ЮЖНО КАЗАХСТАНСАКЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ ФАРМАЦЕВТИЧЕСКАЯ АКАДЕМИЯ 20 страница

И тут я вспомнил, как однажды седоголовый ведун мне рассказывал сказку. Было видно, что он придумывает её на ходу. Но смысл сказки от этого не изменился.

— Хочешь, я тебе расскажу одну историю, про одного портного? — начал он разговор.

— Я всегда с удовольствием слушаю всё, о чём ты мне рассказываешь.

— Тогда слушай, — и я увидел, как в глазах старого засветились искорки. — Этот портной был бедным евреем.

«Это уже не история, а настоящая сказка», — подумал я про себя.

— По фамилии Толерант.

— Постой, но с французского толерантность означает терпение, — перебил я рассказчика.

— Да, в том-то и дело, что означает, — кивнул головой хранитель. — Он и был терпелив, этот еврей Толерант. Жил бедно, ни на кого не жаловался. Словом, полностью соответствовал своей фамилии. Зная его характер, к нему часто наведывались грабители. Грабили подчистую, а он только руками разводил и даже помогал себя грабить. Дескать, вот это вы, ребята, забрать забыли и это. у меня тут есть похоронка, не забудьте и её прихватить... Полностью входил в положение грабителей и был во время ограблений не на своей, а на стороне насильников. Слава о таком странном поведении портного разнеслась по всему городку. И некие люди решили его всё- таки заставить выразить хоть какой-то протест. Грабить еврея они не стали. Это мероприятие было бесполезным. Он к нему привык. Они решили его хорошенько побить. И вот, встретив беднягу в темном углу, двое экспериментаторов начали его дубасить. Били от всей души, стараясь только не убить. И каждый раз спрашивали:

— Знаешь, за что мы тебя так?

— Не знаю, — лепетал Толерант. — Но если бьёте, значит, так надо...

— Как это надо! — озверели хулиганы. — Ты же ни в чём не виноват! Мы тебя просто так колотим, ублюдок!

— Что же, если вам нравится меня избивать, то не стесняйтесь, бейте сильнее! Я вас понимаю, я полностью на вашей стороне... — выплёвывая кровь, говорил им бедный Толерант.

Услышав его слова, парни опешили. Они перестали пинать еврея и переглянулись

— Как пронять такого? — вертелось у них в сознании.

— Ты знаешь, кто мы такие? — наклонился над лежащим один из экспериментаторов. — Мы ещё и извращенцы, и ты нам как раз подходишь!

— Ну что же, я только «за»! — донесся до них голос Толе- ранта. — Главное, чтобы вам хорошо было.

Почесали затылки, ещё по паре раз пнули ненормального и пошли восвояси.

— Он же конченый псих! — сказал один другому. — Настоящий мазохист, вот и вся его загадка.

— Теперь понимаешь, что такое толерантность? — улыбнулся старик.

— Одна из форм безумия, которую на Западе возвели в ранг нормальности и навязали всему миру.

«Действительно, с точки зрения современных либералов наши далёкие предки, — перенёсся я в прошлое, — были и расистами, и абсолютно не толерантными субъектами. Но с точки зрения здравого смысла они являлись вполне вменяемыми хранителями своего звёздного наследия. Интересное совпадение, — размышлял я. — При Сталине Советская Россия представляла собой такую же со всех сторон закрытую империю, что и в древности. На враждебном Западе этот защитный барьер назван «железным занавесом». Какое точное определение! Но только ли с целью остановить опасное тлетворное влияние западной идеологии был построен «железный занавес»? Наверняка нет. Идеология — только одна сторона медали. Вторая сторона у нее была, конечно же, экономическая. Чтобы наши ресурсы не питали сырьём западную промышленность. Но, может, есть ещё и скрытая сторона. Тогда, какая? Неужели сохранение генофонда русского этноса? То, что Иосиф Сталин не был интернационалистом, секретом для меня не являлось. Знал я и то, что Иосиф Виссарионович, будучи полугрузином, нисколько не стеснялся исповедовать настоящий русский национализм. Одна его речь о значении русского народа, которую он произнёс на своем юбилее семидесятилетия, чего стоит! Но, с другой стороны, СССР заселен был не только русскими! Как можно было сохранить чистоту суперэтноса, да и чистоту других этносов в таких условиях?»

