Заметки о миссионерстве Православной Церкви

Определение архиерейского собора Русской Православной Церкви 1994 года "О православной миссии в современном мире" и учреждение в ноябре 1995 года Миссионерского Фонда стали важным религиозным актом, определяющим отношение Православной Церкви к миссионерской работе. "Памятуя о долге проповеди учения Христова... Освященный Архиерейский Собор призывает пастырей и чад Русской Православной Церкви выйти на новое поприще миссионерского служения. В этом служении необходимо руководствоваться заветами Древней Церкви, использовать богатый миссионерский опыт Русского Православия, тщательно и бережно соотносить нынешние возможности и потребности с постоянной памятью о годах мученического свидетельства в недалёком прошлом. Необходимо также созидать такой синтез целостной христианской культуры, который был бы творческим отображением вечной и неизменной истины Православия в постоянно меняющейся реальности" (О православной миссии...). Опыт миссионерства Православной Церкви богат и интересен. И в этих фрагментарных заметках, не претендующих на полный обзор темы, я коснусь нескольких аспектов истории православной миссии в связи с её "вторым рождением".

* * *

Миссионерство заложено в природе Православной Церкви в силу её кафоличности и неизменного апостольского предназначения. Исторические пути Церкви миссионерству не всегда благоприятствовали... Но гипертрофия в Средние века на христианском Востоке "мистагогии" в ущерб иным путям и формам служения Богу Живому всё же не истребляла миссионерского служения. Достаточно вспомнить, что святые Кирилл и Мефодий, воспитанные в константинопольской культурной атмосфере, были отправлены на свой апостольский подвиг св. патриархом Фотием, чьё имя сразу же напоминает о вселенской церковной смуте IX века. Но несмотря на неблагополучное положение как в метрополии, так и на миссионерских территориях, солунские братья осуществили своё дело, подготовленные к нему всем предшествующим опытом веры, молитвы и познания.

По-настоящему губили миссионерский пафос Православия всевозможные исторические катастрофы, прежде всего "теократические" утопии и исламский натиск. Церковь не могла сохранять все заповеданные ей служения ни под десницей кесаря, ни тем более под копытом аравийского скакуна. Хотя, казалось бы, государственная поддержка должна служить процветанию миссии, а времена стеснений и гонений - воскресить пыл апостолов, умиравших за Евангелие. Но... Отождествление Церкви и всего общества, сложная взаимозависимость императора и епископов обессилили внутреннюю миссию; она уже почти никогда не мыслилась с тех пор чем-то большим, нежели сугубо индивидуальная работа духовника. Что же касается внешней миссии, то её тесная связь с политическими интересами государства не помогала миссионерам, но порою даже дискредитировала их в глазах потенциальных неофитов.

Вновь обратимся к примеру Кирилла и Мефодия, сравним их миссию с проповедью апостола Павла. Радостная Весть, Евангелие было безумием или нечестием для одних современников апостола, и новым рождением - для других. Во времена солунских братьев и их учеников Весть уже встречали как официальную религию другого государства. Возможность принятия Вести асоциировалась не с новым рождением, а с будущим покровительством метрополии, неизбежной зависимостью, с политическими и культурными новшествами и т.д. Византийская "попытка теократии" мешала делу Кирилла и Мефодия больше, чем фанатизм толпы и несправедливость судей - апостолу Павлу. Кроме того, православное миссионерство часто тормозили догматические споры, которые на Востоке перерастали едва ли не в гражданские войны и концентрировали все силы Церкви на решении задач, далёких от проповеди Евангелия.

Ко времени всевозможных погромов, в частности со стороны мусульман-завоевателей, Византийская Церковь свыклась с положением "души" внутри "тела" конкретного государства, буквально пропиталась национализмом, пассивно-созерцательная монашеская духовность (ценность которой, впрочем, невозможно приуменьшить) приобрела огромный авторитет, миряне утратили самосознание Народа Божия, и в таких условиях апостольская проповедь едва ли вообще была возможна. Кирилл и Мефодий, к именам которых мне вновь и вновь хочется обращаться, застали начало этого умаления и самоограничения Православия, и дело солунских братьев представляется сейчас чудом Божиим. Именно силами таких духоносных мужей, одиночек, призванных на служение Богом, и осуществлялось долгое время миссионерство Православной Церкви.

