ГОДОВЩИНА
Гена милостиво согласился оценить меня как летчика. Мы с ним прокувыркались в воздухе больше часа. Наша «Сесна» ревела на выходе из пике, зависала с заглушенным мотором в «колоколе», юлой вертелась в каскаде «бочек». От перегрузок темнело в глазах, пот не только пропитал рубашку и летный костюм, но даже тяжелыми каплями метался по кабине. За хороший полет пилот худеет на несколько килограммов. Наш полет был не просто хорошим, а еще и затяжным. Потерпев немного мои ученические выкрутасы, Гена решил вспомнить молодость – он один из немногих летчиков, которые могут долго держать перегрузки. На вводе в петлю и на виражах я терял сознание и приходил в себя лишь через несколько секунд. Такие полеты – какой-то особенный мужской мазохизм. Но как приятно после них сознавать, что ты все преодолел и смог вернуться на землю! Бедолага Экзюпери говаривал: «Человек в воздухе лучше человека на земле!» От летчиков просто веет мужественной чистотой и могучей романтикой. Летчики – это сердце нации. А тех охламонов в Кремле и окрестностях, которые относятся к этому сердцу как к аппендиксу, я бы просто расстреливал в Александровском саду из мелкокалиберной винтовки – чтобы дольше мучились. Летчики-испытатели – это спрессованный в одном элитном коллективе генофонд нации. Их собирают, точнее собирали, штучно по всей нашей необъятной державе. Пестовали, как скрипачей. Жаль, что добрая половина из них встречает свое сорокалетие на геройском кладбище в Жуковском под памятниками с пропеллерами. Я ведь тоже после школы хотел поступать в летное училище! Не прошел медкомиссию… «Ладно, – сказал я судьбе,– объедем по кривой!» И поступил в авиационно-технологический. Но тут все как раз посыпалось – и пламенный мотор советской авиации заклинило… «А вот и хрен тебе мелко порубленный! – сказал я все той же судьбе. – Врешь – не возьмешь!» И пошел в авиационный бизнес, который не менее опасен, чем испытательный полет. Но это не риск жучилы, готового просадить в Лас-Вегасе в рулетку бабки, нажитые на крови отстреленных партнеров и соплях обобранных советских лохов. Это другое! Когда я получил свой первый кредит на развитие малой авиации, умные люди мне говорили: «Павлик, ты добрался до своей сосиски. Утащи ее в какое-нибудь тихое место и грызи впотай. Еще и внукам хватит!» Но я выбрал небо. Понимаешь ты, писателишко, небо! Я строю свою Вавилонскую башню и не виноват в том, что в наше время кирпичи кладут не на цемент, не на раствор, а на дерьмо и кровь. На кровь и дерьмо! Я это время не выбирал – оно прыгнуло мне на загривок. Нет, не прыгнуло… Век-шакал… Он, мерзко воя, бродит вокруг и сужает круги. И теперь или я его, или он меня. Понимаешь? Вот и таскаю с собой повсюду Толика с пистолетом. Надо пережить, перехитрить… Когда-нибудь кровь с дерьмом затвердеют – и тогда уже мою башню не своротишь. И тогда козлы-потомки будут еще долго разгадывать секрет неколебимости этого вечного раствора!
– Хороший монолог? – Павел Николаевич допил донское игристое и посмотрел на часы. Поезд уже въезжал в новый день, и утренний свет, словно вода с лимонным соком, смешивался, с желтым светом ночников. – Неплохой, – уклончиво ответил я. – Обязательно вставь в повесть! – Не стоит… – Почему это? – Неправдоподобно. «Новый русский» не может произнести такой монолог. По определению… – Но я ведь произнес! – опешил он. – Не надо путать литературу с жизнью. В прозе главное – логика характера… А тут нате вам – Экзюпери… Думаю, не стоит вставлять. – А ты не думай. Музыку, знаешь, кто заказывает? – Ну, если ты так ставишь вопрос… – Именно так. На чем я остановился? – На затяжном полете.