И тут до меня дошло:

«Конечно же, развитием национальных культур! Не внедрением западной массовой псевдокультуры и сломом всего национального, а наоборот. Что в СССР, в эпоху Сталина, и делалось! Как всё оказывается просто! — думал я. — Сколько же этот гений Джугашвили знал и понимал? И как он был одинок в своём подвижничестве?!»

На миг я представил себя на месте Сталина и у меня внутри что-то сжалось.

«Что значит максимально создать условия для развития национальных культур? Без национализма такое дело просто завалится! Но какого национализма? Только положительного! Как сказал Добран Глебыч, под знаком плюс. Когда человек по-настоящему любит свой народ и свою культуру, он волей-неволей понимает людей другого этноса и воспринимает их культурное наследие с большим уважением. Это один из законов психологии. И Сталин этим законом великолепно пользовался. При нём был полностью растоптан шовинизм. Но положительный национализм только окреп. Так что же получается? Выходит, Советский Союз при Coco Джугашвили являлся империей умеющих дружить между собой националистов? Другого объяснения такому явлению я не нашёл. Просто национализм был иного качества. Он являлся положительным, не эгоистичным, не подавляющим вокруг себя другие этносы и культуры. И тут мне пришли в голову воспоминания о жизни великого русского художника Сурикова в Казани. Описывая жизнь русских и татар в столице бывшего ханства, Суриков прямо указывает на уважительное отношение и тех, и других друг к другу. Описал художник, как сообща, и татарами, и русскими, справлялись в Казани все без исключения татарские и русские праздники. Удивляет, что русские чествовали своих соседей мусульман, а татары с удовольствием посещали христианские празднества. И те, и другие каждый год собирались на осенний сабантуй. И татары, и русские в национальных одеждах, красивые и нарядные. И если побеждали на соревнованиях русские, татар это сильно не расстраивало. Главное, что выявились победители, и их тут же награждали подарками. Если же побеждали татары, то русские от всей души поздравляли победителей! Описывает Суриков и кулачные бои между татарскими и русскими богатырями. Но бои не злые, до первой крови, которые заканчивались непременно общей весёлой пирушкой. Такова была вся Российская империя. Самое настоящее националистское государство, где каждый народ хранил свою национальную культуру, и в этом ему помогало российское государство. Культурные барьеры не разделяли людей по этническим признакам. Конечно, смешанные браки происходили, но случались очень редко. И дети от таких браков оказывались в незавидном положении. Им приходилось делать выбор, в какую сторону податься. Выбрать отцовскую или материнскую линию. Но их ни там, ни там особо не привечали. И всё-таки в Российской империи культура одного этноса находилась вне закона. Российские власти стремились, чтобы она как можно скорее ассимилировала и растворилась в других культурных образованиях. Конечно же, это культура Талмудических евреев. За что же такая немилость? Да за то, что талмудисты далеки от положительного конструктивного национализма. Они признают только себя и свою библейскую талмудическую культуру. Все остальные народы с их культурными традициями евреями воспринимались как что-то низшее, богопротивное. За шовинизм и возник ценз их оседлости. Но если еврей принимал христианство, т.е. переходил в другую культурную традицию, он получал полное право жить, где угодно. На этом и погорели наши недотёпы- императоры. Они не знали о связи генофонда богоизбранных с полевой системой Иеговы. И, конечно же, не подозревали, что Иегова, Амон и христианский Бог-Отец — одна и та же сущность, но это уже из «другой оперы». Получается, что Coco Джугашвили ничего нового не придумал? Он просто сохранил и укрепил посредством государственных капиталовложений то, что в России всегда сохранялось — национальные культуры. Вот и всё! И тут мне снова пришла в голову речь Сталина «О вкладе русского народа в победу над фашизмом». Речь чисто националистического плана. А не потому ли поторопились убрать Сталина, что поняли, кто он на самом деле? Конечно, не только за русский национализм убили великого человека, уничтожать было за что. Он сделал, по сути, немыслимое! Как сказал у.Черчилль: «Принял Россию с сохой и покинул её, когда у неё была атомная бомба». Но не надо сбрасывать со счетов и русский национализм. За такие дела на Западе не прощают».

И тут мои мысли непроизвольно коснулись Светлены.

