сейчас». Или что-нибудь в этом роде. В кофейной чашке расплывается сливочная галактика, и фоновый гул голосов выплывает на передний план. Первое утро в Токио, а я уже пытаюсь прыгнуть выше головы. В кафе «Юпитер» плещется смех обедающих, шелестят планы на уикенд, позвякивают блюдца. Трутни гавкают в мобильники. Трутни женского пола изо всех сил стараются взять тоном выше, чтобы звучать более женственно. Кофе, сандвичи с морепродуктами, моющие средства, пар. Прямо передо мной, через улицу, центральный вход в «Пан-оптикон». Мощное зрелище – этот готического вида небоскреб из циркония: верхние этажи скрываются в облаках. Крышка притерта плотно, и Токио просто варится на пару – 34 °С при влажности 86%. Так утверждает большой дисплей фирмы «Панасоник». Город так близок, что его не рассмотреть. Здесь нет расстояний. Все над головой: стоматологические кабинеты, детские сады, танцевальные студии. Даже дороги и тротуары для пешеходов встали на частокол ходуль. Венеция со спущенной водой. Отражения самолетов ползут над зеркальными зданиями. Кагосима[1]казалась мне огромной, но она легко затеряется в какой-нибудь боковой улочке Синдзюку[2]. Я закуриваю сигарету – «Кул», та же марка, что купил какой-то байкер, стоявший в очереди впереди меня,– и смотрю на поток автомашин и прохожих на перекрестке Омэкайдо-авеню и улицы Кита. Трутни в костюмах в узкую полоску, парикмахер с пирсингом в нижней губе, успевшие надраться к полудню пьяницы, матери семейств с детишками. Ни один человек не стоит на месте. Реки, снежные бури, потоки машин, байты, поколения, тысяча лиц в минуту. Якусима[3]– это тысяча минут на одно лицо. И у всех этих людей – у каждого – шкатулка воспоминаний с надписью «Родители». Хорошие снимки, плохие снимки; страшные картинки; кадры, полные нежности; размытые очертания ангелов; поцарапанные негативы – неважно: они знают, кто их привел в этот мир. Акико Като, я жду. Кафе «Юпитер» – ближайшее к «Пан-оптикону» место, где можно пообедать. Вот бы вы заглянули сюда на чашку кофе с сандвичем. Я узнаю вас, представлюсь и постараюсь убедить, что естественное право на моей стороне. Как переводятся грезы на язык реальности? Я вздыхаю. Не очень хорошо, не очень часто. Придется брать крепость штурмом, чтобы получить то, что мне нужно. Маловато шансов на успех. В огромном здании «Пан-оптикона» наверняка есть другие выходы и собственные рестораны. А может, вы уже стали императрицей и обзавелись рабами, которые подают вам обед. И кто сказал, что вам вообще нужен обед? Может, человеческое сердце на завтрак насыщает вас до самого ужина. Я погребаю окурок в останках его предшественников и принимаю решение предпринять разведку на местности, как только допью кофе. Я войду внутрь и доберусь до вас, Акико Като. В кафе «Юпитер» работают три официантки. Первая – босс – высохшая, как вдова императора, которая свела мужа в могилу своим нытьем, у второй – визгливый ослиный голос, а третья стоит ко мне спиной, но у нее – самая прекрасная шея во всем мироздании. Вдова рассказывает Ослице о недавно распавшемся браке своего парикмахера:

– Когда жена перестает удовлетворять его запросам, он вышвыривает ее за дверь.

Официантка с безупречной шеей отбывает пожизненный приговор у мойки. Вдова ли с Ослицей ее избегают, она ли избегает их? Этаж за этажом «Пан-оптикон» исчезает из виду – облака спустились до восемнадцатого. И продолжают спускаться, но я уже не смотрю. На бумажной салфетке я высчитываю количество прожитых мною дней – 7290, включая четыре високосных года. На циферблате без пяти час – трутни потоком хлынули из кафе «Юпитер». Наверно, боятся, что будут подвергнуты реструктуризации, если час дня застанет их вне залитых флюоресцентным светом сот. Моя пустая чашка стоит, окруженная лужицами пролитого кофе. Итак. Когда маленькая стрелка дойдет до единицы, я войду в «Пан-оптикон». Признаюсь, я волнуюсь. И хорошо, что волнуюсь. В прошлом году в нашу школу приезжал офицер вербовать новобранцев для сил обороны. Он говорил, что ни одному военному подразделению не нужны люди, не восприимчивые к страху,– солдаты, которые не испытывают страха, погибают всем взводом в первые пять минут сражения. Хороший солдат контролирует свой страх и использует его, чтобы обострить чувства. Еще кофе? Нет. Еще одну сигарету, чтобы обострить чувства.

