ФАРИШТА, ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ, СКРЫЛСЯ.
— Я возвращаюсь на Скандальный мыс, — сообщил Салахаддин Зини, которая, не понимая этой замкнутости во внутренних палатах духа, вспыхнула: — Мистер, поработайте лучше над своим разумом. Уезжая, он не знал, как успокоить ее; как объяснять свое гнетущее чувство вины, ответственности: как сообщить ей, что эти убийства есть темные цветы семян, посеянных им прежде? — Мне просто нужно подумать, — произнес он неуверенно, подтверждая ее подозрения. — Всего день или два. — Салат-баба, — ответила она резко, — я должна предоставить это тебе, мужчине. За тобой — выбор времени: по-настоящему большой.
* * *
Ночью после участия в создании цепи Салахаддин Чамчавала разглядывал из окна своей детской спальни ночную панораму Аравийского моря, когда Кастурба настойчиво постучала в дверь. — Здесь человек, хочет видеть Вас, — сказала — почти прошипела — она, явно напуганная. Салахаддин не заметил никого, проникающего через ворота. — Со служебного входа, — ответила Кастурба на его вопрос. — И послушайте, господин, это тот самый Джибрил. Джибрил Фаришта, о котором газеты говорят… Ее голос сорвался, и она принялась беспокойно грызть ногти на левой руке. — Где он? — Что поделаешь, я испугалась, — воскликнула Кастурба. — Я сказала ему, в студии Вашего отца, он ждет Вас там. Но, может быть, Вам лучше не ходить. Мне позвонить в полицию? Baapu ré,[2179]ну и дела. Нет. Не звоните. Я пойду узнать, чего он хочет. Джибрил сидел на кровати Чангиза со старой лампой в руках. Он был одет в грязную белую курта-пижаму и, казалось, давно не спал. Взгляд его был несфокусированным, погасшим, мертвым. — Вилли, — проговорил он устало, махнув лампой в сторону кресла. — Чувствуй себя как дома. — Ты выглядишь ужасно, — рискнул Салахаддин, чем вызвал у собеседника далекую, циничную, незнакомую улыбку. — Сядь и заткнись, Салли-Вилли, — произнес Джибрил Фаришта. — Я должен поведать тебе свою историю. Это был ты, тогда, догадался Салахаддин. Ты действительно сделал это: ты убил их обоих. Но Джибрил закрыл глаза, соединил кончики пальцев и начал свой рассказ, — который, как и множество других историй, начинался вот так:
Kan ma kan Fi qadim azzaman…
* * *
Было ли не было в давно забытые времена Ладно,[2180]так или иначе было что-то вроде этого Я не могу быть уверен потому что когда они звонили я был сам не свой яар я не был собой те несколько трудных дней чтобы сообщить тебе что это за недуг я знаю на что он похож но я не могу быть уверен Часть меня всегда стоит снаружи крича нет пожалуйста не делайте этого но это ни к чему не приводит ты видишь когда приходит недуг Я ангел бог проклятый ангел божий и сегодня я мстительный ангел Джибрил мститель всегда месть за что Я не могу быть уверен это что-то вроде преступления человеческих существ особенно женщин но не только всех людей ожидает расплата Что-то вроде того Итак он принес ей что-то он не желал вреда я знаю что теперь он хотел только того чтобы мы были вместе ты не момо можешь видеть он сказал что охохох она не для тебя эта вспышка не продлится долго и ты он сказал что ты по-прежнему сусумасшедший для нее каждый знает все чем он хотел быть для нас что должно быть быть быть Но я слышал стихи Ты понимаешь меня Вилли С т и х и Сто блюдей на кухне этой Сис бум бах Чай люблю люблю я кофе Розовая роза синяя фиалка помнят меня когда я мертв мертв мертв Вот что это Я не мог вытащить их из своего ореха а она изменилась пред моими очами я назвал ее имя шлюха вроде того и он я знал о нем Сисодия развратник откуда я знал что они дошли до того чтобы смеяться надо мной в моем собственном доме что-то вроде того Чище льда и мягче хлеба Стихи Салли-Вилли как ты думаешь кто сочинил эту блядскую вещь Итак я призвал на землю гнев Божий я направил свой перст я выстрелил ему в сердце но она сука я думал сука холодная как лед стой и жди просто жди а затем я не знаю что я не могу быть уверен что мы были не одни Что-то вроде этого Рекха плыла там на своем ковре ты помнишь ее Вилли ты помнишь Рекху на ее ковре когда мы упали а еще какой-то шотландский парень с безумным взглядом и устройством типа gora [2181] не уловил имени Видела она их или не видела я не могу быть уверен она просто стояла там Это была идея Рекхи взять ее наверх на вершину Эвереста чтобы у нее оставался единственный путь вниз Я направил свой перст на нее мы вознеслись Я не подталкивал ее Рекха подтолкнула ее Я не подтолкнул бы ее Вилли Пойми меня, Салли-Вилли Адские проклятья Я любил эту девчонку.
