Июня. Спа-отель Мерису. 3 страница

 

Но – добрался.

 

Порадовало только одно: Степаша еще пока что где-то загуливал, а значит, засыпать доведется, слава Богу, – в тишине.

 

Храп у него, конечно, – просто запредельно громкий…

 

С этими мыслями и завалился спокойненько, даже зубы умудрился заставить себя перед сном почистить.

 

К сожалению, как выяснилось, – я рано радовался…

 

…Разбудил меня резкий, сильный и очень-очень злой стук в дверь.

 

Было такое ощущение, что долбили аж в четыре руки, причем давно и безнадежно.

 

Ни фига себе, думаю.

 

Пожар?!

 

Потоп?!

 

Или что?!

 

Степаша ключ, что ли, от номера потерял?!

 

Ну, судя по его состоянию, – не удивительно…

 

– Сейчас-сейчас! – кричу спросонья. – Минутку!

 

Натянул на всякий случай джинсы, включил настольную лампу, подошел к двери.

 

– Кто там? – спрашиваю.

 

– Конь в пальто! – отвечают из-за двери голосом Степаши. – Открывай, бля…

 

Но вот только почему-то голос этот доносится… э-э-э… как-то… э-э-э… снизу, что ли…

 

Ну ладно, мне не жалко, открываю.

 

...!

 

Мама!

 

Ну ни фига же себе, картина маслом!

 

Тело Толика висит в коридоре фактически параллельно земной поверхности, голова где-то как раз на уровне моего… гкхм… скажем так, – ниже пояса…

 

Штаны спущены фактически до коленей.

 

Впрочем, и неудивительно.

 

Потому как, пока его тащили по коридору, эти самые колени почти наверняка волочились по полу.

 

Куда же им, бедным, – в смысле, коленям, – еще деться-то, при живом-то весе тела явно прилично больше ста килограммов.

 

Кто волок?

 

А вот они стоят, красавцы.

 

Два совершенно огромных, мускулистых, налысо выбритых негра.

 

Я таких раньше только в голливудских фильмах видел…

 

– Хуль встал, пропускай! – подала неожиданно голос поднявшаяся по этому случая до уровня моего пупка голова Толика.

 

И – запела.

 

– Быва-а-али дни-и весе-е-елые… дальше ни хуя не помню… ой!

 

Это его негры на кровать бросили.

 

Где он немедленно и захрапел своим богатырским храпом.

 

А негры все так же молча развернулись и пошли.

 

Я кинулся за ними.

 

– Извините, – говорю, – господа. Но что случилось с моим товарищем?

 

Один из гигантов все-таки соизволил обернуться.

 

– Твой долбаный товарищ, – отвечает, – спал под нашей дверью, на коврике. И я еще пока не слышал, чтобы хоть один сукин сын храпел под моей дверью так громко, что у меня в номере стекла вибрировали. И еще, передай ему, чтобы он молился своему долбаному белому Богу или кому там еще у вас молятся, что мы с Сэмом не педики. Иначе одной целой белой жопой сегодня стало бы меньше, а он бы даже ничего не почувствовал.

 

– Ничего себе, – говорю. – Спасибо вам, парни. Но как же вы узнали, в каком номере он живет? Ведь он же ни слова не говорит по-английски!

 

– Это было непросто, – вздохнул второй гигант, и они величественно удалились.

 

Я подошел к окну, отодвинул шпингалет и закурил.

 

А Степаша перевернулся на другой бок и неожиданно перестал храпеть…

 

…Когда я на следующее утро рассказал эту историю Гарри и Али, они ржали – просто как подорванные…

 

Правда, недолго.

 

– Это еще фигня, – говорят. – Тебе еще повезло, что тебя с Герцыным в один номер не поселили. Он однажды у своего напарника контактные линзы выпил. Кстати, здесь же, в Лондоне, на «Арсенале»…

 

– Как это вообще, в принципе-то, возможно, – поражаюсь, – контактные линзы выпить?

 

– А вот так, – ржут. – Проснулся ночью с бодуна, сушняк долбит, до мини-бара ползти тяжело. Глядь, – а на тумбочке стакан стоит. Откуда ж ему, бедолаге, знать, что его товарищ туда специально на ночь контактные линзы положил? Что там Серега после этого на «Хайбери» разглядеть мог – просто ум за разум заходит…

 

Да, думаю.