По наследству мы получили от Византии множество специфических черт её религиозного самосознания. В истории Русской Церкви видим, как на смену святителям-миссионерам XI - XIII веков приходит плеяда преподобных XIV - XV столетий; Русь формально уже была крещена, пришло время собирания духа и внутреннего монашеского делания. Апокалиптический трепет, пробуждавшийся постоянно, не способствовал подъёму миссионерского служения. Впрочем, те, кто хотел проповедовать на окраинах русских земель, могли это делать. Святому Стефану Пермскому (XIV век) никто не препятствовал крестить Пермь, переводить литургические тексты, создавать "зырянскую азбуку". Но уже в XVI веке, при Иване IV, книги св. Стефана отбирали и уничтожали, жестоко наказывая сопротивлявшихся.

Это, конечно, не означает, что на Стефане прерывается миссия в средневековой Русской Церкви. Мы помним и чтим подвиги преемников Стефана на Пермской кафедре - священномучеников Герасима и Питирима, святителя Ионы Пермского; преподобных Трифона Печенгского, Феодорита Кольского. История сохранила имена и других, менее известных просветителей, например, Матфея Чернеево-Шацкого, проповедавшего при Иване IV среди мордовцев. В известном смысле можно считать внутренней миссией деятельность преподобных, свидетельствовавших о Христе. И всё же в Русской Церкви миссионерство довольно рано, слишком рано, стало казаться излишним, а впоследствии - и ненужным...

Поэтому подъём миссионерского служения в начале XVIII века в Сибири вновь предстаёт перед нами как чудо. И никакие аргументы о политической обусловленности сибирского просветительства не могут поколебать ощущение, что не российский император, а Господь Истории вмешался в течение дел. Покорение Сибири началось за сто пятьдесят лет до Петра I, но никакой миссии на протяжении полутора столетий не было. В то же время Филофей (Лещинский), назначенный Тобольским митрополитом по указанию Петра, равно как и его ближайшие преемники, часто сталкивались с равнодушием петербургских властей. Пётр отказал Филофею и в просьбах о собственной типографии для издания религиозной литературы, и в просьбе об учреждении серьёзной богословской школы, которая была бы открыта для представителей всех сословий, запретил созывать ежегодные соборы сибирского духовенства.

Но несмотря на постоянно возникавшие трудности, сибирские, дальневосточные и американские миссионеры XVIII - XX веков стали славой Русской Церкви. Многие из них канонизированы: святители Филофей, Иоанн, Антоний, Павел Тобольские, Иннокентий и Софроний Иркутские, Иннокентий Московский (просветитель Аляски и Сибири), Мелетий Рязанский (просветитель бурят, тунгусов и якутов), Николай Японский, Тихон, патриарх Московский, преподобные Герман Аляскинский и Макарий Алтайский, священномученики Иоанн Кочуров и Александр Хотовицкий. Не должны быть забыты и труды архимандрита Вениамина и епископа Евгения (Казанцева) на Крайнем Севере, епископа Нила (Исаковича), архиепископа Дионисия (Хитрова), митрополита Макария (Невского), митрополита Нестора (Анисимова) в Сибири, Н. И. Ильменского и И. Я. Яковлева в Поволжье, С. К. Гадиева в Осетии, епископа Гавриила (Кикодзе) в Закавказье, и многих, многих других.

Зададим себе вопрос - не является ли расцвет миссионерства показателем внутреннего состояния Церкви, своеобразным индикатором её верности своей "первой любви" (Откр. 2:4)? Синодальный период истории Русской Церкви сопровождался известными патологическими процессами, но миссионерство в лице лучших своих представителей является одним из безусловных свидетельств неоскудевающей святости Соборной Апостольской Церкви на её земных перепутьях. И наоборот, если мы не находим в каком-то периоде церковной жизни миссионерского вдохновения, не свидетельство ли это утраты Христа и Его Евангелия?

В таком случае не в лучшем свете предстаёт русское Православие XVII века. Миссионеров в России к этому времени уже почти не было. Один из немногих, священномученик Мисаил Рязанский, креститель мордовцев, каждый свой шаг предварительно согласовывает с царём, и главным аргументом в пользу крещения становится не проповедь Мисаила, а царский указ. Русская Церковь, утратившая интерес к благовестию, в эту пору очарована теократическими и эсхатологическими утопиями, таящими пламя трагической распри старо- и новообрядцев.