…Приземлившись, мы с Генкой, прежде чем порулить в отель на арендованном «фордике», зашли к толстому, как бочка, Брайену, хозяину аэроклуба, и расплатились. Брайен когда-то был асом, но потом на нервной почве у него что-то случилось с обменом веществ – и его разнесло. Он обещал мне организовать прыжки с парашютом, и я на своем неандертальском английском поинтересовался, как обстоят с этим дела. Брайен стал подробно объяснять. Но гораздо больше информации мне удалось почерпнуть из его мимики и жестов, чем из рычащей скороговорки. Впрочем, я и сам уже знал, что прыгнуть в Штатах с парашютом не так-то просто. Во-первых, у нас с Катькой не было специальной страховки. Они же там, прежде чем на унитаз сесть, страхуются на всякий случай! Во-вторых, в Америке очень трудно отыскать удобное и безопасное место, особенно на Южном побережье, где сетка воздушных эшелонов и коридоров на карте выглядит как густая, почти без просветов паутина. Кроме тысяч магистральных лайнеров, американское небо наполняют миллионы частных самолетиков. Тарахтя пропеллерами, они несут своих хозяев на уик-энды, деловые встречи, к любовницам в соседние городишки, на рыбалку, а то и просто на работу и обратно. Иногда они падают. Помнишь соплячку Саманту Смит, которая написала письма про мир-дружбу Рейгану и Андропову? Вот, разбилась вместе с отцом. Но все равно летают, как пеликаны. – Impossible! – закончил объяснения Брайен. – Double price! – пообещал я. – О. К! – кивнул хитрый американский боров. Мы с Геной сели в «фордик» и порулили к отелю. По сторонам тянулись аккуратные домики, такие на вид хрупкие, что казалось, целую улицу можно было снести вместе с пыльными пальмами одним броском городошной биты. – Очень хочешь прыгнуть именно в Америке? – спросил после долгого молчания Гена. – Очень! – С Катериной? – Ага! – Ну-ну! – кивнул он с пониманием. – А ты с Оленькой не хочешь? – Нет… – вздохнул Аристов. После неудачного катапультирования во время тренировочного полета Аристову пришлось перейти на преподавательскую работу. Его межпозвоночные диски, должно быть, напоминают теперь расплющенные пятаки, которые в детстве мы бросали на трамвайные рельсы. Врачи так и сказали: «Можете, конечно, Геннадий Сергеевич, прыгать, но сначала купите себе инвалидную коляску!» Так что на боль в спине он Галине Дорофеевне не зря жаловался. Когда мы подъезжали к отелю, Гена глянул вверх и насторожился: – Что-то мне эти морды совсем не нравятся! Из окон наших номеров нам призывно махал руками весь отряд спасателей. Едва мы переступили порог, самые худшие подозрения подтвердились. Дверь между люксами была распахнута – и на всем шестикомнатном пространстве буйствовала полномасштабная отечественная пьянка. – Это я догадалась! – радостно сообщила Оленька.– Я взяла ключ у портье… – Ну и дура! – похвалил Гена. Номера были похожи на раздевалку сборной по футболу, одержавшей сокрушительную победу: одежда валялась вперемежку с пустыми бутылками. Двое спасателей спали беспробудным сном. Кто-то ревел под гитару: Первым делом мы испортим самолеты! Ну а девушек? А девушек потом! Несколько мужиков азартно листали Оленькину книжку про бинарные оппозиции. Они играли. Суть игры заключалась в том, чтобы загадать номер страницы, строку и слово. Проигравший становился в жертвенную позу и получал ровно столько сокрушительных пинков, на сколько букв его слово оказывалось короче того, что загадал победитель. – Но она сказала, у тебя праздник! – зашептала готовая расплакаться Оленька. – Какой, к чертям, праздник! – Кто сказала? – поинтересовался я. – Ка-атя… – Ясно. В этот момент появилась одетая в одну длинную майку Катерина. Она сидела верхом на Коляныче, напоминавшем битюга, которому хозяин из озорства вставил золотые лошадиные зубы. – Внимание! – звонко крикнула Катька.