Студопедия — Классификация методов анализа и построения системы управления персоналом организации.
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Классификация методов анализа и построения системы управления персоналом организации.






Солнце слепит мои глаза. Ворочаюсь в кровати, перевернувшись на другой бок. А затем встаю медленно, тихо, стараясь её не разбудить, и подхожу к окну. Термометр показывает минус шесть. Уже около одиннадцати утра. Люди ходят кто куда, такие уставшие и одинокие. А вот и Юля проснулась. Видимо, я всё же разбудил её, когда вставал с кровати.
— Тебе уже лучше? — Сонным голосом, зевая, спрашивает она.
— Да, спасибо. Голова дурная ещё. А в целом да, лучше.
— Дурная голова покоя тебе всю жизнь не даёт. — Подшучивает она.
— Может и не всю жизнь...
— Вот только обидься ещё. Я же шучу. — Добрым голосом говорит она.

— Какой сегодня день?
— Пятница. А число... Не помню.
— Так, пятница... Значит, что всё началось во вторник.
— Что ты там бубнишь себе под нос?
— Да так, о своём. Какие планы на сегодня?
— А ты случаем не забыл, что я работаю? Да расслабься, я взяла отгул на некоторое время. На работе вошли в моё положение и дали отпуск до того момента, пока всё не урегулируется. А сейчас я просто хочу побыть с тобой. Эти выходные будут наши. Но с одним условием...
— Рассказывай. — Говорю я ей с особой долей осторожности.
— Нам нужно уехать отсюда. Можем на время ко мне. Ведь правоохранительные органы могут нагрянуть в любой момент. И знаешь, они не стали распространятся и вдаваться в подробности, но намекнули, что кто-то из похищенных был как-то с ними связан. Словно это их человек. Наверно работал у них, или родственник. Я не знаю.
Эти слова Юли придали мне сил с одной стороны, с другой же стороны наоборот насторожили относительно того, что могло значить всё то, что я видел, в частности мои видения, и было ли это в действительности хоть отчасти. Присаживаюсь на кровать, жмурясь от ослепительного солнечного света, отражающегося от свежего снега.
— Да, была одна девушка. Они более ничего не говорили?
— Ну вот, смотри. По ТВ показали буквально вчера сюжет о том, что всех пятерых отправили на принудительное лечение. Ой, знаешь, там всё очень страшно. Говорить не могут, только что-то шепчут про себя, пытаются сказать что-то более- менее осмысленное, но не получается, словно немые они все. Их показали так, мельком. Признаться, страшное зрелище. Они не в себе конкретно. Блин! Не любила бы тебя так сильно, ушла бы, а заодно и сдала полиции! Сама же ещё пожалею обо всём этом. Глупая я...
— Не ругай себя, молю. Ты тут не при чём. Я по глупости это всё. И кстати, как они выглядели? Были порезы какие-нибудь, раны?
— Странный вопрос. Не заметила. Только грязные были, как будто сидели в грязи какой-то.
— Ведь мы всегда видим то, что хотим видеть... — Глубоко вздохнув, улыбнувшись, говорю я.
— Ты о чём? Думаешь, что на самом деле с ними всё куда хуже? Или... Так. Пожалуйста, не перекладывай с больной головы на голову здоровую. — Говорит она и добавляет — Не обижайся, я так, любя.
— Нет, нет, я не об этом. Так, значит... всё это было лишь плодом моей фантазии: пришествие и его последствия в подвале. И хорошо очень, что с ними всё в порядке… относительно конечно. Знаешь, как я переживал за них, за детей своих любимых... Кстати, они говорили что-нибудь связное, осмысленное?
— Так это ты их детьми своими называешь? Да... Ну, я говорю, что не понятно о чём они говорили. В шоковом состоянии. Вообще там сюжет очень короткий был.

Но вспоминаю я ту странность, что не уехал я на машине. Странно и непонятно, что вот так вот пешком пришёл сюда. Не знаю, почему я так сделал. Были ли на это причины, я также не ведаю. Но где машина моя?
— Слушай, а где наша машина? Не знаешь? — Спрашиваю я.
— Машина? У нас никогда не было машины. Да и зачем она нужна, когда на метро можно добраться без пробок практически куда угодно. Так, знаешь, я уже всё решила: сейчас же соберём вещи, и поедем ко мне. Так будет лучше. Как раз таки на метро и поедем.
— Думаешь, что там они меня не найдут?
Она промолчала, не сказала ни слова, словно сделав вид, что не услышала меня. И начала она собираться, а я думать о том, как жить дальше. Стоит ли мне помогать людям нуждающимся, или нужно мне сдаться, ответив сполна за всё содеянное. Кто же есть Игорь и та машина, которую я считал машиной его? И что это был за дом? Почему не видел я машину уже тогда, когда дом мой несчастный горел? Хотя... Подозреваю, что он просто скрылся, возможно, испугавшись чего-то, тот, кому я приписывал достижения познания, которыми он совершенно не обладал. Так тогда за кем же я шёл всё это время, и кто был моим наставником?