«Удивительная девушка! — вызвал я в памяти её образ. — Так тонко чувствовать истинное! Считывать его там, где, казалось бы, нет ничего, кроме поэтических обобщений! А песня на самом деле необыкновенная! Интересно, сколько таких ведических стихов и песен написано нашими замечательными поэтами? Они пишут их, думая о современном, но из подсознания выплывают образы совсем иного характера. Надо бы спросить Светлену, как она работает с поэзией?» — подумал я, погружаясь в крепкий глубокий сон.

Сначала мне показалось, что всё, что передо мной возникало, сон во сне. Какая-то неведомая сила несла меня над бесконечной, покрытой зеленью лесостепью. Над головой пылало августовское солнце, внизу красовались покрытые травами и цветами равнины. На ней тёмно-зелёными островами качались на ветру берёзовые и дубовые колки. И вдруг картина резко изменилась. Я увидел поросшие лесами высокие холмы, где-то вдали сквозь сизый туман маячили снежными вершинами горы, а лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь кроны деревьев, освещали склон огромного холма. Внизу, рядом с маленькой неизвестной мне речушкой, догорала какая-то деревня. Стены домов были сложены из дикого камня, поэтому горели только их крыши и изгороди.

«Кто же поджёг это поселение?» — невольно подумал я.

И только тут я разглядел вдалеке, на склоне горы, тысячи странных палаток. Палатки стояли рядами, между ними виднелись силуэты каких-то людей и дымки разгорающихся костров. От деревушки та же неведомая сила понесла меня к далёким палаткам. По мере приближения, я различил на склоне холма огромный табун лошадей и с ними несколько десятков верховых. Очевидно, пастухов. В одно мгновенье я оказался среди палаток, ещё пара секунд и я невидимый стою перед высоким шатром.

«Что за шатёр? — мелькнуло в сознании. — Где я оказался?»

И тут мои глаза увидели, как из выцветшего до белизны купола вышел средних лет человек. Он подошёл к двум другим людям, которые возились с костром и, что-то сказав, сел на луку лежащего на земле седла. Лицо человека было запылённым и уставшим. Его крепкое тело украшала тонкой работы кольчуга, поверх которой был надет ещё и чешуйчатый наборный панцирь. Оружия при нём никакого не было. Очевидно, он его оставил в шатре. В этот момент к разгоревшемуся костру один за другим стали подъезжать всадники. Все они были одеты в великолепную стальную броню, сидели на покрытых доспехами рослых лошадях и держали в своих руках какие-то знамена. Вот первый воин на глазах у сидящего бросил в костёр своё знамя. Я догадался, что человек в доспехах и без шлема — полководец. Потом то же самое сделали второй, третий, четвёртый и все остальные воины. Их набралось несколько десятков. Наконец, мне удалось разглядеть знамёна. Они оказались украшены различными гербами, крестами и какими-то неведомыми мне значками. Передо мной проходил обряд сожжения вражеских боевых хоругвей. Очевидно, войско только что выиграло очередную битву. Она произошла несколько часов назад где-то здесь, недалеко от этого лагеря. И армия победителей, поставив свои шатры и палатки, готовится к заслуженному отдыху. Но меня поразил обряд сожжения вражеских штандартов. Собрали их по полю, привезли к шатру военачальника и на его глазах бросили в огонь, вот и всё. И никто при этом не кричал, не бил в барабаны, не прославлял песней полководца и свой народ. Как будто и не было недавней жестокой битвы. Похоже, от бесчисленных побед войско уже устало. Взяли, бросили знамена в костёр и забыли про них. Завтра, наверное, займутся обозом противника и последними проводами своих погибших. А сейчас отдыхают и кони, и люди. Незаметно на лагерь опустилась ночь, и только тысячи костров освещали огромный, шевелящийся, как пчелиный рой, лагерь. Я снова взглянул на сидящего у костра полководца. Он смотрел в огонь, где догорали штандарты побеждённой им армии, чуть улыбаясь, окруженный своими не то телохранителями, не то друзьями,.

«Кто он, это человек? — спрашивал я себя. — Откуда пришло его войско? И какого врага оно сегодня одолело?»

