Глава XLII ГЛУБОКИЙ СОН

 

Я спал двенадцать часов подряд, видел во сне новые сражения с крабами и крысами и не получил никакого удовольствия от отдыха. С тем же успехом я мог и действительно сражаться с ними. Мой долгий сон не был освежающим; самое приятное в нем было пробуждение, когда я убедился в том, что за все время ни один из непрошеных гостей не проник в кабину и не нанес никакого вреда моим укреплениям. Я все ощупал и нашел все на прежнем месте.

Несколько дней я прожил сравнительно спокойно. Крысы больше ничем мне не угрожали, хотя я знал, что они рядом. Долго стояла хорошая погода, и я слышал, как они возились между ящиками с грузом, временами испуская яростный писк, как бы сражаясь друг с другом. Но я больше не боялся их голосов. Если мне случалось на время передвинуть один из рулонов материи, защищавших мою кабину, я немедленно возвращал его обратно, тщательно следя за тем, чтобы ни одна крыса не успела проскочить ко мне.

Однако мануфактура, предохраняя меня от нашествия, причиняла мне и большие неудобства. Погода была очень теплая, и я в своей келье задыхался от жары, как в печке.

Возможно, что мы пересекали экватор. Во всяком случае, мы находились в тропических широтах, где бури бывают гораздо реже, чем в умеренном поясе. Только раз мы попали в шторм. Он продолжался сутки и сменился, по обыкновению, зыбью, от которой корабль качало так, как будто он собирался перевернуться вверх дном.

На этот раз обошлось без морской болезни.

Но мне не за что было держаться, и меня кидало, бросало, швыряло от бочки к борту и обратно.

Помятый, весь в синяках, я чувствовал себя как бы под градом палочных ударов. Бочонки и ящики двигались, а мои затычки постепенно ослабевали и вываливались. Боясь крысиного нашествия, я то и дело затыкал лазейки, и буря прошла в ушибах, толчках и хлопотах.

Хуже всего сидеть сложа руки. Оживленная деятельность помогала мне проводить время. Два дня бури и волнения на море показались мне короче обыкновенных двух дней. Самыми горькими часами моего заключения были те, в которые я был предоставлен самому себе и своим мыслям. Долгие часы я лежал без движения, иногда даже без мыслей; и я боялся, как бы разум не оставил меня во мраке и одиночестве моего заключения.

Так прошло две недели с тех пор, как я начал делать зарубки на палочке. Временами эти недели казались мне месяцами и даже годами. В промежутках между бурями кругом меня царило монотонное спокойствие. Не происходило ничего такого, что можно было бы отметить и запомнить.

Все время я тщательно придерживался пайка, установленного мною для воды и галет. Иногда я голодал и чувствовал, что могу съесть недельный рацион за один раз. Но я владел собой и не позволял себе нарушать расписание. Часто это стоило мне трудов: скрепя сердце я откладывал в сторону полгалеты для следующей еды. Но в общем, я мог поздравить себя: я только один раз изменил расписанию, а в остальные дни мужественно подавлял разгоревшийся аппетит.

От жажды я вовсе не страдал. Воды мне хватало с избытком. Иногда я пил меньше, чем полагалось, зато в другие дни вознаграждал себя лишним глотком. Скоро запас отложенных мною галет подошел к концу, и это меня обрадовало. Как-никак время шло, мое заключение сократилось на две недели. Я это определил по количеству съеденных галет. Надо было отправиться в кладовую и взять оттуда новый запас.

Странное дело: едва я приступил к этой операции, как недоброе предчувствие стеснило мою грудь.

Вернее, это было не предчувствие, а опасение, основанное на фактах. Все время я слышал крысиную возню снаружи, но в последнее время звуки стали доноситься до меня из нового места – со стороны ящика с галетами.

Пальцы мои дрожали, когда я сдвигал с места рулон материи. Затем я погрузил руку в ящик! Беда! Ящик был пуст!

Нет, не совсем пуст. Я нащупал в нем мягкий, ворсистый комок, который бросился в сторону, как только я дотронулся до него рукой. Это была крыса. Я отдернул руку, чтобы пошарить снова в другом направлении, – там сидела другая, третья, четвертая! Ящик был битком набит крысами. Они разбегались кто куда: одна кинулась мне на грудь, остальные с пронзительным писком метались в ящике.

Вскоре я разогнал их. Но увы! – когда ящик опустел, я увидел, к ужасу своему и огорчению, что почти весь запас галет бесследно исчез. На дне осталась только кучка крошек, над которой крысы трудились, когда я их накрыл.

Это было страшное несчастье. Я был так подавлен своим открытием, что долгое время не мог прийти в себя.

Можно было легко себе представить, что будет дальше. Дальше меня ждала голодная смерть. В этом не приходилось сомневаться, это был почти совершившийся факт. Жалкими крохами, которые омерзительные разбойники оставили мне, нельзя было продержаться больше недели. Что же дальше?

Голод. Голодная смерть. Выхода не было. Иначе и не могло быть.

Я стоял совершенно уничтоженный. Я даже не принял мер к тому, чтоб защитить ящик от дальнейших вторжений. Я был уверен, что все равно умру от голода. Не стоило даже пытаться изменить свою судьбу. Лучше уж умереть сразу, чем ждать целую неделю. Томиться долгие дни, зная, что смерть подстерегает тебя, терпеть невыносимые страдания – все это хуже самой смерти; и снова в моем мозгу, после долгого перерыва, возникла мысль о самоубийстве.

Возникла, но только на минуту. Я вспомнил, что был уже на пороге самоубийства, но удержался от него и был вознагражден по заслугам. И опять луч надежды прорезал мрак моей тюрьмы. Правда, надежда эта ни на чем не была основана, но достаточно было ей появиться, как я почувствовал новый прилив энергии. Я не дал отчаянию овладеть собой. Кстати, крысы делали новые попытки войти в ящик, чтобы уничтожить последние остатки еды, и это заставило меня перейти к активной самообороне.

Крысы проникли в кладовку с тыла, через ящик с материей, который я для них предусмотрительно взломал. По счастью, их задержала доска, которую я укрепил в моем ящике в виде подпорки, поддерживающей груду галет; иначе, пожалуй, не осталось бы ни одной крошки. Полное уничтожение моих запасов было только делом времени. Как только крысы почуяли за этой доской добычу, они прогрызли доску и моментально проложили себе путь к галетам.

Теперь я понял, почему они так стремились прорваться ко мне в кабину: их притягивал именно этот ящик с пищей.

Я глубоко раскаивался, что вовремя не подумал о его спасении. Собственно говоря, я думал об этом, но мне не приходило в голову, что крысы могут проникнуть в него сзади. Я рассчитывал на прочность моих шерстяных укреплений, а об оборотной стороне ящика и не позаботился. Но каяться было поздно. Сожаление – вещь пустая. Повинуясь инстинкту, который предписывает нам бороться за жизнь до конца, я собрал последние крошки и перенес их внутрь кабины. Затем я привел в порядок свою крепость и стал обдумывать положение, которое казалось мне печальнее, чем когда бы то ни было.