Кто руководил мною, словно марионеткой, прикинувшись разумным светлым? И чем тогда я отличаюсь от тех безумцев, что следовали за Алексеем, видя в нём миссию лучезарного, таящего в себе секреты мироздания и духовности, на деле оказавшиеся лишь страшным обманом изуверским? Смогу ли я забыть всё то, через что я прошёл? Смогу ли восстановиться полностью в том мире, который может оказаться теперь для меня куда страшнее невыносимого чистилища, состоящего всего лишь из иллюзий страшных? И от этой мысли становится лишь хуже. От мысли о том, что куда более кошмарные страдания ждут меня ещё впереди — там, где я когда-то умирал. Теперь же я достаточно силён для того, чтобы ощущать эти страдания нечеловеческие так долго... О, если бы всё это было лишь сном, одним большим сном. И если бы я очнулся в своей кровати, тут, но освободившись от иллюзорной болезни сновидений, осознав то, как прекрасен этот мир.

Как старался я всю жизнь творить блага и добро, как противился тому, что теперь полюбил. Как искал зло, где его не было. И к чему это всё привело теперь... Ведь быть может, моё желание глобальной трансформации исходило не из глубинных закоулков моей души, сопротивляющейся несправедливости и боли незаслуженной, а из элементарного желания изменить ту среду, к которой я попросту неприспособлен? И ведь так может быть. И это так страшно... Страшна лишь сама мысль о том, что слабость моя толкнула меня на столь рискованный шаг. Толкнула в бездну, из которой уже не выбраться мне. И значит это то, что должен достойно я принять то, что снизошло на меня из глубин моей больной души. И сейчас я вижу себя в том мальчике, который сейчас, скорее всего, страдает и плачет от боли, которую он испытал во время заточения. Как же сразу я не смог понять этот знак, который светил мне прямо в глаза ослепительным светом, словно фары яркие автомобиля в момент, когда я выбежал из леса. Кричал о том, что вот он — мой близкий и добрый человек, с которым мы имеем одно начало, что представляется в той миссии, которую мы оба преследуем. Но чем я отличаюсь от него? Чем? Чем я лучше того, кто сделал в свои юные годы, казалось бы, столько подлых и жестоких деяний? Но если одни могут в своей болезни не зайти слишком далеко, контролируя себя, пусть даже с большим трудом, то другие не видят границы и свершают страшные поступки, которые кажутся им дозволенными, благоприятными и даже более того — в этих поступках они видят чужие проявления, обвиняя в их последствиях всех кроме себя.

Так и я видел в своих деяниях чужой замысел, который направлял меня. Но так если силы эти всё же существуют, если они сейчас наблюдают за мной, то для чего тогда всё это было нужно? Неужели это было мне лишь испытанием тяжким, а также, возможно, и пленникам моим, которое не несло за собой ничего великого и грандиозного? Что если осознание скорой гибели не подтолкнуло бы людей к переосмыслению своих поступков и мыслей, а привело бы лишь к предсмертной агонии дикой, в которой они дали бы полную свободу тем демонам, что обитают в их сердцах?
— Ты готов? — Перебивает мои тяжкие думы её голос.
— Да-да, конечно. — Говорю я, поспешно одевая тёплую зимнюю одежду.
— Не затягивай, давай. Приедем как можно быстрее, и ты будешь лечиться. Вообще тебе сейчас не желательно было бы ехать на метро. Но другого варианта нет.
— Можно вызвать такси, точно! Да, такси. Давай вызовем такси. Я оплачу. — Торопливо, кашляя, говорю я.
— У тебя денег нет, как ты оплатишь? В общем не задерживайся.
Я так и не понял, в чём причина того, что она отклонила мою идею. Но, чувствуя себя немного лучше, понял, что ехать на метро гораздо удобнее и быстрее, чем стоять в многокилометровых пробках, минуя центр города. Так уже через пятнадцать минут мы были на станции, светлой, полупустой. И так тепло... Хорошо, что час пик уже миновал. Мы садимся в конце вагона, третьего с конца и отправляемся в путь. Держу её руку и начинаю понимать, что шум поезда, мчащегося в тоннеле, и его методичные покачивания начинают клонить меня в сон. И вот в один момент начинаю понимать, что не слышу уже ни объявления станций, ни даже шума убаюкивающего, который, казалось бы, должен быть для меня уже невыносим.
Ты же знаешь? Да? Мне снилось это, снилось, как мы вдвоём куда-то едем. И я был так рад, всей душой я благодарил высшие силы за твоё спасение. А теперь этот сон стал явью. Так молю же, не уходи сейчас. Будь со мной до конца. Я уже не верю ни чему тому, что видел ранее. Я уже так устал, я болен, болен тобой, болен теми муками, что высасывали из меня жизненные силы. И я винил тебя. Зачем? Почему? Я осуждал тебя от неведения, от злости, ярости слепой. Почему я оказался одним из тех, с кем всей душою, искренне хотел бороться, убивая в них семена разрушения?