 

Стрелка часов доходит до половины второго – крайний срок давно истек. Пепельница переполнена. Я встряхиваю пачку сигарет – выкурю последнюю. Облака спустились до девятого этажа «Пан-оптикона». Акико Като вглядывается в туман из окна своего шикарного офиса с кондиционированным воздухом. Чувствует ли она мое присутствие, как я чувствую ее? Кажется ли ей, что сегодняшний день изменит чью-то судьбу? Еще одна – последняя, последняя, последняя сигарета; потом – на штурм, иначе из «нервного» я превращусь в «бесхребетного». Когда я пришел, в кафе «Юпитер» был один старик. Он так и сидит, не в силах оторваться от своего «видбоя». Вылитый Лао-Цзы[4]из школьного учебника – с голым черепом, сморщенный, как орех, бородатый. Другие посетители входят, заказывают, пьют, едят и уходят – и все за несколько минут. А Лао-Цзы все сидит. Ему что минуты, что десятилетия. Официантки, наверно, думают, что моя девушка меня динамит или что я псих и поджидаю кого-нибудь из них – тащиться хвостом до дому, сжимая в кармане нож. Звучит ресторанная версия «Imagine»[5]– Джон Леннон от ужаса переворачивается в гробу. Слушать противно до невозможности. Записывать такое – просто предательство; наверняка даже те, кто делал это, понимали: творят мерзость. Входят две беременные женщины и заказывают лимонный чай со льдом. Лао-Цзы сотрясает приступ кашля, и он рукавом стирает с экрана мокроту. Я глубоко затягиваюсь и выпускаю дым через ноздри. Токио нужно хорошее наводнение, чтобы его отмыть. Гондольеры с мандолинами, плывущие по Гиндзе[6].

– Заметь себе,– продолжает Вдова, обращаясь к Ослице,– все его жены такие прилипчивые и жеманные создания, что вполне заслуживают своей участи. Когда соберешься замуж, выбирай мужа так, чтобы его мечты точно совпали по размеру с твоими.

Потягиваю кофейную пенку. На ободке чашки – следы губной помады. Подыскиваю прецедент, чтобы доказать, что касаться губами этой стороны чашки – значит целовать незнакомку. Это бы повысило количество целованных мною девушек до трех, что все равно ниже среднестатистического уровня. Оглядываю кафе «Юпитер» в поисках претендентки на поцелуй и останавливаюсь на официантке с сильной, мудрой лунно-белой шеей, изгиб которой напоминает гриф скрипки. Ее щекочет прядка, выпавшая из прически. Сравниваю цвет помады на чашке с цветом ее губной помады. И то, и другое – оттенка фуксии. Случайное совпадение, не более. Кто знает, сколько раз эту чашку мыли, растворяя атомы помады в молекулах фарфора? Кроме того, у такой очаровательной девушки, живущей в Токио, наверняка столько поклонников, что их именами можно заполнить карманный компьютер. В возбуждении дела отказано. Лао-Цзы ворчит в свой «видбой»:

– Проклятые биоборги. И так каждый раз, будь они прокляты!

Я допиваю гущу и надеваю бейсболку. Пора идти на поиски родителя.

 

***

 

Холл «Пан-оптикона», огромный, как чрево камня-кита, заглатывает меня целиком. В пол вмонтированы сенсорные указатели; повинуясь им, иду к свободной пропускной кабинке. За спиной с шипением закрывается дверь, и я запечатан в глухой темноте. Сканер просвечивает меня с головы до ног, распознавая штрихкод на идентификационной табличке. Загорается желтая подсветка – я вижу свое отражение. Вот он я. Комбинезон, бейсболка, чемоданчик с инструментами и прикрепленная к комбинезону табличка. Передо мной вспыхивает экран, на нем появляется ледяная дева. Она безупречно, симметрично красива. «ОХРАНА» – написано на значке ее лацкана.

– Назовите свое имя,– произносит она,– и род занятий.

Интересно, насколько она человек. В наши дни компьютеры обретают облик людей, а люди уподобляются компьютерам. Я разыгрываю деревенщину, которого обуял благоговейный страх.

– День добрый. Меня зовут Рэн Согабэ. Я – Друг золотых рыбок.

Она хмурится. Отлично. Она всего лишь человек.

– Друг золотых рыбок?

– Видали нашу рекламу? – Я напеваю: – «Мы сделаем все для своих друзей…»

– Зачем вы идете в «Пан-оптикон»?Изображаю недоумение.

– Я обслуживаю аквариум фирмы «Осуги и Косуги».

– «Осуги и Босуги».

– Проверяю, на месте ли табличка.

– Вот мой значок.

– Сканер обнаружил в вашем чемодане странные предметы.

– Только что получены из Германии. Позвольте продемонстрировать вам ионную пушку для уничтожения частиц фтор-углерода – без сомнения, вам известно, насколько важна рН-стабильность для поддержания благоприятной среды в аквариуме. Мы – первая из компаний, занимающихся аквакультурами в нашей стране, кто взял на вооружение это маленькое чудо. Могу предложить вам краткую…

– Положите правую руку на сканер доступа, господин Согабэ.