– Внимание! Сегодня исполнилось ровно пять лет с того исторического момента, когда величайшему летчику всех времен и народов Геннадию Сергеевичу Аристову было присвоено звание Героя России с вручением золотой звезды и ордена Ленина! Ура!! – Гип-гип-ура! – грянули спасатели так, что чуткие гидролокаторы на военно-морской базе в Гуантанамо определенно зашкалило. – Неужели пять лет? – хмуро удивился Гена, загибая пальцы.– В самом деле… Но «Ленина» тогда уже не вручали… – …С вручением ордена Академика Сахарова восьмой степени! – ничуть не смутилась Катерина. Меня всегда поражало, что в нужный момент она оказывалась обладательницей самой неожиданной информации. – До дна!– Коляныч поднес Гене пивной бокал, до краев наполненный виски. – Я не пью! – отрезал Гена. И это была правда. На днях исполнялся другой юбилей – год с тех пор, как он по настоянию врачей исключил из пищевого рациона все виды и подвиды спиртного. С этим, я думаю, и связан был бурный роман с Оленькой, не укладывавшийся ни в какие его сексуальные навыки и жизненные принципы. – Мужик ты или не мужик? – применил Коляныч совсем уж запрещенный прием. – Ольга, – спросила Катька, поигрывая редкими прядями на голове командира спасателей, – мужик Гена или не мужик? – Я не знаю,– растерялась будущая искусствоведка. Спасатели дружно и обидно захохотали. – Ему нельзя! – попробовал вступиться я. – Мне тоже было нельзя, – сообщил Коляныч. – Я дал врачу сто долларов – теперь можно! – Смешно сказал. – Гена побагровел, вырвал из рук искусителя бокал и выпил одним духом, не поморщившись. – Ура! – завопила Катерина и, взяв у Аристова опустевший бокал, вылила оставшиеся капли на голову Колянычу. Потом она пришпорила розовыми пяточками своего пьяного скакуна, и тот, протяжно заржав, унес ее в соседний номер. – Ну вот что, мужики, – нехорошим голосом начал Гена. Но тут в дверь постучали – и два официанта втащили в номер подносы с дымящимися бифштексами, обсыпанными картофельной струганиной и оливками. – Ваш заказ, мистер Аристофф! – доложил один из них на ломаном русском. Через час, вырвавшись из пьяных объятий спасателей, Гена сорвался вниз и от портье позвонил министру МЧС. Потом он пытался отсидеться в кегельбане, но группа спасателей, возвращаясь из очередного похода в осчастливленный магазинчик с сумками, набитыми бутылками, скрутила его, несмотря на яростное сопротивление, и доставила в номер. Здоровые все-таки парни! – Мужик ты или не мужик? – снова подступил к нему Коляныч, уже породнившийся плечами с теплой Катькиной задницей. – Ура-а герою России! Под утро, изгадив наши номера до неузнаваемости, команда ушла, унося на руках тех, кто не стоял на ногах. Вообще-то я не очень хорошо держу алкогольный удар и поэтому слабо помню окончание юбилейных торжеств, но предполагаю, что Катерина так уехала на Коляныче. Гена же, потерявший за год питейную форму, отрабатывавшуюся десятилетиями, отключился где-то после четвертого доказательства того что он все-таки мужик. В былые времена с ним такого, конечно, не случилось бы. Разумеется, мы проспали все наши полеты. Когда вечером следующего дня Оленька, приговаривая «бедный папочка», похмеляла юбиляра с ложечки, как тяжело больного, а я бессильно лежал в кресле, дверь распахнулась, грохнув о стену, и в номер ворвались разъяренные спасатели. Опухший Коляныч, как перчатку, швырнул в лицо Аристову телеграмму со срочным вызовом в Москву, подписанную министром МЧС. – Мы к тебе… А ты нас… – только и смог вымолвить он. Я едва успел подивиться тому, как непривычно Каляныч смотрится без наездницы на плечах, а нас уже начали бить. Меня схватили за грудки и вырубили первым же ударом, а эмчеэсовцы все-таки не эсэсовцы и лежачих не бьют. Гена же попытался оказать сопротивление – и, несмотря на истошное Оленькино заступничество, получил по полной мордобойной программе. – Ладно, хватит, – приказал