Медленно глаза смыкаются, и на смену тусклому свету вагона приходит уже привычная мне тьма, застлавшая мой взор. И вижу я сон... Нет, не видение отчётливое и от этого столь тяжёлое, а сон, смутный, неразборчивый, в котором всё так, как и во время моего сна предыдущего. Поезд едет сквозь океан бурлящий, а рядом со мною ты. Так давай же, молю, не заканчивайся так, как я не желаю, не заканчивайся... Не уходи, стой! А ты и не думаешь уходить, ты смотришь мне прямо в глаза, давая понять, что всё страшное уже позади, но впереди ждёт нечто ещё более тяжёлое и при этом необходимое — расплата за содеянное. И я не боюсь, я понимаю, что, возможно, тогда ещё ты была не готова последовать за мной туда, где суждено будет мне провести, вероятно, многие годы, а быть может, всю свою оставшуюся жизнь. Тогда ты пребывала в неведении, наверное, даже допуская мысль о моей гибели. Но сейчас, когда ты рядом, в тебе нет сомнений и неуверенности. И ты хочешь меня спасти, но где-то в глубине души понимаешь, что нет пути назад, что я достоин того, что меня ждёт, что я сам выбрал себе такой путь. Пусть кому-то может это показаться диким, безрассудным, но я принял решение. Окончательное и бесповоротное.

Сейчас я планирую некоторое время побыть у тебя, но, не скрываясь, отнюдь. Ведь тогда, когда силы вновь прибудут, когда перестану мучиться от страшного кашля, тогда и пойду я туда, где меня ждут. Я представляю, что они говорят обо мне, догадываюсь. Они же знают меня: видели на камерах видеонаблюдения около дома Григория и жуткого коттеджного участка, который я видел в образе замка огромного, слышали про меня из рассказов бывших приверженцев страшной секты, которая, скорее всего и не являлась таковой. Эх, что рождает воспалённый ум... На какие страшные ошибки он способен.

А ты всё также сидишь и смотришь, не отрывая глаз. Смотришь на меня, добро и ласково улыбаясь. И, видя это, начинаю постепенно умирать, понимая, что, даже обретя тебя вновь, мне не суждено разделить с тобой радости и печали совместной жизни. И знаешь, просто будь счастлива, молю тебя. Скорбь пробирает меня от осознания той радости, о том рае, что упустил я, променяв его на заблуждение, ценою которого была утопия недостижимая и непознаваемая. Утопия, которой и не суждено было осуществиться. Ведь изначально я принял неверное решение творить рай, подготовив людей к самому великому в их жизни перехожу. Но теперь я понял, что это было ошибкой. И эта ошибка толкнула меня на деяния против человечности — той странной и противоречивой натуры, которая гармонично вмещает в себя уйму различного рода энергетик, приобретая удивительный симбиоз борьбы. Да как я посмел изначально лишить их всех возможностей созидать в себе рай? Как мог принять решение лишить их основного смысла существования, видя лишь конечный результат, минуя тернистый путь? Ведь не готовы ещё люди, нет! И будут ли готовы когда-нибудь? Может и не стоило всё это усилий моих и их страданий... Ведь, будучи слабыми, они теперь страдают и мучаются, как и мучаюсь я, осознавая разрушительную силу своих деяний, посеявшую лишь горе. И проклинаю я тот день, когда встал на путь страшного разрушения, в котором, отвергая очевидное, я искал то, чего не было на самом деле.

Понимаю, что, приняв те мысли неприятные о возможном грустном конце всего человечества, навлёк я только на себя муки кошмарные. Хотел помочь, но навредил, хотел дарить любовь, а подарил лишь боль, смерти подобную. Потому что… Что же будет с моими милыми, несчастными, невиновными пленниками, без вины виноватыми? Смогут ли они вернуться к обычной жизни, или станут на всю свою оставшуюся жизнь мёртвыми, аморфными, не имеющими ни эмоций, ни свежих чувств? Простите меня, простите... И ты даёшь мне понять, что вот уже всё позади и не стоит более тревожить себя. Но не даёт мне покоя и тот факт, что попросту не могу я находиться в пространстве замкнутом, окружённый толпами людей. Я слышу их крики с мольбами о помощи, слышу их язвительные и страшные мысли, желания запретные. И их злоба, льющаяся на меня, прожигающая мою душу своей страшной кислотой. Вижу тех, кто жаждет лишь зла и тех, кто творит зло, думая исключительно о добре. Такое до боли знакомое чувство, тяжкое чувство, в котором я сейчас нахожу себя.