– Я полагаю, будет щекотно?

– Вы положили левую руку.

– Прошу прощения.

Проходит целая вечность, и зажигается зеленая надпись: «АВТОРИЗОВАНО».

– Ваш код доступа?

Ее бдительность неусыпна. Я закатываю глаза.

– Дайте вспомнить: триста тринадцать – шестьсот тридцать шесть – девятьсот шестьдесят девять.

Взгляд Ледяной девы вспыхивает.

– Код доступа действителен…

Он и должен быть действителен. За эти девять цифр я отвалил целое состояние лучшему независимому хакеру Токио.

– …до конца июля. Должна вам напомнить, что уже август.

Скряги, задницы, хакеры дерьмовые!

– Как интересно…

Почесываю в паху, чтобы выиграть время.

– Этот код мне дала госпожа… – кидаю страдальческий взгляд на свою табличку,– Акико Като, адвокат из «Осуги и Косуги».

– Босуги.

– Как вам угодно. Хорошо. Если мой код недействителен, я, естественно, не могу войти, так? Жаль. Если госпожа Като захочет узнать, почему ее бесценные окинавские серебристые погибли в результате отравления собственными экскрементами, я направлю ее к вам. Как, вы сказали, ваше имя?

Ледяная дева суровеет. С такими усердными экземплярами легко блефовать.

– Возвращайтесь завтра, когда обновите код доступа.

Я качаю головой.

– Исключено! Да вы знаете, сколько рыбок на мне висит? Раньше у нас был более свободный график, но с тех пор как за компанию взялись профессиональные менеджеры, мы должны управляться минута в минуту. Один пропущенный заказ, и наши маленькие друзья наглотаются фосфатов. Вот мы сейчас с вами болтаем о пустяках, а девяносто рыбок-ангелов в здании столичной мэрии находятся на грани асфиксии. Ничего не имею лично против вас, но вынужден настаивать на том, чтобы узнать ваше имя – для официального заявления об отказе от ответственности.– Я выдерживаю драматическую паузу.

Ледяная дева вспыхивает.

Я смягчаюсь:

– Позвоните секретарше госпожи Като, она подтвердит, что мне назначено.

– Я уже позвонила.

Теперь моя очередь поволноваться. Если этот хакер еще и с псевдонимом ошибся, я по уши в дерьме.

– Но вам назначено на завтра.

– Верно. Совершенно верно. Мне было назначено на завтра. Но вчера вечером Министерство рыбнадзора выпустило предупреждение, которое касается всех занятых в этом бизнесе. С Тайваня получена зараженная, э-э-э, эболой партия серебристых рыбок, началась эпидемия. Зараза распространяется через систему воздухообмена, накапливается в жабрах и… отвратительное зрелище. Рыбку буквально раздувает, пока она не лопнет и внутренности не вывалятся. Ученые работают над лекарством, но, между нами говоря…

Ледяная дева не выдерживает:

– Вам предоставляется служебная авторизация на два часа. Из пропускной кабины следуйте к турболифту. Не отклоняйтесь от сенсорных указателей на полу, иначе включится тревога и вам будет предъявлено обвинение в незаконном вторжении. Лифт автоматически доставит вас в офис «Осуги и Босуги», восемьдесят первый этаж.

– Восемьдесят первый этаж, господин Согабэ,– объявляет лифт.– Всегда к вашим услугам.

Двери открываются, и я попадаю в тропический лес из высаженных в кадки папоротников и других растений. Повсюду трели телефонных звонков. Молодая женщина за конторкой из черного дерева снимает очки и откладывает в сторону опрыскиватель.

– Охрана сообщила, что сейчас подойдет господин Согабэ.

– Постойте, дайте я угадаю, кто вы! Кадзуйо! Кадзуйо, верно?

– Да, но…

– Понятно, почему Рэн называет вас ангел из «Паноптикона»!

Секретарша игнорирует наживку.

– Ваше имя?

– Ученик Рэна, Ёдзи! Только не говорите, что он обо мне не упоминал! Обычно я обслуживаю Харадзюку, но в этом месяце я взял и его клиентов в Синдзюку тоже, из-за его, э-э-э, генитальной малярии.

Она меняется в лице.

– Простите?

– Рэн не говорил? Ну, можно ли его винить? Босс думает, что у него просто сильная простуда, вот почему Рэн не отменил встреч с клиентами… Все шито-крыто!

Я робко улыбаюсь и оглядываюсь, ища камеры видеонаблюдения. Не видно ни одной. Опускаюсь на колени, открываю чемоданчик, так, что крышка не позволяет рассмотреть его содержимое, и собираю свое секретное оружие.

– Знаете, чертовски много времени ушло, чтобы пройти сюда. Искусственный интеллект! Искусственная тупость! Кабинет госпожи Като дальше по коридору, да?