 

Тогда – и вправду, наверное, повезло.

 

А может, просто хорошо, что у меня зрение нормальное?

 

Следующий день, кстати, оказался обычным туристическим днем, без каких бы то ни было особенных приключений.

 

Мы прокатились на знаменитом лондонском двухэтажном туристическом автобусе, потом на кораблике по Темзе.

 

Попили пива в доках, прошвырнулись по Пикадилли, покормили голубей на Трафальгарской площади.

 

Пообедали, по совету одного из приятелей Али, в довольно симпатичном пакистанском ресторанчике.

 

Словом – день как день.

 

А потом мне позвонила Лида, сказала, что у нее закончились занятия, она освободилась, и пригласила на обещанную экскурсию по вечернему Лондону. И мы после этого где-то часа четыре гуляли по городу.

 

Иногда даже – трогательно держась за руки.

 

…Лондона в тот раз я, правда, особо не рассмотрел…

 

Просто потому, что мне почему-то куда больше нравилось смотреть в ее сторону.

 

Она, как мне показалось, – тоже особо не возражала…

 

…Когда я вернулся в отель, Толик уже спал.

 

Храп, естественно, стоял такой, что можно повеситься. Но я-то уже, блин, знал, что с этим можно бороться!

 

Аккуратно перекатил его на другой бок – и все дела.

 

Не могу, конечно, сказать, что это было очень легко: эдакую тушу ворочать – это вам не в Интернете на основу выеживаться, – зато результат сразу же превзошел все, даже самые смелые, ожидания.

 

Тишина.

 

И только ровное детское сопение на соседней кровати, как будто приглашающее – давай-ка и ты ложись спать, старик.

 

Что я, собственно говоря, и сделал совершенно незамедлительно…

 

…Утро показалось мне в тот раз – каким-то ну совершенно удивительным. Как только проснулся – сразу перед глазами вчерашний день рисуется: город, река, площади, парни с пивом…

 

Лида…

 

Я открыл глаза и потянулся с улыбкой.

 

За окном номера – явно еще раннее-раннее утро. Второй этаж, окна открыты, а – тишина.

 

Солнышко через еще зеленые листья пробивается, лицо щекочет, как в детстве.

 

Казалось бы, – еще спи и спи себе в удовольствие, высыпайся.

 

А – не хочется.

 

Встал, оделся.

 

Почистил зубы в ванной комнате, умылся, причесался, вообще привел себя в порядок.

 

Бриться, смотрю, – пока не надо, я вообще редко бреюсь.

 

Где-то раз в неделю.

 

Батя смеется, что пока.

 

Посмотрим…

 

Я не комплексую по этому поводу, если честно...

 

Постоял у окна, посмотрел на улицу.

 

Солнечно.

 

Пустынно.

 

А пойду-ка я, думаю, – позавтракаю…

 

Спустился в ресторан.

 

... Нда...

 

То, что англичане называют завтраком, – добило меня окончательно.

 

Хорошая страна, отличный город, но, блин, как они могут это говно жрать-то?!

 

Надо, думаю, в бар выдвигаться, может там хоть чипсы какие со вчерашнего вечера остались, а то так и буду ходить голодным.

 

Захожу, – а там уже Али сидит, кофе пьет.

 

Свежий, гладко выбритый, подтянутый.

 

Запах дорогого мужского парфюма, оказывается, просто замечательно сочетается с запахами табачного дыма и свежесваренного эспрессо.

 

Словом, – не мужик, а загляденье.

 

Нда, думаю…

 

Позавчера, да и вчера – он совсем не таким был.

 

Что ж, делаем выводы…

 

– О! – говорит. – Привет, студент! Ты что так рано?

 

– Да вот, – жму плечами, – выспался…

 

– Я вот – тоже, – вздыхает. – Вчера, как только ты к своей террористке умчался, как-то сразу понял, что «немного устал», мягко говоря. Вернулся в отель, принял несколько даблов скотча и спать завалился. Даже пары страниц на ночь прочитать не сумел, а обычно без книги и не засыпаю. Такое вот мое личное снотворное…

 

Тоже заказываю чашку кофе, достаю сигареты, усаживаюсь за его столик.