Лишь усилия архиереев-украинцев позволили Церкви восстановить одно из главных своих служений - миссию. Именно она даёт право отказаться от односторонней интерпретации церковной истории рубежа XVII - XVIII веков. Если в правление Петра I в России возобновилось миссионерство, значит, мы не можем давать однозначно негативную религиозную оценку этой эпохе, сколько бы пунктов "Книги правил" ни нарушил Пётр, уничтожая патриаршество, вводя синодальное управление, грубо обирая монастыри, усиливая полицейский контроль за пастырями. Это был апогей всего того, что зрело до Петра в течение двухсот лет, но "когда умножился грех, стала преизобиловать благодать" (Рим. 5:20).

Сегодня миссионерство вновь становится экзаменом для всех православных христиан. Ниже я постараюсь показать, какие проблемы затрагивает уже сейчас внутренняя миссия; но всю ответственность этой предстоящей проверки нашей любви ко Христу, крепости в уповании, ревности о Доме Божием мы ещё, может быть, не до конца понимаем.

* * *

Накануне III тысячелетия миссионер уже не приходит на едва обжитые территории, так что экзамен свой мы держим на улицах и площадях, в толпе людей, переживающих чрезвычайно болезненный процесс - смену культурных парадигм. "Старое" вытесняет ещё несформировавшееся, искомое "новое". Последнее же многими конструируется по образу ещё более "старого", того, что было до всех катастроф (до Второй мировой войны, до революции 1917 года, до встречи с западной культурой и т.д. и т.п.).

В такой ситуации миссионер невольно может оказаться втянутым в спор разных пластов культурного сознания, в спор старого и нового, и в этом случае миссия может быть весьма затруднена. Поэтому важно, чтобы миссионер не приносил вместе с Крестом и Евангелием какую-то одну определённую культурную традицию, но стремился сделать само крещение, саму веру закваской христианизации уже существующих или рождающихся культур. Именно об этом говорит соборное определении "О православной миссии в современном мире", цитированное в начале моих заметок.

Как это ни парадоксально, но лишь утверждая принципиальную внеположенность Радостной Вести проблемам политических и культурных перемен, можно прояснить социально-культурные и политические аспекты христианской жизни. А это уже серьёзный шаг на пути к искомому синтезу христианской культуры. Весть должна стать закваской этого синтеза, но закваской "с небес", реальностью вне всяких "рядов", "систем" и "парадигм". Кроме того, нельзя ни на мгновение забывать, что главной заботой миссионерского служения Церкви является всё же не согласование православных традиций с современной культурой, а возобновление апостольского возвещения в Духе Святом, созидание Тела Христова как Общения в том же Духе.

Иногда в связи с внутренней миссией приходится слышать горькие слова об одичании и примитивности паствы. "Дадим людям хотя бы обряды. Они втянутся, их дети станут посещать воскресные школы, их внуки будут уже с детства наставлены в вере, и так постепенно..." Действительно, этот "эволюционный" метод использовался в былые столетия повсюду, и на Востоке, и на Западе. Но он и продемонстрировал за эти столетия свою крайнюю непродуктивность, если не сказать - нечестность (нечестность даже скорее перед Богом, чем перед людьми). К счастью, многое в истории безвозвратно миновало, и мы находимся уже в совершенно ином обществе, чья многоликость и социально-культурная пестрота заставляет вспомнить те толпы разноязычных прозелитов, навстречу которым вышли в день Пятидесятницы апостолы (Деян. 2:5-11).

Если же принятие христианства будет осознаваться не в апостольском духе, но лишь как принятие новых обрядов, нового быта, новых праздников, то где уверенность, что при равных возможностях православная символика и укладность пересилит в споре с тем укладом, который предлагают разнообразные неоязычники? Пессимизм во взгляде на человека быстро заведёт миссионера в тупик, а сосредоточенность на внешних формах исторического Православия не позволят до конца осознать принцип духовной жизни: "продай одежду свою и купи меч" (Лк 22:36). Если обстоятельства того требуют, следует жертвовать частью священных одежд культуры ради действенности Слова Божия, меча обоюдоострого.

А самое главное в том, что Православие это не старина, к которой блудные дети ХХ века должны вернуться (и непременно все вместе, то есть гурьбой). Православие - Новая Жизнь, личный выбор, мой союз с Богом. Иной подход гасит саму новизну Завета Бога с человеком. Поэтому миссионер погубит своё дело, если представит себе, что существуют две полярные величины - Православие как утеряное культурно-социальное старое и безбожие последних десятилетий как вредное культурно-социальное новое, а далее начнёт менять их местами так, чтобы треклятое новое умерло и стало старым, а старое (Православие) ожило и сделалось новым... Такие комбинации сделают миссию заложницей спора культур, не ведущей, но ведомой. Не забудем - Христос всегда новый по сравнению с ветхим Адамом, хотя бы этот Адам и летал на самолётах, устраивал мировые революции, создавал промышленные или финансовые империи.