Прихожу в чувства от сильных толчков в бок острым локтем и её слов о том, что нам пора выходить. Я быстро встаю, протирая глаза, зевая. Мы проталкиваемся мимо толпы людей, что уже плотно заполняют всё пространство вагона. Им не нравится, что мы протискиваемся мимо них, не нравится, что мы побеспокоили их покой. Но они скрывают весь свой негатив, ошибочно полагая, что могут его скрыть абсолютно ото всех. С трудом мы выходим из вагона в самый последний момент. Уже около самого выхода я случайно наступаю кому-то на ногу и выхожу наружу вслед за Юлей. Тут же двери за нами захлопываются.
— Как ты себя чувствуешь? Поспал? — Заботливо спрашивает она громко, так, чтобы её было слышно за шумом прибывающего на противоположенную часть платформы поезда.
— Подремал немного. Что-то снилось опять.
— У меня тебе должно быть лучше. Я давно тебе говорила, что твоё состояние может быть из-за того, что не жалеешь ты себя совсем: работа — дом, дом — работа. Ну как так можно...
— Думаешь, мне просто надо отвлечься от всего?
— Думаю... что да.

Я беру её за руку, и мы направляемся к переходу на другую ветку метро. И так хочется покинуть это место. Ещё тогда, когда я был совсем маленьким, метро не было столь грандиозным и масштабным. Зато сейчас, в годы массовых застроек и перенаселённости, метро связывает не только части одного города, но также является междугородним, образуя причудливую паутину из множества туннелей, которые соединяют собой самые отдалённые уголки населённых пунктов. И сейчас метро простирается на многие километры за пределами города, соединяя дальние населённые пункты чередой серых туннелей и станций, освещённых тусклым светом.
— А ты хотел ехать на такси... — Говорит она мне.
— По прежнему тяжело мне это всё. Эти шумы и люди... — они давят на меня, по-прежнему. Радует лишь то, что моё восприятие уже не столь яркое, иначе бы я просто сошёл с ума окончательно, потеряв рассудок.
— Эх... Ты всегда был... Хм... социофобом что ли. Скопления людей не нравятся, звуки громкие не нравятся, города не нравятся, ведь они содержат в огромных количествах и первое и второе. Ты должен как-то привыкнуть, приспособиться. Как то же ты работал раньше, причём, вроде бы и неплохо работал.

Я промолчал. Ничего не ответил. Моя работа — она уже в прошлом. Я вдоволь обманывал, вдоволь лгал и лицемерил. И теперь это не может более быть частью меня. Нет. Но неожиданно мысль одна прерывает мои рассуждения:
— Слушай, я тут подумал кое о чём. Но тебе не захочется об этом говорить.
— Ну говори уж, коль начал. После всего того, что мы пережили, не думаю, что что-то может меня сильно огорчить.
— Знаешь, я до сих пор не понимаю, каким образом они следовали за мной. Мог ли я каким-либо образом влиять на них ментально, или всё куда проще?
— Думаешь, что у тебя есть определённые способности убеждения? — Да, определённо, думаю, что ты прав в этом.
— Серьёзно так думаешь? — Перебиваю я.
— Конечно! Как то же ты убедил меня помогать тебе и не отказаться от тебя даже тогда, когда друга я бы уже плюнула на всё это, опасаясь за себя.
— Я серьёзно... Каким-то же образом они пошли за мной. Или я принуждал их... Но только как, насильственно?
— Вот серьёзно, тебе ни всё ли равно? Ничего уже не вернуть, всё случилось так, как случилось. Радуйся, что не всё так плохо, как могло быть.

 

Перейдя по длинному пешеходному переходу, мы вновь стоим на платформе и ждём поезд.
— Стой! Аккуратнее. Подальше отойди. — Хватает она меня за руку и оттягивает назад, когда я начинаю медленно, покачиваясь, клониться в сторону края платформы.
— Сейчас ещё поспишь, а потом у меня. Всё будет хорошо. Чёрт! У тебя снова поднялась температура. — Прикладывает она свою холодную руку к моему лбу.
— Да? Странно. Я даже и не чувствую уже: озноба нет, жар тоже почти не ощущаю. Всё, значит, что уже поправляюсь. — Прикрывая рот ладонью, кашляя, говорю я.

С диким гнетущим рёвом поезд, битком набитый людьми пребывает на платформу, останавливаясь со скрипом.
— А куда он идёт? — Спрашиваю я.
— Не знаю, куда-то далеко, минуя северо- запад города, уходит на многие километры в пригород.

— И ты никогда туда не ездила, не была там?
— Наверно странно, но в мире, стоящем на пороге голода и загнивания, где миллиарды людей пользуются метро каждый день, ещё многие миллиарды его не используют наверно принципиально. Везде же такая рутина, зачем мне ехать туда, куда ведёт эта ветка метро?
— Интерес... Хотя ты права. — Говорю я, протискиваясь в битком забитый вагон.
Ещё девять станций и мы на месте. Другой конец города, казалось бы, другая жизнь. Жизнь, которая везде одинакова, словно две капли воды похожая на быт людей где-то ещё. Двери закрываются, следующая станция... Наверно придётся спать стоя. Благо, в такой толкучке это не составит большой проблемы. Мы стоим около самой двери, прижатые к стеклу. Поезд отправляется. Смотрю на людей и всё никак не могу понять, почему все они такие серые, мрачные... Неужели яркие краски жизни покинули их навеки? Неужели они должны увидеть всю ту истину ужасающую, пусть даже лживую, для того, чтобы осознать тот рай, в котором они живут? А если они так же, как и я увидят в ужасе правду, узрят свет во тьме с надеждой на то, что попросту не могут видеть истину, а по прозрению поймут, что заблуждались так сильно? Что тогда?
— Ты о чём опять задумался? Стоишь такой отрешённый. — Громко говорит мне Юля в ухо.
Я же киваю головой, облокотившись на серую холодную дверь.
Всё тут серое, такое мрачное. И с радостью бы я ушёл жить за пределы города подальше от других небольших городков, посёлков — всей этой тяжёлой цивилизации. Но в этом я был полностью уверен до сегодняшнего дня. Ведь я понял уже, что от добра, добра не ищут, и что в погоне за утопией можно постичь как гармонию, так и горе. Ставки слишком высоки.