 

– А Гарри, – интересуюсь, – что, спит еще?

 

– И не спрашивай, – смеется. – Они вчера куда-то «клубить» намыливались. Всем составом. А это – на всю ночь, даже не сомневайся. Я, когда проснулся, хотел было ему позвонить, но потом подумал, что быть посланным по матушке – удовольствие по-любому сомнительное. А ты что такой кислый?

 

– Да вот, – морщусь, – испортили настроение, сцуко. Ты еще на завтраке не был?

 

– Нет, – жмет плечами. – Я что, больной, в отельную тошниловку жрать ходить?

 

Потом хлопает себя по лбу, смеется.

 

– А, – ржет, – так вот что тебе настроение-то испортило. Да ты не переживай, брат. Сейчас кофе попьем и пойдем куда-нибудь в город, перекусим…

 

– Угу, – дуюсь, – перекусим. Время семь часов утра, город – мертвый…

 

Глеб смеется.

 

– Это, – говорит, – если не знать, где искать. Те же самые «Хард-рок кафе», к примеру, как раз в семь и открываются. И одно из них, если мне склероз не изменяет, как раз в десяти минутах неспешной ходьбы от нашего отеля. Завтраки там, кстати, вполне приличные – яичница с беконом, фасоль в томатном соусе, сосиски нескольких видов, тосты. Только со спиртным засада. Британия – страна традиций, раньше и позже определенного времени – ни-ни. Но у меня как раз на этот случай фляжечка в кармане притаилась. Небольшая, конечно, но нам с тобой на двоих вполне хватит. Нам же не напиваться, а так – слегка здоровье поправить за завтраком. Ну как, идем?

 

– Пей кофе скорее! – злюсь. – А то сейчас слюной изойду…

 

…В «Хард-рок кафе» мне, кстати, и вправду понравилось.

 

Фотографии на стенах, антураж, еда.

 

Официантки прикольные.

 

У них даже что-то типа веранды нашлось, чтобы сидеть вроде как на улице, воздухом дышать.

 

Все-таки – Гайд-парк рядышком.

 

Можно сказать, – прямо под боком.

 

Вот туда-то, в смысле, на веранду, мы с Али немедленно и взгромоздились.

 

Съели по паре сосисок, по яичнице с беконом, выпили по стакану свежевыжатого апельсинового сока.

 

Сидим, потягиваем по очереди виски из его фляжки, запиваем кофейком, сигаретками дымим, разговариваем.

 

Хорошо.

 

– Тебе, гляжу, Лондон понравился? – полуутверждает-полуспрашивает.

 

– Угу, – отвечаю.

 

– А что именно понравилось, понять не пробовал?

 

Задумываюсь на секунду.

 

– Наверное, пробовал, – говорю честно. – Но все равно так и не понял…

 

– Это хорошо, – улыбается. И – молчит.

 

– Чего хорошего-то? – удивляюсь в ответ.

 

– А то, – смеется, – что своей башкой думать начинаешь. А не тянешь, типа, «песню акына» – что вижу, то и пою.

 

Теперь я молчу. Оцениваю.

 

– Согласен, – признаю. – Кажется, начинаю. А тебе чем Лондон нравится, ты уже решил?

 

– Решил, – смеется. – Только сформулировать не могу. Это ж ты у нас – будущий шакал пера и волк ротационных машин. Куда уж нам, скромным предпринимателям…

 

– Угу, – кривлюсь в ответ. – Если я молодой, то, что я, совсем дурак? Думаешь, мне Инга не говорила, кто ты по основной специальности, коллега?

 

– О как! – кривится уголком губ. – Значит – говорила. Это, признаться, хорошо, что она еще с кем-то обо мне разговаривает. У нас с ней непросто сейчас, парень. Очень непросто. Разберемся, конечно, надеюсь, но пока что-то хреново получается…

 

– Да? – удивляюсь. – А со стороны – лучше не придумаешь.

 

– Так то – со стороны, – вздыхает. Отхлебывает из фляжки, передает мне и вынимает из пачки очередную сигарету.