* * *
Салахаддин подумал, что Сисодия, с его невероятным даром к случайным столкновениям (Джибрил, пересекающий оживленную лондонскую улицу, сам Салахаддин, паникующий перед открытой дверью самолета, а теперь, кажется, и Аллилуйя Конус в кулуарах ее гостиницы), в конце концов, случайно столкнулся со смертью; — размышлял он и об Алли — менее удачливом, чем он сам, мастере падений, — получившей (вместо вожделенного одиночного восхождения на Эверест) это позорно фатальное нисхождение, — и о том, что ему предстоит сейчас умереть за свои стихи, но он не может назвать этот смертный приговор несправедливым. В дверь забарабанили. Пожалуйста, откройте. Полиция. Кастурба все же вызвала их. Джибрил снял крышку с волшебной лампы Чангиза Чамчавалы и позволил ей с грохотом упасть на пол. Он спрятал оружие внутри, понял Салахаддин. — Осторожно, — закричал он. — Здесь вооруженный мужчина. Стук прекратился, и тогда Джибрил потер ладонью поверхность чудесной лампы: раз, другой, третий. Револьвер прыгнул в его вторую руку. И вдруг появился джинн огромного роста, грозный и страшный видом, припомнил Салахаддин. «Чего ты от меня хочешь? Я покорен и послушен тому, в чьих руках этот светильник». [2182]Какая ограничивающая вещь — оружие, подумал Салахаддин, чувствуя себя странно оторванным от происходящего. — Как Джибрил, когда приходил недуг. — Да, правда; самая ограничивающая из вещей. Как мало выбора было у него теперь, когда Джибрил вооружен, а он безоружен; как сжалась вселенная![2183]Истинные джинны древности имели силу открывать врата Вечности, делать возможным все на свете, совершать любые чудеса, которые только можно пожелать; сколь банален по сравнению с ними был этот современный призрак, это деградировавший потомок могущественных предков, этот немощный раб лампы двадцатого столетия. — Я сказал тебе когда-то давно, — спокойно произнес Джибрил Фаришта, — что, если бы я думал, что болезнь никогда не покинет меня, что она будет постоянно возвращаться, я бы не вынес этого. Затем, неимоверно быстро, прежде, чем Салахаддин смог шевельнуть пальцем, Джибрил вставил ствол в собственный рот; и потянул спусковой крючок; и стал свободен.[2184]
* * *
Он стоял у окна своего детства и смотрел на Аравийское море. Луна была почти полной; лунный свет, простираясь от камней Скандального мыса к далекому горизонту, создавал иллюзию серебряной тропы, подобной пробору в сияющих волосах воды, подобной дороге к удивительным странам. Он покачал головой; больше он не мог верить в сказки. Детство кончилось, и вид из этого окна был не более чем его старым и сентиментальным отголоском. Дьявол с ним! Пусть приходят бульдозеры. Если старое отказывается умирать, новое не может родиться.[2185] — Пойдем, — услышал он голос Зинат Вакиль за своим плечом. Казалось, что, несмотря на все свои преступления, слабость, вину — несмотря на свою человечность, — он получал еще один шанс. Не было никакого объяснения фортуне, которая просто существовала. Затем она просто взяла его под локоть. — Теперь ко мне, — предложила Зини. — Давай выбираться из этого ада. — Иду, — ответил он ей и отвернулся от пейзажа.
|