Я внимательно всмотрелся в лицо полководца. По виду он был чистокровным европеоидом. Тонкие черты лица, большие глаза, русая, коротко стриженая борода и выцветшие на солнце и ветре длинные, заплетённые в две косы волосы. Такие типажи часто встречаются на хуторах и столицах среди донских казаков.

«Может, это и есть средневековое казачье войско? Интересно, какой это век? Как узнать?» — думал я, разглядывая полководца и двух его телохранителей.

А между тем пришедшие к костру юноши сняли доспехи со всех троих воинов и занесли их в шатёр. Полководец и двое его соратников остались в расшитых богатой вышивкой косоворотках, шароварах и лёгких, перехваченных у щиколоток кожаных чулках. Юноши откуда-то принесли к шатру скамейки, какие-то, очевидно, трофейные стулья, и вскоре вокруг костра военачальника собралась довольно большая компания. Некоторые из пришедших были перебинтованы. Их раны всё ещё кровоточили, но люди, похоже, своих ран не замечали. Все о чём-то между собой переговаривались. Некоторые, что- то вспоминая, смеялись. Но наблюдая их с расстояния, я, как ни старался, не мог расслышать речь воинов.

«Интересно, на каком языке говорит этот народ? — задавал я себе мучивший меня вопрос. — Вот бы узнать!»

А между тем площадь перед шатром полководца всё больше наполнялась людьми, воины шли отовсюду на огонёк того, кому они всецело доверяли. Наконец, площадь у шатра военачальника полностью заполнилась. Но люди продолжали всё подходить и подходить. Они рядами садились на землю и смотрели в ту сторону, где догорал костёр с вражескими знамёнами. Вдруг в рядах собравшихся началось какое-то движение. И я увидел, как к сидящему на красивом высоком готическом стуле полководцу подошёл совершенно седой старик в длинной белой одежде. В руках этого человека виднелось что-то вроде музыкального инструмента. Инструмент этот напоминал одновременно и арфу, и бандуру, только был меньше их обеих. Через несколько секунд старик оказался в центре площади. Потом он жестом попросил, чтобы ему пододвинули две скамейки и поставили на них ещё и кресло. Когда всё было готово, седобородый уселся на спинку стула так, чтобы его все видели и упёр в колено свой странный музыкальный инструмент. Несколько секунд маэстро настраивал его струны, а потом заиграл. Подобной музыки я никогда не слышал. Меня поразил перебор струн. Он был мягким, певучим и своими необыкновенными переливами казался мне удивительно знакомым. И тут я понял, о чём играет этот старый музыкант своим слушателям. Его музыка описывала картины той самой природы, которые я только что видел. Музыка передавала звуки текущей воды, шелест листьев и трав, голоса птиц, но самое интересное то, что она наполняла сознание ощущением гигантского простора. Не то степи, не то лесов. А может, и того, и другого. Я, как и окружившие старика воины, зачарованно слушал потрясающую музыку бесконечного простора, звуковой рассказ о той великой дали, откуда сюда, к этим горам и теснинам, пришло это войско. И благодаря музыке, благодаря её волшебным звукам я понял картину происходящего. Передо мной был лагерь русского войска. Но не днепровской Руси или северной Новгородской, а очень далёкой. Той, неизвестной ныне Руси, земли которой лежали за Волгой и даже за Уралом. Потому у воинов и одежда совсем иная: длинные халаты, мягкие, без твердой подошвы кожаные ичиги и остроконечные шлемы, украшенные крыльями и перьями птиц.

«Вот почему звучит такая боль по покинутой родине! — догадался я. — Скорее всего, войско вышло к предгорьям Альп. Внизу горит средневековая австрийская деревня. А знамёна и штандарты с гербами — всё, что осталось от объединённой армии польских и немецких рыцарей. Тогда кто этот полководец, который сейчас слушает музыку старого музыканта? Неужто тот, которого на Киевской Руси назвали безбожным царём Батыгой? А может, передо мной один из лучших военачальников Орды? Человек по кличке «Дающий бурю», вызывающий ураганы ударом своих туменов? Русские летописи называют его Бурундаем.»