Коляныч. – А то он до следующей годовщины не доживет! Спасатели, прихватив недопитые вечор бутылки, удалились. Внизу их уже ждал автобус. И вот, когда Оленька, всхлипывая, обрабатывала специальными жидкостями аристовские синяки, а я рассматривал порванную рубашку, зазвонил телефон. Забыв от пережитого про все инструкции, она схватила трубку: – Алло! Нет, Геннадий Сергеевич подойти не может… Он нездоров. Ничего страшного, просто несчастный случай… Перезвоните позже… Я? Я – Оленька… А вы кто? – Кто это? – взревел Гена, вскакивая и чуя неладное. – Какая-то Галина Дорофеевна! И хотя Галина Дорофеевна даже на сверхзвуковом истребителе могла очутиться в Майами не раньше чем через четыре часа, уже через двадцать минут срочно вызванное такси увозило рыдающую Оленьку в международный аэропорт. А еще минут через сорок появилась Катерина, свежая и невинная, как дуновение бриза. – Боже, что тут случилось? – всплеснула она руками. – Я вызову полицию! – Где ты была?! – заорал я, испепеляя ее одним глазом (второй подзаплыл). – Я? Я летала с Брайеном смотреть место для прыжков… Вы спали, он меня и попросил. А где Оленька? – Это ты сказала им, что Геннадий звонил министру? – Я? Что я, ненормальная! Я только похвасталась, что он живет с ним в одном доме… Я же не думала… – Стерва-а-а! …На следующий день я провожал Гену в аэропорту. На его мужественном лице наклеек было больше, чем на чемодане. Сам я нацепил темные очки. – Спасибо за отдых! – буркнул он. – Извини, что так вышло…– проблеял я, чувствуя, как кредит АЛКО-банка подергивается туманом неизвестности. – Да ладно… Как ты думаешь, почему Галина Дорофеевна не перезвонила? – А почему ты ей не перезвонил? – А что я ей скажу? Не умею я врать… – Тогда скажи, что после конференции тебя уговорили полетать, и при посадке подломилось шасси. По-моему, убедительно… – Ага, и тормозил я мордой по бетонке… – Примерно. – А про Оленьку? Может, сказать, что она случайно в номер зашла? – Ну конечно! В Майами русским девчонкам больше делать нечего, как в номера к летчикам заходить! Скажешь: она официальный переводчик конференции и ее прислали вместе с доктором, чтобы переводить при оказании медицинской помощи. – В номере? – А где еще – в морге? – Думаешь, поверит? – Если любит, поверит! – А Катька? – вдруг забеспокоился он.– Она ведь, стерва, все нарочно устроила. Она все может – позвонить Галине Дорофеевне или даже факс прислать… Ты мне сам рассказывал! – Не волнуйся, при первой же попытке я удавлю ее телефонным проводом! – Смотри! Она же настоящая стерва. Бросил бы ты ее! – Брошу, – Нет, я серьезно… Я не хотел тебе говорить… Но ты понимаешь, Оленька мне жаловалась, что Катька к ней приставала… – В каком смысле? – В каком… В прямом. Она говорила, что мужики ее вообще не интересуют – она с ними только ради денег. А на самом деле ей еще со школы нравятся длинноногие брюнетки с маленькими титьками. – Так и сказала? – Так и сказала… – Вот сука! – Брось ее… – Ты еще до Москвы не долетишь, а я ее брошу… – Слушай, а с чего начать… Галине Дорофеевне? – Начни с выполнения супружеского долга… Прямо в прихожей! – Смешно сказал, – улыбнулся Гена, и у меня снова появилась надежда вырвать кредит у «АЛКО-банка». …Катерину я застал в убранном номере. Она сидела на диване и накручивала телефонный диск. Я вырвал у нее аппарат и с размаху ударил по лицу так, что она пискнула. – Поняла, за что? – Поняла, – прошептала она. – Если ты позвонишь Аристову домой и не дай Бог что-нибудь скажешь его жене, тебе конец. В прошлом году здесь акула сожрала девицу. Во всяком случае, ни ее, ни акулу так и не нашли. Поняла? – Поняла, – кивнула Катерина и улыбнулась разбитыми губами. – Спим в разных комнатах! – приказал я. – Если хочешь, могу вызвать для тебя проститутку – брюнетку с длинными ногами и маленькими титьками! – Как скажешь, Зайчуган…
|