Помню, что ещё давно, когда я был совсем маленьким, метро не было столь распространено как сейчас. И люди были вынуждены многие часы своей жизни убивать в многокилометровых пробках. Когда же все услышали новость о глобальном расширении метро, сразу поднялась воодушевлённая волна, сметающая весь накопившийся за многие годы негатив. Но шли месяцы, годы, и проект, цель которого была благая, начал приносить для кого-то столь неожиданные, а для кого-то ожидаемые дьявольские плоды. Резко возросла и без того высокая преступность, система безопасности, не рассчитанная на огромную протяжённость подземных дорог, часто ломалась, или многочисленные комплектующие попросту были непригодны к работе, будучи нередко бракованы уже на производстве. А о многомиллиардных затратах и говорить не приходится. Ведь все прекрасно понимали, что новый амбициозный проект поддержали именно те, кто имел большие возможности нажиться, сэкономив на комплектующих и материалах, при этом забрав себе немалую часть денежных средств. Вот... Именно до таких я так и хотел добраться, а теперь вынужден пользоваться тем, что я всегда так сильно ненавидел. Пользоваться тем, что они создали, создали руками других, преследуя лишь собственные корыстные интересы.

И дальше начался весь этот кошмар: постоянные сбои в работе, часто не столь критичные, но изрядно утомляющие, странные явления в недрах подземки, которые многие доверчивые люди сразу же начали объяснять проделками потусторонних сил, целью которых является уничтожение человечества. Можно не воспринимать эти заявления всерьёз, можно считать их безумным бредом глупцов, но факт остаётся фактом — в нескончаемых лабиринтах метро день за днём пропадали люди. И не было оповещения в СМИ, а была лишь общая истерия, копившаяся, словно снежный ком день ото дня, переросшая в настоящий психоз. Именно тогда люди и начали во всём обвинять вышестоящие власти, не понимая, что часть вины есть и на них самих. И если этому миру не суждено умереть от рук загробных судей, то уже скоро он погибнет без посторонней помощи, не справившись с тем, что взвалил на свои хрупкие плечи, задохнувшись нескончаемым смогом и гарью.

И теперь каждый, вот уже многие и многие годы, заходя сюда, понимает, что может более не вернуться. Но желание сэкономить драгоценные часы берёт над многими верх. И при этом страх парализовал большое количество людей, начал толкать их на страшные поступки, которые всё это время теплились в них. Видимо, тот технологический прогресс, что даёт нам силы и могущество, к тому же и делает нас слабея. Делает нас неспособными бороться и сопротивляться тяготам и невзгодам. Ибо прогресс этот не есть духовный, а есть он лишь в потребление безграничном и страшном духовном разврате. Но всё то, что происходит, существует, несмотря на свою реальность, по большей части лишь в виде городских легенд. И кто знает, есть ли правда в домыслах моих? Если ли также она и в словах, кажущихся пустыми? И вообще, могут ли слова, брошенные, казалось бы, невзначай, несерьёзно, перевернуть привычный распорядок жизни, став отправной точкой для страшных перемен?

А затем у меня получилось на некоторое время блокировать мысли тяжкие и немного отдохнуть. Где-то спустя минут пятьдесят мы были уже у неё дома. Небольшая двухкомнатная квартира на окраине города в сером ветхом четырёхэтажном доме. Мы долго шли от метро, минуя лесной массив и старую, находящуюся в аварийном состоянии железную дорогу. Её дом находится на самом краю города, с одной стороны гранича с железной дорогой и лесом, а с другой с большим химическим заводом, что отравляет всё вокруг. Огромный промышленный район, являющийся вторым по величине в городе, вмещает в себя всего несколько небольших жилых домов, оставшихся ещё с тех времён, когда эта местность была благоустроена и пригодна для жизни. Огромные толстые высокие трубы виднеются за деревьями и множественными, заселёнными нищими гаражами, тех людей, что уже очень давно тут не живут. И Юля давно хотела переехать, но куда? Где может она приобрести жильё, имея такую небольшую зарплату?

Поговорив с ней, я узнал о том, что несколько дней назад её мать переехала к родственникам за город, повинуясь просьбе безутешной дочери.