– Да, но постойте, господин Ёдзи, вы должны пройти сканирование сетчатки.

– Это щекотно?

Все. Закрываю чемоданчик и подхожу к стойке, держа руки за спиной и глупо улыбаясь.

– Куда смотреть?

Она разворачивает сканер в мою сторону.

– В этот глазок.

– Кадзуйо,– смотрю, нет ли кого вокруг,– знаете, Рэн рассказал мне о… это правда?

– Что правда?

– Что у вас на ноге одиннадцать пальцев?

– Одиннадцать пальцев?!

И в тот момент, когда она опускает взгляд на свои ноги, я выпускаю ей в шею порцию микрокапсул транквилизатора немедленного действия, достаточную, чтобы свалить с ног всю китайскую армию. Она кулем падает прямо на регистрационный журнал. Собственной потехи ради завершаю сцену тонким каламбуром в духе Джеймса Бонда.

 

Стучу три раза.

– Друг золотых рыбок, госпожа Като!

– Загадочная пауза.

– Войдите.

Удостоверившись, что в коридоре никого нет, проскальзываю внутрь. Логово Акико Като именно такое, каким я его себе представлял. Клетчатый ковер на полу. Волны облаков за окном. Старомодные шкафы с выдвижными картотечными ящиками во всю стену. На другой стене картины – столь безупречного вкуса, что взгляду не за что зацепиться. На полу между двумя полукруглыми диванами стоит огромный сферический аквариум, в котором флотилия окинавских серебристых осаждает коралловый дворец и затонувший линкор. Девять лет прошло с тех пор, как я видел Акико Като в последний раз, но она не постарела ни на день. Ее красота все так же холодна и бессердечна. Она поднимает голову от письменного стола.

– Вы не тот человек, что обычно приходит к рыбкам.

Запираю дверь и кладу ключ в карман, где уже лежит пистолет. Она оглядывает меня с головы до ног.

– Я пришел вовсе не к рыбкам.

– Она откладывает ручку.

– Тогда какого черта…

– Очень просто. Я знаю, как зовут вас, и когда-то давно вы знали, как зовут меня: Эйдзи Миякэ. Да, тот самый Эйдзи Миякэ. Именно. Прошло уже много лет. Послушайте. Мы оба – занятые люди, госпожа Като, так зачем тратить время на светскую болтовню? Я приехал в Токио, чтобы найти своего отца. Вы знаете его имя, вы знаете его адрес. И вы сообщите мне и то, и другое. Прямо сейчас.

Акико Като закрывает глаза, сверяясь с собственной памятью. Потом смеется.

– Эйдзи Миякэ?

– Не вижу ничего смешного.

– А почему не Люк Скайуокер?[7]И не Зэке Омега?[8]Ты в самом деле рассчитываешь, что твоя патетическая речь заставит меня благоговейно повиноваться? «Мальчик с далекого острова берет на себя опасную миссию – найти своего отца, которого он никогда не видел». Ты разве не знаешь, что бывает с мальчиками с далеких островов, когда они теряют иллюзии? – С притворной жалостью она качает головой,– Даже друзья называют меня самым ядовитым адвокатом в Токио. А ты врываешься, ожидая, что я выдам тебе секретную информацию о своем клиенте? Очнись!

– Госпожа Като.– Я достаю свой «Вальтер ПК 7,65 мм» и направляю на нее.– Папка с делом моего отца у вас, в этой комнате. Дайте ее мне. Пожалуйста.

Она пытается изобразить гнев:

– Ты мне угрожаешь?

Щелкаю предохранителем.

– Надеюсь. Руки вверх, чтобы я их видел.

– Ты не в те игры играешь, малыш,– Она тянется к трубке, и телефон взрывается, как пластмассовая сверхновая. Пуля отскакивает от пуленепробиваемого стекла и врезается в картину с неестественно яркими подсолнухами. Глаза Акико Като чуть не выскакивают из орбит.

– Варвар! Ты испортил моего Ван Гога! Ты за это заплатишь!

– Даже больше, чем вы. Папку. Быстро.

– Акико Като рычит:

– Охрана будет здесь через тридцать секунд.

– Я видел электронный план вашего кабинета. Он недоступен для внешнего наблюдения и звуконепроницаем. Никакой информации ни извне, ни изнутри. Бросьте пустые угрозы и давайте папку.

– А как бы хорошо ты жил на Якусиме, собирая апельсины вместе с дядюшками и бабушкой…

– Я не намерен вас снова просить.

– Не все так просто. Видишь ли, твоему отцу есть что терять. Выплыви наружу новость, что у него есть незаконнорожденное потомство от шлюхи, то есть ты, многим высокопоставленным лицам пришлось бы покраснеть от стыда. И поэтому он платит нам за то, чтобы эти сведения хранились в самой строгой тайне.

– И что?