Пытаясь ответить на возникшие вопросы, я, никем не видимый, продолжал слушать волшебную музыку. Но вдруг её поток резко оборвался. Я увидел, как снова зашевелились окружающие музыканта люди. Кто-то начал подниматься с земли, некоторые стали бросать в почти догоревший костёр сушняк. И тут я увидел смотрящее на меня лицо старого музыканта. Наши глаза встретились, и я понял, что старик, в отличие от всех других, меня хорошо видит. Несколько мгновений мы с ним изучали друг друга. Потом на лице старика появилась улыбка, а глаза наполнились какой-то непонятной мне радостью. Отвернувшись, он поднял руку и что-то сказал сидевшим рядом с ним воинам. Те сразу же поднялись с мест и что-то крикнули в толпу. В одно мгновенное весь гигантский круг слушателей замер. А старый музыкант, снова повернувшись в мою сторону, ударил по струнам своей бандуры. Несколько секунд я слышал только звук небывалой красоты и силы музыку, а потом раздался его мягкий бархатный голос. Удивительное дело, всё, о чём пел седоголовый певец, я без труда понимал. И не потому, что песня звучала на понятном мне языке, а по какой-то совсем иной причине. Я ловил себя на том, что многие слова мне знакомы, но и совершенно неизвестные слова были мне понятны и доступны. Но несмотря на то, что текст песни являлся для меня таинственным, я всё равно понимал, о чём звучит эта песня, гимн или, возможно, былина? Несколько секунд я находился в растерянности, и тут стал куда-то исчезать военный лагерь. Вместо него открылось бездонное звёздное небо и опять та же самая сила, что привела меня к шатру полководца, понесла моё сознание куда-то ввысь, на этот раз в бездну космоса. Где-то далеко позади растворилась в пространстве планета Земля, а впереди возникло незнакомое мне гигантское голубое Солнце. Недалеко от него я увидел какие-то небесные тела: не то планеты, не то астероиды. Но потом звезда стала удаляться и перед моим взором возникла зеленовато-голубая, неведомая, но в то же время знакомая планета. На фоне звёздного неба, отражая лучи голубой звезды, сверкала её атмосфера, через которую просвечивали очертания огромных островов, а может, материков. Вдруг картина снова стала меняться. Я увидел не голубое, а наше жёлтое Солнце. Оно застыло у самого горизонта. А его косые лучи освещали пейзаж какого-то сказочного города. Но не успел я его как следует рассмотреть, как картина опять изменилась. На этот раз я увидел грандиозную катастрофу: чёрное от туч небо, по которому мечутся тысячи молний, ураган, несущий вырванные с корнями деревья, и надвигающиеся на сушу километровые стены фиолетово-чёрной океанской воды. Потом всё исчезло, и я оказался под толщей этого кошмара. Через секунду опять вспыхнуло Солнце, и я увидел себя стоящим на песчаном берегу реки, а рядом со мной вытащенный на берег деревянный корабль странного вида. Поодаль стояли такие же корабли, они все были на берегу, и их было много. И тут до моего слуха опять долетел еле слышный голос старого певца. Голос пел о просторах великой степи, о лесах и реках, о бесконечности пространства и о красоте природы. И я снова с высоты птичьего полёта увидел ту же картину, с которой начался мой удивительный сон. Вдруг мои глаза сами по себе открылись.

Загадочный сон кончился, но он врезался в мою память до мелочей. Находясь под впечатлением увиденного, я сел на кровати и прислушался. В избе уже проснулись. Где-то слышался приглушённый разговор. Кто-то тихими шагами прошёл на кухню. Я зажег керосинку и стал быстро одеваться. Хотелось поскорее рассказать о своём сне либо Добрану Гле- бычу, либо его жене Ярославе. И вообще, было ли это сном? Уж очень яркие картины! А песня старого Баяна? Она до сих пор звучала не только в ушах, но и в каждой моей клетке.

«Может, это и был тот самый легендарный Баян, — пришла в голову смелая мысль. — Хотя нет. Настоящий Баян жил во времена Германариха, короля готов. Это V век, а мне удалось побывать в ХШ-ом. Я был почти одет, когда в комнату вошёл Добран Глебыч.

— Э..э, да ты, я вижу, уже собрался, — посмотрел он на меня.

— А как же массаж? Он тебе нужен вместо зарядки. Давай-ка снимай рубаху и на живот. Мне нужны твои плечи и спина. С конечностями вроде бы всё в порядке.