 

Сколько же он их в день выкуривает, интересно?

 

Я бы уже, наверное, умер.

 

– Ну да ладно, – опять вздыхает, глядя, как я прикладываюсь к фляжке. – Наши с ней траблы – это всего лишь наши траблы, нам самим их и решать. Разберемся. А в Лондоне мне больше всего нравятся три вещи: свобода, имперский дух и чувство собственного достоинства. Причем, мне кажется, Данил, все эти три вещи, как бы это сказать, – очень между собой взаимосвязанные…

 

– Это как это? – интересуюсь.

 

– Да очень просто, – опять вздыхает в ответ. – У меня вообще что-то в последнее время появляется ощущение, что такие нежные цветы, как свобода и чувство собственного достоинства, только и могут расти, что в тени империи. Пусть даже и бывшей. Такой, к примеру, как Британия. А как только этот самый имперский дух из города выветривается, так сразу куда-то пропадают и свобода, и чувство собственного достоинства. Примеров – как блох на бобике. Взять тот же Париж или Санкт, простите, Петербург, не к ночи будь помянуто это убожество…

 

Я усмехнулся, припоминая, что неслось с террасы основы во время последних игр с питерской бомжатней.

 

Процитировал по памяти.

 

Угу, забудешь такое…

 

– «Мы к вам – приедем! Мы вас – отпиздим! Мы в рот ебали! Вонючий Питер!»

 

Он в ответ только засмеялся, отобрал у меня фляжку, взболтнул, убедившись, что виски еще достаточно, и только после этого сделал солидный, даже по моим меркам, глоток благородного напитка.

 

– И это, – говорит, – тоже, Дэн. Безусловно. Враги есть враги. Так что приедем мы к ним – обязательно. А ты в курсе, что мы с «зенитчиками» отнюдь не всегда врагами-то были? Отнюдь…

 

– Да, – жму плечами, – что-то слышал. На секторе болтали, что когда-то чуть ли не в союзниках ходили.

 

– Не просто «в союзниках», Данил. В единственных союзниках! Только мы и они, представляешь, а вокруг – ничего, кроме ненависти? Они когда из Питера на матч приезжали, мы их по своим квартирам разбирали. А они – нас. Откуда, по тем временам, у нищих-то студентов деньги на гостиницу? У меня, бывало, на полу, вповалку, в однокомнатной клетушке человек по пять-семь ночевало. А потом…

 

– А что – «потом»? – спрашиваю. Интересно же.

 

Живая история движения.

 

– Да хрен его знает, – вздыхает. – Теперь уж и не разберешься, что на самом деле поводом послужило. Вроде как двоих наших парней в Питере положили, вот «Флинты» и накрыли в ответку их моб, ничего толком не подозревающий. Жестко накрыли, чего уж там. По-взрослому. Они по-другому не умеют. А они говорят, – что парней, вроде как, не били, их, типа, какая-то гопота по бытовухе опиздюлила. Гопоты, знаешь, – везде хватает, они, по идее, нести ответственности за всю ленинградскую гопоту не могут. Да не в этом дело: не это бы случилось, так что-нибудь другое, тут дело – не в поводе. Повод – дело десятое. В причине…

 

– А что причина? – спрашиваю.

 

Даже про виски забыл и про кофе, давно остывший.

 

Он усмехается.

 

– Причина… причина где-то глубже, Данька, я об этом много думал. Меня вот, к примеру, сейчас от Питера – просто тошнит, мне там иногда на физиологическом уровне хуево становится. А по молодости – я его очень любил, очень. Друзей масса. Прыгнешь на поезд, ночь проспишь на верхней полке – и тусоваться. Не одна компания, так другая. Можно без предупреждения. Просто так: здрасьте, это я приехал. Билет – семь рублей плацкарт, десять – купе. По студенческому билету – пятьдесят процентов скидки, так что – сам считай. Но не в этом дело: мне там хорошо было, весь город наизусть знал. А сейчас – плохо. Почему?

 

– Ну, – спрашиваю, – и почему?

 

Молчит.

 

Вздыхает.