– И то, что эту лодочку, где все так удобно устроено, ты и пытаешься раскачать.

– А, понятно. Если я встречусь со своим отцом, вы больше не сможете его шантажировать.

– «Шантаж» – это юридический термин, который обожают те, кто еще пользуется лосьоном от угрей. Быть адвокатом твоего отца означает иметь благоразумие. Что-нибудь слышал о благоразумии? Это то, чем порядочные граждане отличаются от преступников с пистолетами в руках.

– Я не уйду отсюда без этой папки.

– Что ж, у тебя уйма времени. Я бы заказала сандвичей, да ты расстрелял телефон.

Мне уже надоело.

– Ладно-ладно, давайте обсудим все по-взрослому.

Я опускаю пистолет, и Акико Като позволяет себе улыбнуться с победоносным видом. Капсулы транквилизатора вонзаются ей в шею. Она оседает в кресле, безмятежная, как морские глубины.

 

Скорость решает все. Я наслаиваю подушечки пальцев Акико Като поверх принадлежавших Рэну Согабэ и получаю доступ в ее компьютер. Откатываю кресло с ней в угол. Не очень приятно – меня не оставляет чувство, что она вот-вот проснется. Компьютерные файлы защищены паролями, но я могу справиться с замками ящиков шкафа. МИ для МИЯКЭ. Мое имя появляется в меню. Двойной клик. ЭЙДЗИ. Двойной клик. Я слышу многозначительное механическое клацанье, и один из центральных ящиков выдвигается. Я пробегаю пальцами по ряду плоских металлических контейнеров. МИЯКЭ – ЭЙДЗИ – ОТЦОВСТВО. Контейнер отливает золотом.

– Брось.

Акико Като ногой закрывает за собой дверь и направляет «Зувр-лоун-игл-440» мне между глаз. Онемев, смотрю на Акико Като, лежащую в кресле. Като, стоящая у двери, криво усмехается. В ее зубах сверкают изумруды и рубины.

– Это биоборг, кукла! Копия! Неужели ты не смотрел «Бегущего по лезвию бритвы»?[9]Мы видели, как ты идешь сюда! Наш агент сел тебе на хвост в кафе «Юпитер» – помнишь старика, которому ты купил сигарет? Его «вид-бой» – это камера наблюдения, подключенная к центральному компьютеру «Пан-оптикона». А теперь встань на колени – медленно! – и кинь мне свой пистолет, чтобы он скользил по полу. Медленно. Не нервируй меня. С такого расстояния «зувр» превратит твое лицо в месиво, так что и родная мать не признает. Кстати, в этом она никогда не была особенно сильна, не так ли?

Пропускаю шпильку мимо ушей.

– С вашей стороны неосмотрительно приближаться к незваному гостю без подкрепления.

– Досье твоего отца – очень деликатный вопрос.

– Значит, биоборг сказал правду. Вы хотите сохранить деньги, которые мой отец платит вам за молчание.

– Сейчас твоей главной заботой должны быть не вопросы практической этики, а то, как помешать мне превратить тебя в омлет.

Не отводя от меня взгляда, она наклоняется, чтобы подобрать мой «вальтер». Я направляю чемоданчик ей в лицо и отщелкиваю замки. Вмонтированная под крышку мина-сюрприз белизной вспыхивает у нее перед глазами. Она пронзительно визжит, я, поднырнув, откатываюсь в сторону, «зувр» стреляет, стекло лопается, я, подпрыгнув, бью ее ногой в голову, вырываю пистолет – он снова стреляет,– разворачиваю ее и апперкотом отправляю через полукруглый диван. Серебристые рыбки льются на ковер и бьются в агонии. Настоящая Акико Като лежит неподвижно. Сую запечатанную папку с делом отца под комбинезон, собираю чемодан с инструментами и выхожу в коридор. Тихонько закрываю дверь – на ковре под ней медленно набухает мокрое пятно. Непринужденной походкой иду к лифту, насвистывая «Imagine». Это была не самая трудная часть дела. Теперь нужно выбраться из «Пан-оптикона» живым.

 

Трутни суетятся вокруг секретарши, лежащей без сознания среди тропического леса. Это рок. Куда бы я ни пошел, я оставляю за собой след из потерявших сознание женщин. Я вызываю лифт и выказываю подобающую случаю озабоченность:

– Мой дядюшка называет это синдромом высотной качки. Верите или нет, на рыбок это действует точно так же.

Приходит лифт, из него, раздвигая толпу зевак, выплывает пожилая медсестра. Я вхожу внутрь и скорее нажимаю кнопку, пока никто не вошел.

– Не спеши! – Начищенный до блеска ботинок вклинивается между закрывающимися дверями, и какой-то охранник с усилием раздвигает их. Громадой туши и раздутыми ноздрями он напоминает минотавра.– Нулевой уровень, сынок.

Я нажимаю кнопку, и мы начинаем спуск.