И вот, сидя на кухне квартиры, что находится на втором этаже, я пью горячий чай с лимоном, а она просто сидит рядом со мной.

— Слушай, Серёж… Мне нужно тебе сказать кое- что очень важное. Прости, я не могла сказать ранее. — Неуверенно, глубоко вздохнув, говорит она.

— Что- то серьёзное случилось? Ты выглядишь крайне чем-то озабоченной. — С волнением спрашиваю я.

— Понимаешь, тот случай... я даже не знаю, как сказать тебе правильно. Говоря о нём, я сказала, что тогда я дала тебе время всё обдумать и прийти в норму. Но и мне нужно было обдумать кое- что. Нет, это не то, о чём наверно ты подумал. Ты тут не при чём.

— Я не понимаю, о чём ты говоришь. Не плачь, стой, не убивай сейчас себя и меня. Я не могу видеть, как ты плачешь, молю тебя. И судьбу всегда можно изменить, так что всё будет хорошо, чтобы там не было. — Говорю я, прижимая её к своей усталой груди.

— Нет, не будет. Я и тогда не могла тебе сказать хотя бы потому, что и не знала ещё точно. И к тому же мне, честно говоря, иногда становилось страшно за себя, видя твои страшные потуги. Знаешь…

— Ты понимаешь, как я не люблю, когда мне что-то недоговаривают. Говори прямо.

— Серёж, блин, ты такой недогадливый. Дело в том, что у неё нашли что-то очень плохое. Что-то в лёгких, я не знаю что это такое. Какой-то патоген, или вирус, не знаю. Говорят, что с ним ещё можно прожить некоторое время, но придётся постоянно проходить курсы лечения. Говорят, что патоген очень быстро разрушает головной мозг, при этом, не убивая его полностью, а как бы делая человека никем, ничем, не человеком вовсе. Вроде всё слышишь, видишь, чувствуешь, а сказать не можешь, не можешь сделать. Говорят, что плохо он ещё изучен. Да, с ним можно жить, но вот только разве можно назвать это жизнью? И я не хочу, чтобы тоже случилось и с тобой, с нами…. Поэтому, когда ты вылечишься, тебе нужно будет покинуть этот дом. Ведь нормальные люди тут уже не живут, они не могут тут жить. И я знаю, что скоро эта смертоносная атмосфера распространится по всему городу, и дальше и дальше. Но мне негде больше жить. И… уже так поздно. Я так устала пребывать в этом мире сплошного зла. Ведь наша планета словно отторгает нас, убивает. А к тебе обратно больше нельзя. Там ты ещё в большей опасности, в особенности сейчас, когда ты болен. — Грустно произносит она, принимая страшное наказание для себя и своей семьи.

— Что ты такое вообще говоришь? Наша планета, природа — она не может быть злом. Она непостижима, опасна для тех, кто слеп, она не понята нами, но нет, она не зло. Она всего лишь хочет избавиться от смертоносных паразитов. И мы сами скорее уничтожим себя, прежде чем это сделает наша планета или судьи всевышние. Ты посмотри, во что мы превратили свой дом...

— Ну, ты пойми меня, я не могу так больше. Но тут ещё некоторое время можно прожить: я буквально несколько дней назад поставила новые воздушные фильтры. Но не знаю, на сколько их хватит. Ненадолго наверно, но хоть что-то. Какое-то время мы сможет прожить в безопасности, а вот она уже нет... Как я посмела? Это я виновата в этом! Я! Я не относилась к ней со всей искренней любовью, я лгала ей, обманывала — и всё это лишь для того, чтобы казаться перед ней ангелом. Так… давай ты сейчас позвонишь родителям своим, срочно. Я когда-то упустила свой шанс быть рядом с матерью, и поэтому не хочу, чтобы у тебя всё закончилось также грустно и печально. Я… я до сих пор не могу поверить во всё это. — Чуть слышно, протирая заплаканные глаза, говорит мне тот человек, который за всю жизнь уже так сильно устал примерять маску сильной и независимой женщины.

— Я свяжусь с ними, обязательно. Но не так быстро… Мы то и не живём уже как долго вместе. Словно чужие люди уже друг другу. Знаешь, я даже и удивлён немного, что они так сильно переживали моё исчезновение.

— Пообещай мне, пожалуйста. Обещаешь?

— Обещаю. И ты понимаешь, что это значит! Я слов на ветер не бросаю.

— Я знаю, я верю в тебя. Пошли за мной, нужно посмотреть кое- что. — Говорит она, встав из-за стола и направившись в комнату, в которой стоит компьютер.

И я направляюсь за ней. Её квартира в точности отражает всю ту скорбь и горе её личное, как и горе всего нашего мира: пыльные и потрескавшиеся книжные полки, в которых нет ни единой книги. Такая же старая мебель, которой уже наверно не один десяток лет и множество ковров как лежащих на полу, так и висящих повсюду на стенах. Ковров, что копят пыль и источают неприятный кисловатый запах.