 

– У меня, – говорит, – только одна версия есть. И не факт, что справедливая. Понимаешь, тогда никто – ни мы, москвичи, ни сами питерцы – не сомневались в их столичном статусе. Даже в армии Москва и Ленинград всегда по принципу землячества объединялись. И по фигу, где там Политбюро ЦК КПСС заседает, нам-то до них какое дело. Есть они вообще или передохли там все от старости. А вот в начале девяностых в Питере что-то сломалось, и он почему-то почувствовал себя глубокой, глухой провинцией. Может быть, тот самый имперский дух, о котором мы с тобой говорили, куда-то испарился. Хрен его знает куда. Дух, он дух и есть. Субстанция нематериальная. А следом за ним и чувство собственного достоинства куда-то отправилось. Зато свободы – хоть жопой ешь. Но понимаешь, Дэн, свобода – инструмент тонкий. Для того чтобы им владеть, нужна определенная квалификация. И хотя бы элементарное понимание того, что свобода вашего кулака заканчивается там, где начинается мое лицо. Иначе – вполне возможна обратка, уж не обижайтесь, пожалуйста. И – пошло-поехало. Ненависть к Москве. Зависть. Разделение. И приезжать туда сразу как-то расхотелось. Вроде и камни те же, и дворцы, и фонтаны. Ну, может, слегка пообшарпаннее, но это – такая фигня. А – все. Все не такое. Неправильное…

 

– Так, думаешь, – наклоняюсь вперед, – здесь не только в футболе дело?

 

Он усмехается.

 

– Футбол, околофутбол, Данька, – это все только следствия. Мы как-то с Ингой решили по сельской Англии на машине прокатиться, очень уж ей все это интересно было. Ну, приехали в Уэльс, остановились в сельской гостиничке между Ньюпортом и Кардиффом. Инга сразу же спать завалилась, намаялась машину вести – ты же знаешь, если есть такая возможность, она вообще никого за руль не пустит. А я решил пивка попить в сельском пабе. Есть у них там, в Уэльсе, один сорт, «Ред Дрэгон», давно попробовать хотелось. Пришел, попробовал – понравилось, разумеется. Сижу, кайфую. А за соседним столиком – дедок местный тоже в одиночестве. Туристов нет, не сезон. Ну и разговорились. Кто, что, откуда? Ну и выясняется, что он уже почти полвека за «Кардифф» фанатеет, ты знаешь наверняка эту команду, в первой лиге у них сейчас бьется. Хулиганские мобы – едва ли не самые свирепые по всей Британии. Так вот. – «Как, – спрашиваю, – отец, околофутбол-то у вас есть до сих пор? Ну, в смысле, – дерутся?» – «О-го-го, отвечает, – еще как дерутся! В городе везде камер видеонаблюдения понавешали, так они по паркам забиваются, по пустырям, еще где-нибудь. И – месятся, как с цепи посрывавшиеся». – «А что, – спрашиваю, – кто главные враги-то у вас?» А про себя думаю – ну наверняка, «Миллуол». Два таких моба в одной лиге! Угу. Щаззз. Называет какую-то местную пердяевку, из деревни по соседству, я о ней и слышать-то не слыхивал. Ничего не понимаю. «И давно это у вас, – спрашиваю, – началось? Ну, вражда с ними, в смысле». И, знаешь, Дэн, что он мне отвечает?

 

– Что?

 

– «Да хрен его знает, – говорит, – парень, когда это началось. Но вот футбол тогда еще – точно не придумали…»

 

Задумываюсь.

 

Осмысливаю.

 

– Значит, – интересуюсь, – так думаешь?

 

Он в ответ только усмехается, криво и не по-доброму:

 

– Я не «думаю», Дэн. Все гораздо хуже. Я – знаю…

 

Молчим, курим. Я вздыхаю.

 

– А вот мне, – говорю, – Питер нравится. И я думал, что вражда – это только на клубном, ну, на футбольном уровне. А так – хороший город, красивый. Что, серьезно, все так далеко зашло?

 

Он кивает.