– Итак,– произносит Минотавр.– Ты промышленный шпион или кто?

От резких выбросов адреналина в кровь у меня появляются странные ощущения.

– А?

Лицо Минотавра по-прежнему бесстрастно.

– Ты ведь хочешь побыстрее сбежать, верно? Вот почему ты чуть не зажал меня дверями наверху.

О-о. Шутка.

– Ага.– Я похлопываю по своему чемоданчику.– Здесь у меня шпионские данные о золотых рыбках.

Минотавр фыркает.

Лифт замедляет ход, и двери открываются.

– После вас,– говорю я,– хотя и не похоже, чтобы Минотавр собирался пропустить меня вперед.

Он исчезает в боковой двери. Указатели на полу возвращают меня к пропускной кабинке. Дарю Ледяной деве лучезарную улыбку.

– Так мы с вами встретились и на входе, и на выходе? Это рука судьбы.

Она взглядом указывает на сканер.

– Стандартная процедура.

– О!

– Выполнили свои обязанности?

– Полностью, благодарю вас. Знаете ли, мы в «Друге золотых рыбок» гордимся тем, что за восемнадцать лет существования нашего дела ни разу не потеряли рыбку по собственной небрежности. Мы всегда проводим вскрытие, чтобы установить причину смерти: в большинстве случаев это старость. Или – в период предновогодних вечеринок – отравление алкоголем, спровоцированное самим клиентом. Если вы не заняты, то за ужином я бы с удовольствием рассказал вам об этом подробнее.

Ледяная дева кидает на меня ледяной взгляд.

– У нас нет абсолютно ничего общего.

– Мы оба созданы на основе углерода. В наши дни этот факт нельзя оставлять без внимания.

– Если вы хотите отвлечь меня от вопроса, почему у вас в чемоданчике находится «Зувр-четыреста сорок», то ваши усилия напрасны.

Я профессионал. Страх подождет. Как, как я мог так сглупить?

– Это абсолютно невозможно.

– Пистолет зарегистрирован на имя Акико Като.

– А-а-а,– кашлянув, открываю чемодан и достаю пистолет.– Вы имеете в виду это?

– Именно это.

– Это?

– Это самое.

– Это, э-э, для…

– Да? – Ледяная дева тянется к кнопке тревоги.

– Вот для чего!

От первого выстрела на стекле появляется отметина – раздается вой сирены, от второго выстрела стекло трескается – я слышу, как шипит выходящий газ, от третьего выстрела стекло разлетается вдребезги, я бросаюсь в окошко – стрельба, топот – и, перекувырнувшись, приземляюсь на пол холла, мигающий стрелками-указателями. Люди в ужасе жмутся к полу. Шум и неразбериха. Из бокового коридора раздается топот охранников, они бегут сюда. Ставлю «зувр» на двойной предохранитель, переключаю на непрерывный плазменный огонь, кидаю его под ноги охранникам и бросаюсь к выходу. У меня есть три секунды до взрыва, но их недостаточно – на полпути меня подбрасывает, швыряет во вращающуюся дверь, и я буквально скатываюсь со ступенек. Пистолет, который может взорвать своего владельца,– неудивительно, что «зувры» были сняты с производства через два с половиной месяца после того, как их в производство запустили. Позади – хаос, клубы дыма, дождь из огнетушителей. Вокруг – шок, оцепенение, сталкивающиеся автомобили и, что мне нужно больше всего, толпы напуганных людей.

– Там псих! Псих на свободе! Гранаты! У него гранаты! Вызовите полицию! Нужны вертолеты! Окружить все вертолетами! Больше вертолетов! – ору я и ковыляю в ближайший универмаг.

 

Я достаю папку с делом отца из своего нового портфеля – она все еще в пластиковой упаковке – и мысленно запечатлеваю этот момент для потомков. Двадцать четвертого августа, в двадцать пять минут третьего, на заднем сиденье такси с водителем-биоборгом, огибая западную часть парка Йойоги, под небом, грязным, как чехол на футоне[10]холостяка, меньше чем через сутки после приезда в Токио, я устанавливаю личность своего отца. Неплохо. Я поправляю галстук и представляю себе Андзю, как она болтает ногами на сиденье рядом со мной.

– Видишь? – говорю я ей, похлопывая по папке.– Вот он. Его имя, его лицо, его дом, какой он человек, кем он работает. Я это сделал. Ради нас обоих.

Такси сворачивает, уступая дорогу машине «скорой помощи» с синей мигалкой. Я ногтем разрываю упаковку и извлекаю картонную папку ЭЙДЗИ МИЯКЭ. ЛИЧНОСТЬ ОТЦА. Глубоко вдыхаю – вот оно, то, что казалось таким далеким.

Первая страница.

Воздухочувствительные чернила растворяются у меня на глазах.

 

***

 

Лао-Цзы рычит на свой «видбой»:

– Проклятые биоборги. И так каждый раз, разрази вас гром.