Следует помнить и ещё об одной опасности, которую может разбудить культурная или политическая ангажированность миссии в России. Не всё в прошлом православного миссионерства идеально. Были миссионеры-русификаторы, надолго превратившие Весть в жупел... И об этом вновь и вновь вспоминают те, кто не хочет распространения Евангелия. Я не буду здесь говорить о вещах очевидных - о вреде былой "полицейской" русификации, о преступности насилия в делах веры. Глупо доказывать очевидное, полезнее вспомнить, что насильственная русификация новокрещённых имела порой и иные мотивы, нежели заурядное исполнение недальновидных приказов светских властей.

Архиепископ Вениамин (Благонравов), занимавший Иркутскую кафедру в 1873 - 1892 годах, деятельный, искренний, глубоко религиозный человек, считал своим долгом прививать новокрещённым трудовые, культурные и даже чисто бытовые обычаи и навыки русского крестьянства. Кочевники должны были становиться оседлыми земледельцами, жить в русских избах; о разрушении культуры и самосознания народов владыка не думал.

При том Вениамин вовсе не был "держимордой". Его осторожные симпатии к старообрядцам, очевидная нелюбовь к петровским преобразованиям, нетерпимое отношение ко всему, что представлялось западными новшествами, позволяют увидеть в настойчивом порождении всё новых и новых русских крестьян своеобразный политический протест и даже борьбу со своей эпохой. Архиепископ Вениамин стремился при помощи миссии выстроить из сырого материала нечто вроде макета того исконного, нетронутого русского древлеправославия, которому сама же Россия, очарованная западничеством, в лице барина и чиновника так страшно, так безнадёжно изменила...

Сегодня православная миссия непременно должна отказаться от подобной мести истории подручными средствами. Повторю ещё раз - Православие не должно преподноситься как наше поруганое старое, возрождаемое теперь в пику палачам и растлителям, атеистам и коммунистам. Кстати, существующая тенденция объяснять исторические беды ХХ века в России культурной, политической, идеологической заразой некоего мифологизированного "Запада" грозит превратит месть истории ещё и в месть Западу. Месть за всё! За расстрелы, кощунства, войны, гонения, за нелепую судьбу, за беспомощность, за обманутые надежды и несбывшиеся мечты... Невроз "возвращения к себе" разрушителен. И он не ведает, что воссоздание оплаканного, милого сердцу православного быта легко может стать прологом возвращения язычества.

Это видно уже сегодня, когда воля к возвращению и воссозданию у многих народов России и сопредельных государств вызывает к жизни именно языческие религии, всевозможные поклонения деревьям и источникам, жертвоприношения и волхвования, шаманизм, идолослужение. У язычников Поволжья, Алтая, у некоторых адептов славянского неоязычества совершенно очевидно устремление за пределы истории, в эпическую древность, в некое родимое лоно... Не безнадёжно ли для миссионера предлагать в такой ситуации другие древности - византийско-славянские? Язычество всегда будет древнее, и шансы обратить кого-то из духовных антикваров окажутся равны нулю. Посреди этих "национальных возвращений", воссозданий и "обретений себя" Одного лишь Христа Воскресшего может возвестить миссионер, даже если ему и предстоит разделить участь апостола Павла, осмеяного в афинском ареопаге.

Русской культуре свойственно переживать смену исторических эпох как некий эсхатологический скачок. Многим кажется, что всё старое обречено на радикальное отвержение. На самом деле это, конечно, не так, но у страха глаза велики. В такой ситуации необходимо найти не до конца использованые в прошлом возможности церковного служения, которые, объединив и консерваторов, и новаторов, смогли бы послужить началом того творческого синтеза, который не будет детищем разрыва, радикальной смены всего, или же механического повторения былых культурно-обрядовых и поведенческих норм. Именно миссионерство, расцветшее в XIX веке, является такой неосвоенной территорией прошлого, которая может быть основой движения в будущее.

Но хватит ли у нас доброй воли для сотрудничества друг с другом? Будут ли использованы объединяющие возможности миссионерства, станет ли оно на деле тормозом центробежных устремлений, терзающих Русскую Церковь? Избежим ли мы привнесения в миссионерскую работу национально-культурной гордыни? Ответы на эти вопросы определят жизнеспособность православной миссии в ближайшем будущем. Миссионерство Русской Церкви или будет Вестью о Царствии и общим делом, или же его до поры не будет вообще.