 

– Очень далеко, Данька. У них уже некоторые профессора в местном универе даже начали под все это хозяйство идеологическую базу подводить. Правда, не коренная питерская профессура, конечно. Те для такой байды – слишком брезгливы, в хорошем смысле этого слова. Лузеры, неудачники из еще более глубоких пердяевок, слетающиеся сейчас в Питер, как мухи на говно. Или, что еще хуже, – на труп бывшего имперского центра. Типа, Москва – это не Россия и никогда ею не была. И москвичи – никогда русскими не были, а были – московитами, москалями, угнетателями братских народов: русского, белорусского и украинского. И вообще, «русский» – слово плохое, потому как все народы обозначаются именами существительными, а «русский» – имя прилагательное. И хорошо бы – эту Москву ликвидировать, заодно со всею империей, а само слово «русский» заменить на какое-нибудь другое. Например, поляки очень хорошее слово для русских используют – «русин». Ну и исходя из этого – Питер и запад России необходимо направить в Европу, потому как населены они не москалями, а русинами, то есть настоящими европейцами. Сибирь – отдать «ограбленным» сибирякам вместе с газом, нефтью и прочими недрами. А москали – пусть подыхают в бессильной ярости и нищете, проклятые угнетатели…

 

– Они что, – икаю от удивления, – совсем, что ли, охуели? Ты не придумываешь? А то как-то – слишком на фантастику смахивает. Причем, херовую. Хотя слово «русин» – красивое, мне нравится…

 

Смеется.

 

– Я тебе, если не противно, могу их книжки дать почитать. Немалыми, кстати, тиражами изданные. Узнать бы еще, блядь, на чьи деньги…

 

Киваю головой, морщусь:

 

– А ты-то, Глеб, на хер себе голову этим говном забиваешь? Что, делать больше нечего?

 

Он опять усмехается.

 

– Ты что, – говорит, – так и не понял, Данька? Они – не говно. Они – враги. Да, пока мелкие, «шавочные». Да, они не делают погоды нигде, даже в том же Питере. Но даже таких – надо знать… гкхм… не могу сказать, что в лицо… лицом это образование назвать затруднительно… Но все равно – надо. Хотя бы для того, чтобы понимать, что это за хуерга такая за пятки прикусывает…

 

Делает глоток виски, аккуратно, под столом, передает мне фляжку.

 

Под столом – это потому что смешливая официантка в это время несет нам очередные стаканы свежевыжатого сока и черного как смоль горячего кофе-эспрессо. И в этот самый момент у меня неожиданно звонит телефон.

 

Кому это я, интересно, в такую рань понадобился?

 

Поднимаю трубку.

 

Лида.

 

– Привет, – говорит, – Данька! А у нас – одну пару отменили, а вторую я и прогулять могу. Хочешь, встретимся?

 

Я смотрю на Али, тот улыбается и машет рукой.

 

Типа, – все слышал.

 

Давай, парень, рви когти.

 

Потом договорим.

 

– Конечно, хочу! – радуюсь. – Скажи только, куда подъезжать!

 

– А ты где сейчас? – спрашивает.

 

– Я? В «Хард-рок кафе» завтракаю, у Гайд-парка.

 

– О! – радуется. – Тогда и не надо никуда подъезжать, просто подходи к центральному входу, я там через минут двадцать буду, погуляем.

 

– Уже, – глупо улыбаюсь в телефонную трубку. – Уже лечу!

 

Убегая, я заметил, что Али подзывает официантку, видимо, чтобы заказать еще одну чашечку кофе.

 

Сколько же он их пить-то может?

 

Сгорит ведь на фиг.

 

Не хотелось бы…

 

Жалко его просто.

 

И его, и Ингу.

 

Она его все равно любит, что бы он там не думал и не говорил про их «непростые отношения».

 

Уж я-то это – точно знаю.

 

А кому еще об этом знать, если не мне?

 

…На следующий день я опять проснулся в семь утра, но это уже было не самопроизвольное радостное желание, а элементарная жесткая необходимость. Автобус в Ливерпуль отходил от отеля в самом начале десятого.

 

Жесть, однако.

 

Мне-то еще – ничего, я уже в час ночи благополучно спал, причем – почти трезвый.

 

А вот остальным…

 

Смотреть на эти рожи, с непосильным трудом погружающиеся в мягкое нутро автобуса, было, скажем так, – весьма жалостливо.