Я допиваю кофейную гущу, надеваю бейсболку и мысленно разминаюсь.

– Эй, Капитан,– хрипло каркает Лао-Цзы,– сигаретки, часом, не найдется?

Показываю пустую пачку «Майлд севен». Он смотрит страдальчески. Мне все равно нужно купить еще. Впереди тяжелая встреча.

– Здесь есть автомат?

– Вон там.– Он кивает головой.– У кадок с растениями. Я курю «Карлтон».

Приходится разменять еще одну купюру в тысячу иен. Деньги в Токио просто испаряются. Может, заодно заказать еще кофе, чтобы повысить уровень адреналина перед встречей с реальной Акико Като? Вместо фантастического «Вальтера ПК». Призываю на помощь свои телепатические способности:

– Официантка! Вы, с самой прекрасной шеей во всем мироздании! Прекратите доставать стаканы из посудомоечной машины, подойдите к стойке!

Телепатия подводит. К стойке подходит Вдова. С близкого расстояния я замечаю, что ноздри у нее, как розетка для фена,– маленькие, узкие щелочки. Она некрасиво кивает, когда я благодарю ее за кофе, будто это она покупатель, а не я. Медленно возвращаюсь на свое место у окна, стараясь не пролить кофе, открываю пачку «Карлтона» и безуспешно пытаюсь высечь пламя из своей зажигалки. Лао-Цзы сует мне коробок рекламных спичек из бара под названием «У Митти». Я зажигаю сигарету себе, потом ему – он поглощен новой игрой. Он берет ее – его пальцы грубы, как кожа крокодила,– затягивается и издает благодарный вздох, понятный только курильщикам.

– Преогромное спасибо, Капитан. Моя невестка пристает, чтобы я бросил, а я говорю: все равно умираю, так зачем мешать природе?

Бурчу в ответ что-то сочувственное. Эти папоротники слишком красивы, чтобы быть настоящими. Слишком густые и пушистые. Ведь в Токио процветают лишь голуби, вороны, крысы, тараканы и адвокаты. Я кладу в чашку сахар, опускаю ложечку и меееееедленно выдавливаю сливки. Пангея вращается, покачиваясь на поверхности в своем первозданном виде, а потом разделяется на материки поменьше. Играть с кофе – единственное удовольствие, которое в Токио мне по карману. Оплатив свою капсулу за три месяца вперед, я истратил все деньги, что скопил, работая на дядюшку Апельсина и дядюшку Патинко, и оказался перед проблемой «курица или яйцо»: если я не буду работать, то не смогу остаться в Токио и найти своего отца, но если я буду работать, когда я буду его искать? Работа. Слово, что ложка дегтя в бочке меда. У меня два таланта, из которых можно извлечь выгоду,– собирать апельсины и играть на гитаре. Сейчас я, должно быть, нахожусь километрах в пятистах от ближайшего апельсинового дерева, и я никогда в своей жизни не играл на гитаре для кого-нибудь, кроме самого себя. Теперь я понимаю, что движет трутнями. Вот: работай или пойдешь ко дну. Токио превращает тебя в банковский счет с привязанным к нему телом. Величина этого счета диктует телу, где оно может жить, на какой машине ездить, как одеваться, перед кем пресмыкаться, с кем встречаться и на ком жениться, мыться в канаве или в джакузи. Если мой домовладелец, достопочтенный Бунтаро Огисо, повысит цену, я окажусь в безвыходном положении. Он не похож на мошенника, но мошенники всегда стараются походить на честных людей. Когда я встречусь с отцом, самое большее – через пару недель, я хочу показать, что стою на собственных ногах и не нуждаюсь в подачках. Вдова испускает театральный стон:

– Вы хотите сказать, это последняя упаковка кофейных фильтров?

Официантка с прекрасной шеей кивает.

– Самая последняя? – включается Ослица.

– Самая-самая последняя,– подтверждает моя официантка.

Вдова возводит очи к небу.

– Как такое могло случиться?

– Ослица юлит:

– Я отослала заказ во вторник.

Официантка с прекрасной шеей пожимает плечами:

– Доставка занимает три дня.

– Надеюсь,– предостерегающе заявляет Вдова,– вы не вините в этом кризисе Эрико-сан?

– Надеюсь, вы не вините меня за напоминание, что к пяти часам мы останемся без фильтров. Я подумала, что об этом нужно сказать.

Пат.

– Может, пойти купить немного за наличные?

– Вдова злобно на нее смотрит.

– Я начальник смены. Решения принимаю я.

– Я не могу пойти,– хнычет Ослица.– Я утром сделала перманент, а в любую минуту может начаться ливень.

Вдова обращается к официантке с прекрасной шеей:

– Пойдите и купите упаковку фильтров.– Она открывает кассу и достает купюру в пять тысяч иен.– Сохраните чек и принесите сдачу. Чек – самое главное, иначе нарушится бухгалтерия.