И она показала мне всё в мельчайших подробностях, открыв передо мною загадку, над которой я уже имел дело биться, но всё безуспешно. Как было написано на многих сайтах, все те люди, которые шли за мной, были знакомы друг с другом в той или иной степени. И это значит, что Игорь тогда правильно меня предупредил о том, что все страшные ужасы хитро сплетены воедино и имеют под собой общую основу. Женщина, имя которой Евгения, приходилась близкой родственницей Алексею и была похожа с ним в своих деяниях, которые, я неотчётливо видел ещё в первый свой день страшного похода. А Антон и Николай когда-то, судя по записям, получили площадь в том загородном доме лишь благодаря тому, что к этому приложил свою руку Алексей, знакомый с Антоном ещё с конца школы. Будучи крупным бизнесменом, пусть и таким изуверским и отталкивающим, он всё же сумел сделать крупное состояние на тех, кто так доверился ему. Но он никогда не звал туда ни Антона, ни его сына, ни, ныне покойную жену несчастного мужчины, не желая им зла, или просто не видя в них слабину, зацепившись за которую, их души можно было бы навеки поработить.

— Вот- вот, смотри. — Говорит мне Юля. — Они, как оказывается, всё же как-то показали то место, где всё это происходило и… так, два трупа найдены в подвале. Я не верю! Нет! Нет! Уйди от меня! Уходи!

— Они задохнулись там, погибли в страшных нечеловеческих муках. — Ошарашено произношу я.

— Тебе ещё нужны ответы? Что тебе ещё нужно? Вот, смотри, пишут, что везде были только одни отпечатки пальцев — твои! И всё, никого кроме тебя. Тебя опознали, пробили по базе данных. Всё, конец. Это конец. Они и сюда придут, найдут же… Нам не спрятаться. Уходи от меня!

— И это происходит каждый день в этом чёртовом мире, что проклят до конца своего жалкого существования. Они ничего не делали с теми, кто был им близок, осознавая тот ад, что творится в их душах, но они словно делают вид что работают, используя первый подвернувшийся случай, или действительно желая устранить того, кто повинен в смерти «своих людей». — Говорю я, удаляясь в сторону выхода.

— Так! Стой! Стой, говорю! Если всё случилось именно таким образом со мной, с нами, то так и суждено. Я пойду за тобой, куда бы ты ни направился, и точка. Но даже и не думай сдаваться, не делай мне больно снова.

— Я должен это сделать. Или ты хочешь, чтобы я до конца своих дней существовал с этим? Существовал с ощущением того, что я бегу от справедливости, свершив столько боли и ужаса, пусть даже неосознанно. Раньше я думал, что, увидев неизбежность, люди поменяются. Но они бы не смогли, они бы стали только страшнее и начали бы перед смертью своей земной свершать лишь дикие и чудовищные грехи, насыщаясь вдоволь тем, что они так сильно любят. И пусть я и не буду с тобой постоянно рядом, но зато я буду знать, что с тобой всё хорошо. А если я ненароком погублю ещё кого-то, если я сделаю больно тебе? Что тогда…

— Ты уже сделал мне больно. Дальше не старайся. — Перебивает она меня, расплакавшись.

— Сейчас я еду к маме, буду вечером. А ты, если ценишь мои чувства к тебе, если ценишь мои чувства к матери, если твои слова и признания хоть что-то значат — ты останешься тут и дождёшься меня. Дождись, прошу… — Умоляет она.

И дальше, не сказав ни единого слова, она начала собираться. А я сел на диван и начал думать. Думать о том, что я, погибая уже долгие ночи в безумии, могу погибнуть окончательно в безумии неверного решения, которое уже не будет являться откровением сумасшедшего в сумасшедшем мире, а будет исповедью психопата и параноика в мире, что, возможно, так далёк от нескончаемого и беспросветного ада. И… Кем же тогда является сумасшедший в мире диком и ужасном? Является ли он добрым миссией, таким чуждым всему здешнему, или ещё большим извергом, который не ведает что творит?

Как могу я отказаться от того, к чему шёл всё это время? Как могу я бросить свою мечту, что подобна фениксу, возродилась из пепла передо мной? Как я должен поступить? Или действительно мне стоит оставить свою идею о том, чтобы сдаться? Ведь там, на небесах меня будет ожидать страшный суд, который, в отличие от суда людского, действительно имеет право принимать решения относительно наказания, ведь делает он это объективно и честно. А люди вечно осуждают и обвиняют всех подряд, часто безосновательно, часто невиновных, они постоянно играют в игру, стараясь таким образом заглушить свою гниль, выдав желаемое за действительное. Мы же сами ничего не знаем! Так кто дал нам право решать судьбы других тогда, когда мы не может справиться с собственной судьбой?

Но, думая о своём уходе из этого дома, от своей любимой и доброй, я понимаю в первую очередь то, что мой уход будет гарантией того, что с ней ничего не случиться. Ведь вдруг неведомая потусторонняя сила вновь откроет передо мной свои двери, такие тяжкие и страшные, что уже не в силах я буду их преодолеть. Я же могу ненароком, вновь сойдя с ума, сделать тебе больно. Каково мне будет, если я пойму, что являюсь виновным в страшном деянии против тебя, близких тебе людей и близких своих? И поэтому я должен обезопасить тебя, родителей и друзей от своего проклятия.