* * *

Но я не хочу обсуждать здесь возможность неудачи православной миссии в России, поскольку отсутствие миссионерства едва ли может быть предметом заметок о миссионерстве. Если силой Божьей, в немощи совершаемой, миссионерство у нас всё-таки станет воистину делом всей Церкви, то оно обнаружит с новой остротой неустройство церковной жизни. Я имею в виду прежде всего невыполненные и в последние шесть лет определения Поместного Собора 1917 - 1918 годов. Если четыре выпуска "Определений и постановлений" этого Собора будут по-прежнему оставаться всего лишь книгой на полке, работа миссионеров во многом окажется бессмысленной, поскольку им некуда будет приводить обращённых... Итак, нормализация церковного устройства является условием существования миссии в России, вторым условием после того, которое я указал чуть выше.

Вопросами церковной организации не исчерпываются те трудности для миссии, которые обнаружатся, как только миссионерство станет занимать нас больше, нежели храмовое строительство и борьба культурных парадигм. Остановлюсь лишь на одном примере.

Нет сомнений, что для внутренней миссии одной из важнейших задач является работа с христианскими семьями, в частности, освящение частного существования, повседневных трудов и супружеских отношений. Для этого у Православной Церкви есть все догматические основания и сакраментальные возможности. Но такая работа сразу поставит вопрос о духовном руководстве семьями. И вот тут Церковь должна будет определить пределы компетенции тех наставников, которые хотели бы быть сегодня наследниками и преемниками "русского старчества" прошлого столетия.

Нельзя руководить жизнью мирян, сохраняя специфику монашеского окормления (отсечение воли, беспрекословное послушание, принципиальная монологичность отношений). В России такая пастырская практика была мерой вынужденной, следствием умаления епископского учительства под гнётом властей предержащих, следствием долгого отсутствия в России нормальной организации евхаристических общин, отсутствия внутренней миссии, катехизации, школ оглашения, навыка чтения Св. Писания, регулярной проповеди, подробных и авторитетных вероучительных документов. Именно миссионеров и заменяли собой преподобные Оптинские старцы и многие знаменитые их современники.

Но эпоха "русского старчества" кончилась. Попытки руководить жизнью мирян по прописям из "Добротолюбия" - из-за монастырской стены или же на приходе - обречены. Это необходимо осознать сегодня, чтобы не пожинать горькие плоды завтра. Святые старцы XIX века оставили нам пример жизни по закону жертвенной любви, но они не завещали нам безответственности и безмыслия, порождаемых современным "младостарчеством". Вспомним также, что несколько сот возрождённых монастырей в России остро нуждаются в духовном окормлении, так что переориентация наследников былого старчества на их настоящую паству - монашествующих - принесёт двойную пользу, и монахам, и мирянам.

Для восстановления церковной дисциплины необходима серьёзная перемена в служении епископов. Если Церковь вновь, как и в древности, осознает местного архиерея своим предстоятелем в Господе (а не чиновником высшего ранга), то потребуется значительное увеличение числа архиереев, установление практики регулярных окружных посланий, дающих ответ на существенные вопросы сегодняшней жизни, сближение епископа с народом Божиим в повседневном общении. Практика регулярных доктринальных и вероучительных епископских посланий потребует, в свою очередь, работы коллективов компетентных богословов, что подводит нас к проблеме богословского образования и высшей церковной школы.

И это только один пример. Миссионерство (в частности, внутренняя миссия) с неизбежностью потребует самых разнообразных перемен в Церкви; перечислю кратко лишь некоторые из них.

Новокрещённые порой сталкиваются в церковной среде с национализмом, антисемитизмом, апологией тоталитарной государственности, с ксенофобией, конфессиональным шовинизмом. Эти величайшие соблазны, способные погубить все усилия миссии, во многом связаны с незнанием и непониманием Священного Писания. Библия должна быть предметом особой заботы миссионера. Кирилл и Мефодий, Феодорит Кольский, Иннокентий Московский уже в начале своей работы начинали переводить Священное Писание на язык паствы. Поскольку русский Синодальный перевод устарел, неотложной задачей миссионерства является новая русская Библия. Кроме нового перевода, нужны новые комментарии, имеющие благословение священноначалия, сеть православных библейских школ. Любовь и вкус к библейским знаниям, благоговейное отношение к Слову Божию, умение молиться словами священных текстов - всё это новокрещённым может и должна дать Православная Церковь. Для миссионера же особое внимание к Библии открывает возможность благовествовать Евангелие Царствия Божия, а не смену социально-культурных установок или "национальное возвращение".