Официантка с прекрасной шеей снимает резиновые перчатки и фартук, берет зонтик и выходит, не сказав ни слова.

Вдова щурится:

– У этой девицы неважно с отношением к работе.

– Подумать только, резиновые перчатки! – фыркает Ослица.– Как будто она рекламирует крем для рук.

– Студенты сейчас слишком избалованы. Интересно, что она изучает?

– Снобологию.

– Она считает, что для нее закон не писан.

Я смотрю, как она ждет у светофора, чтобы перейти Омэкайдо-авеню. Погода в Токио не подчиняется общепланетарным законам. Все еще жарко, как в духовке, но над городом нависла черная крыша облаков, готовая в любой момент прогнуться под тяжестью дождя. Это чувствуют прохожие, стоящие на островке посреди Кита-стрит. Это чувствуют две молодые женщины, покупающие сандвичи в киоске рядом с «Нерон пицца эмпориум». Это чувствует армия стариков. Болиголов, соловьи, ми-минор – грррррррром! Брюхом по воде – грррррррром, звучащий, как ненатянутая басовая струна. Андзю любила гром, наш день рожденья, верхушки деревьев, море и меня. Когда гремел гром, она улыбалась улыбкой гоблина. Звук капель дождя раздается – шшш-ш-ш-ш-ш-ш – прежде, чем их можно увидеть – шшш-ш-ш-ш-ш-ш – так шуршат листья-привидения,– они покрывают пятнами тротуар, щелкают по крышам автомобилей, барабанят по брезенту. Моя официантка открывает большой сине-красно-желтый зонт. Загорается зеленый свет, и пешеходы бросаются к укрытию, прячась под малоэффективными приспособлениями вроде пиджаков и газет.

– Она промокнет насквозь,– говорит Ослица почти радостно.

Яростный ливень стирает с лица земли дальнюю часть Омэкайдо-авеню.

– Насквозь или не насквозь, нам нужны кофейные фильтры,– отвечает Вдова.

Моя официантка исчезает из виду. Надеюсь, она найдет, где спрятаться. Кафе «Юпитер» наполняется праздношатающимися, которые соревнуются друг с другом в любезности. Вспыхивает молния, и – контрапунктом – свет в кафе «Юпитер» гаснет. Беженцы, все как один, вопят: «Ууу-у-у-у-у-у-у-у-у-у!» Беру еще одну спичку и закуриваю еще одну сигарету. Не могу же я пойти на очную ставку с Акико Като, пока не кончилась буря. Если с меня будет капать вода, в офисе у нее я буду выглядеть примерно так же внушительно, как мокрый суслик. Лао-Цзы засмеялся было, но тут же зашелся кашлем и судорожно ловит ртом воздух.

– Поглядите-ка! Да такого ливня не было года с семьдесят первого. Видно, конец света пришел. По телевизору говорили, он вот-вот наступит.

 

***

 

Час спустя перекресток улицы Кита и авеню Омэкайдо представляет собой слияние бурлящих, необузданных рек. Дождь просто неправдоподобный. Даже у нас на Якусиме не бывает таких сильных дождей. Праздничное настроение иссякло, и посетители стали похожи на заключенных в ожидании приговора. Пол кафе «Юпитер» фактически весь под водой – сидим на табуретках, столах и стойках. Снаружи машины останавливаются и исчезают – их заливает пенный поток. Семья из шести человек жмется друг к ДРУГУ на крыше такси. Какой-то младенец начал орать и никак не хочет заткнуться. Подчиняясь невидимой силе, посетители сгрудились в кучу, и вот уже слышны разговоры о том, чтобы перебраться на этаж повыше; вылезти на крышу; о вертолетах военно-морских сил; Эль-Ниньо[11]; о том, нельзя ли забраться на деревья; о вторжении северокорейской армии. Закуриваю еще одну сигарету и не говорю ни слова: если у корабля много штурманов, он непременно налетит на скалу. Семья на крыше такси теперь насчитывает всего троих. В водовороте кружатся разные предметы, отнюдь не созданные для сплава. Кто-то пытается включить радио, но не может поймать ничего, кроме лавины помех. Поток подбирается к окну – и уже прошел больше половины пути. Под водой почтовые ящики, мотоциклы, светофоры. К окну вальяжно подплывает крокодил и тычется мордой в стекло. Никто не кричит. Мне хочется, чтобы кто-нибудь закричал. Что-то дергается у него в пасти – это рука. Его взгляд останавливается на мне. Мне знаком этот взгляд. Он вспыхивает, и животное исчезает, дернув хвостом.

– Токио, Токио,– квохчет Лао-Цзы.– Не пожар, так землетрясение. Не землетрясение, так бомбы. Не бомбы, так наводнение.

Вдова кукарекает со своего насеста:

– Пора эвакуироваться. Женщин и детей – вперед.