 

Ну, думаю, – это ненадолго.

 

Еще бы.

 

Почти у каждого в сумке чего-нибудь да звякало…

 

Али с Гарри, Стакановым, Егором и примкнувшим к ним топовым хулиганьем начали лечение еще до приезда автобуса, прямо в холле гостиницы.

 

Пивком.

 

Когда я подошел поздороваться, мне тоже тут же сунули бутылочку.

 

Видно, как «своему».

 

Взял, разумеется, хотя мне, в общем-то, и не требовалось.

 

Зато над страдающим Степашкой – поглумились всласть, с оттяжечкой. Рассказывали и какое вкусное пиво, и какое холодное, и как оно льется по пищеводу, и как проясняет голову.

 

Все ждали, когда же попросит.

 

Не-а.

 

Кремень.

 

Пришлось угощать так, без предварительных условий…

 

Степа бутылку взял в руки с достоинством, но выпил все-таки одним глотком, не отрываясь.

 

Тут же дали следующую.

 

Уж больно прикольно было наблюдать за простым человеческим счастьем…

 

Наконец Толя отдышался.

 

– Слышь, – говорит, – Степы, – ты, ты и ты! И еще – ты!!! Я же, блин, – в долгу не останусь, запомните! У меня в сумке – четыре литровых «Гжелки» с Москвы припрятаны! Кремень! Ну как четыре… пять, конечно… одну заначить хотел… не для себя, для вас же волков… хотя… правильно, что не заначил… а то – было семь, хотел шесть взять… вчера… блин, не удержался…

 

Народ ухохотался…..

 

Мне, кстати, именно со Степашей в автобусе сидеть выпало. Ничего страшного, даже совсем наоборот.

 

Хозяйственный мужик, чего уж там.

 

Он, оказывается, кроме водки еще и хлебушка черного с самой Москвы заначил, и сало с горчицей, и огурчиков баночку.

 

– Не первый раз, – говорит, – на выезд еду. Вон Али, зараза, знает, не случайно место по соседству всегда отхватывает. Ну как по соседству. В соседнем ряду. А то, слышь, Степа, я, когда выпью, так иногда становлюсь уж очень заебистым. Хотя ты уже привык. Правда, Али?

 

– Угу, – отвечает Али, зажевывая очередной стопарик Степашиной водки кусочком черного хлеба с ломтиком сала. – Но люблю я тебя не за это, совесть ты моя вечно пьяная…

 

Я с наслаждением выпил водки с мужиками, сходил в задние ряды – потихоньку покурить в приоткрытое окошко (чтоб водила не заметил курящих, там парни специально хитрым образом флаги развесили, да и курили аккуратно, по одному). После чего устроился поудобнее и стал смотреть на проносящуюся мимо окон автобуса сельскую Англию.

 

Она оказалась именно такой, какой я ее себе и представлял.

 

То есть – скучной.

 

Я полюбовался на нее еще с полчасика, повертелся еще немного в кресле, повспоминал вчерашние прогулки с Лидой, помечтал, опрокинул предложенный стопарик, откинул голову на подголовник и уснул.

 

Проснулся уже в Ливерпуле от вполне себе ощутимых толчков уже солидно набравшегося Толика.

 

– Слышь, Степа, – говорит, – какой-то ты хлипкий мне попался, как я погляжу. Вставай, блин, приехали уже на родину «Биттлз» и современного футбольного фанатизма, не к ночи он будь помянут, блин, на фиг. Время пивком подзаправиться, пожрать слегонца, да на стадио…

 

Я потянулся и посмотрел в автобусное окно.

 

Бас заруливал на стоянку.

 

Над кирпичным промышленным и мрачным Ливерпулем, то затихая, то опять усиливаясь, шел мелкий противный дождь.

 

В этом городе вообще все было плохо.

 

Все.

 

Без исключения.

 

И не стихающее, пробивающее «непромокаемую» ткань ветровки холодное сито дождя.

 

И не смолкающее, радостное и слаженное пение скузеров на «Энфилде», начисто перепевших и переоравших наш «гостевой» сектор.

 

И пиво в пабе.

 

И еда в ресторане.

 

И не лезущая уже в горло Степашина водка.