Неофит должен получить в Православной Церкви и любовь к святоотеческой литературе. Та же проблема - новые переводы, толкования, учебные руководства. Во-вторых, давно уже осознана потребность в адаптации молитвенной и аскетической практики христианского Востока к жизни современного человека, желающего не только читать, но и исполнять. Именно миссии мы обязаны появлением сколь смелой, столь и удачной интерпретации исихазма в небольшой книге св. Иннокентия Московского "Указание пути в Царствие Небесное", первоначально предназначавшейся для крещёных алеутов.

Общины православных христиан не смогут жить Христом и во Христе, если в центре духовного делания не будет находиться Евхаристия. По причинам, указанным выше, привить всех новокрещённых к древу одной единственной версии византийско-славянской Литургии не удастся. Следовательно, надо будет принципиально допустить в Церкви многообрядность (в границах общей схемы восточного богослужения), потрудиться для восстановления в общинах, того желающих, литургической практики эпохи Василия Великого и Иоанна Златоуста с широким использованием переводов литургических текстов на национальные языки, в том числе и на русский. Далее встают проблемы, связаные с литургическим постом и исповедью, говорить о которых подробно в моих кратких заметках нет возможности.

Всё, о чём я написал здесь, потребует большой работы всех членов Церкви - молящихся, размышляющих об опыте двадцати веков христианства и об опыте собственном, богословствующих, общающихся друг с другом в духе любви. Революции в Церкви столь же губительны, как и мертвящий застой; благой результат могут дать лишь постепенные, глубинные перемены церковного самосознания. Пусть православное миссионерство в России и затруднено по внутрицерковным причинам; важно, чтобы миссионерское служение развивалось и приносило в Церковь жажду благотворных перемен. Важно, чтобы все мы, вместе с нашими пастырями и архипастырями, в тех проблемах, которые будет ставить миссия, вновь, и вновь, и вновь слышали голос Христа Спасителя: "Се, стою у двери и стучу" (Откр. 3:20).

* * *

При взгляде на Церковь снаружи и доброжелатель, и недруг видят прежде всего систему правил, запретов и предписаний: "Ты должен... Ты не должен..." Мы, православные христиане, встретившие Христа в Церкви, сокровищницу церковного предания воспринимаем скорее как иерархию ценностей, выстраиваемую относительно двух главных тайн нашей веры - тайны Пресвятой Троицы и тайны нашего Спасителя Иисуса. Увы, ни в иерархии ценностей, ни в предписаниях ("ты должен") Русской Православной Церкви миссионерство не успело прочно закрепиться. Слишком долго миссия была "не нужна", слишком поздно за неё взялись всерьёз, слишком страшен был удар коммунистической власти... Память о православном миссионерстве оказалось легче вытравить, нежели память о необходимости вычитывания утреннего и вечернего правила с канонами и акафистом.

Поэтому не нужно ожидать от православной миссии мгновенных результатов, тем более, что возобновление миссии, как я показал, требует преобразований и современной церковной жизни, и церковного самосознания. И главная трудность (а я только и делаю, что перечисляю всевозможные трудности, так вот ещё и самая главная) в том, что сегодня недостаточно миссионерских призваний. Есть замечательные, хотя и не очень многочисленные энтузиасты, порой не подозревающие друг о друге. Но нужны ещё и харизмы, призвания, действие Святого Духа в Народе Божием. А значит - нужна молитва Церкви о призваниях и о ниспослании Духа.

Такая молитва - воистину общее дело. Когда возвещается Радостная Весть, изгоняется смерть: "И поставил двенадцать, чтобы с Ним были и чтобы посылать их на проповедь, и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять бесов" (Мк 3:14-15). Миссия в первую очередь не приращение паствы, но знамение Бога и продолжение Христовой победы над грехом, распадом и смертью. Поэтому Церковь не может не молиться о ниспослании Духа для миссионерских трудов, даже если по человеческому разумению миссионерство Православной Церкви сегодня затруднено. "...Должно всегда молиться и не унывать" (Лк. 18:1), и подвиг терпения станет общим праздником всех спасённых.

февраль 1996 г.