— Я буду не поздно. До встречи. Покушай что-нибудь, у меня дома есть немного еды. — Сказала она мне из прихожей, уже покидая квартиру.

И вот она ушла, а мысль о том, чтобы бросить свой рай и принять достойно то, чего заслужил, никак не уходят из моей головы. И так мне больно понимать, что Игорь во многом обманул меня, ничему не научив. Помню, как он мне сказал о том, что я обязательно встречу того мужчину, которому я так хотел помочь. И где сейчас этот мужчина? Кто он? Мы же могли помочь ему. Хотя… понимая, что моя миссия оказалась фатальной для двух людей, думаю, что и к лучшему то, что мы так и не встретились. А я чувствовал, что он хочет мне что-то сказать. Чувствовал, что он просит меня о помощи, видя во мне дар божественный. Может он является ещё одним избранным, одним из тех, чьё присутствие я так и не смог прочувствовать? Вдруг он хотел меня предупредить о том, что стою я на распутье, рискуя выбрать неверное решение проблем. А я поверил тому, кого лучше бы и не встречал. И можно ли считать его повинным в том, что произошло? — Отчасти. Но большая вина, несомненно, лежит именно на мне. Ведь я был так слеп и глуп, что я не смог поменять такой обманчивый поток мыслей, повинуясь напутствию ложному. И я не виню его, понимая, что в этом было мне испытание, которое я с треском провалил, за что и должен ответить как тут, так и после смерти в этом мире. Но… какой уже смысл во всём этом? Это закончилось, оставив после себя лишь смерть и горе. «И выход порой может быть самый жестокий и неожиданный». Да... теперь я полностью понимаю значение своих же слов, сказанных мною ещё в первый день начала моей рукописи. Той рукописи, что уже словно и не хочет продолжаться далее, лишившись смысла, потеряв душу от того, что всё то, что в ней находится, есть лишь большая и страшная лож. И нет во мне более той энергии и порыва, что толкал меня творить даже тогда, когда я был полностью обессилен и раздавлен. Ведь я понимаю, что моё откровение может показаться многим лишь бредом, не имеющим под собой никакой доказательной базы. А я же так надеялся, что те, кому суждено остаться, прочтут и поймут все те тяготы, что прошёл я и мои пленные. А теперь... а теперь я просто покажу это им для того, чтобы они… не знаю для чего. Наверно просто так.

Спустя несколько часов я оделся и вышел на улицу во мрак зимнего вечера промозглого и обжигающего своим холодом. Лёгкий снег сыпет с неба. Уходя, я оставил тебе записку о том, куда направляюсь и каковы мои намерения:

«Я не злюсь на тебя, я полностью тебе благодарен за всё. Я понимаю, что тебе сейчас нужна помощь, и я буду молить Господа о том, чтобы с твоей мамой всё было хорошо, чтобы она поправилась. Пойми, что не хочу я горя тебе ещё большего. И поэтому, я ухожу, понимая, что твои опасения за себя в тот раз были верными. Я тебя понимаю. Не хочу тебе смерти, не хочу смерти твоим и своим близким, поэтому и ухожу принять наказание и понести свой крест тяжкий до конца своих дней. Навеки твой».

Через несколько минут я был уже у них. Тут я смогу закончить всё то, что начал последним и, возможно, единственным верным решением. И я ни сколько не боюсь того, что меня ждёт тут. Ведь нет на Земле того места, что было бы страшнее невыносимых образов с того света. Нет места прекраснее, чем наша планета, спасти которую мы все сможем, если немного постараемся себя изменить. Чтобы там не про







Дата добавления: 2015-10-01; просмотров: 342. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...

Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...

Важнейшие способы обработки и анализа рядов динамики Не во всех случаях эмпирические данные рядов динамики позволяют определить тенденцию изменения явления во времени...

Виды нарушений опорно-двигательного аппарата у детей В общеупотребительном значении нарушение опорно-двигательного аппарата (ОДА) идентифицируется с нарушениями двигательных функций и определенными органическими поражениями (дефектами)...

Особенности массовой коммуникации Развитие средств связи и информации привело к возникновению явления массовой коммуникации...

Тема: Изучение приспособленности организмов к среде обитания Цель:выяснить механизм образования приспособлений к среде обитания и их относительный характер, сделать вывод о том, что приспособленность – результат действия естественного отбора...

Йодометрия. Характеристика метода Метод йодометрии основан на ОВ-реакциях, связанных с превращением I2 в ионы I- и обратно...

Броматометрия и бромометрия Броматометрический метод основан на окислении вос­становителей броматом калия в кислой среде...

Метод Фольгарда (роданометрия или тиоцианатометрия) Метод Фольгарда основан на применении в качестве осадителя титрованного раствора, содержащего роданид-ионы SCN...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.01 сек.) русская версия | украинская версия