Пришлось повиноваться. Я сбросил верхнюю одежду и, упав на живот, стал рассказывать старейшине свой сон. Услышав, что я увидел, Добран Глебыч на несколько секунд задумался, потом просто сказал:

— В этой жизни ты спал, а твоя душа побывала в совершенно ином времени. То, что тебе показали, не астрал. Это была реальность, потому она так и врезалась в твоё сознание.

— А зачем мне показали прошлое, как ты считаешь?

— Может, ты, сам того не понимая, дал такую установку своему подсознанию? О чём ты думал перед сном?

— О современных ведических песнях. О поэзии, которая рождается в подсознании поэтов, и которую они понять не в состоянии. О том, как со всем этим материалом работает Свет- лена?

— Ну вот я оказался прав, — разминая мой позвоночник, пробасил помор.

— Не улавливаю связи.

— Не улавливаешь, потому что ничего пока не понял. Судя по видению, ты слышал гимн матери — сырой земле, аналог современного «Малинового звона».

— Что? Какого ещё звона?! — не понял я.

— Обыкновенного, который исполняется Дмитрием Гна- тюком. Ты что, не слышал этой песни-гимна?

— Слышал, но не пойму, что ты мне хочешь сказать?

— Но если ты знаешь эту замечательную ведическую песню современности, то вспомни, о чём она? — размяв мне спину, уселся на стул Добран Глебыч.

— О голосах растений, — начал было я вспоминать.

— О связи души человека нашего русского с нашей русской природой. Помнишь:

Это средь русских равнин

Вспыхнули гроздья рябин,

Это в родимой глуши

Что-то коснулось души...

Я сел на кровать и в недоумении уставился на старейшину.

— Что на меня так смотришь? Тебе об этой же связи пел в твоём путешествии во времени и неизвестный певец. Разве не так?

— Так, — согласился я. — Но потом картины поменялись.

— Так же, как и в песне «Малиновый звон», — невозмутимо продолжил помор. — Как там дальше вспомни:

Этот малиновый звон От материнских окон,

От той высокой звезды,

Да от минувшей беды...

Как ты думаешь, о какой звезде говорится в песне?

— Неужели о метрополии, о великих Стожарах?!

— И о катастрофе, которую тебе показали в твоём путешествии. Ты думаешь, что в песне слова о «далёкой звезде и о минувшей беде» просто так, для красоты? Что в словах нет смысла? Стихи её родились в подсознании поэта. Он не понял, что написал, но написал правильно. В своём путешествии ты услышал такой же гимн, такое же признание в любви к своей земле, но наполненное вполне осмысленной информацией. Песня тебе рассказала о стародавнем прошлом людей нашей расы. То же самое написал и современный поэт. Написал, не зная ничего... о прошлом, но не ошибся. Потому что доверился своему подсознанию. Помнишь последний куплет современного гимна?

Пыльный затеплится шлях,

Где мы бродили в полях,

Где на заре,

Как сквозь сон,

Слышен малиновый звон...

О чём это? О бесконечной арийской степи. О земле ассов, где сохранился после «великой беды» наш народ.

— Ты рассказал мне невероятное, — признался я. — Без тебя бы я не догадался...

— Догадался бы, но не сразу, а через какое-то время, — поднялся со своего места Добран Глебыч.

— А знаешь ты ещё подобные песни? Такого же ведического смысла? — спросил я его.

— И ты их знаешь не хуже меня.

— Я?

— Да, да, ты!

— Какие же? Посмотрел я на старейшину-князя с недоверием.

— Например, «Зима». Её когда-то пел замечательный певец Эдуард Хиль. Вспоминай:

У леса на опушке

Жила зима в избушке.

Она снежки солила

В берёзовой кадушке...

Это чисто ведическая песня. Почти гимн Зиме-Зимушке. А сколько песен про деда Мороза? А народных сколько? Их уйма, просто ведические песни поют, слушают, но над их смыслом не задумываются.

Когда мы вышли из комнаты, Добран Глебыч обернулся и спросил:

— Ты видел когда-нибудь фильм «Идущие за горизонт»?

— Видел, — кивнул я.

— Тогда давай вспомним, на каком фоне разворачиваются события в фильме.

— Идёт поиск розовой чайки... двумя исследователями...

— Да, да, розовой чайки, единственной птицы, которая осталась верна нашей погибшей в волнах океана прародине,

— вздохнул Добран Глебыч. — Только она одна осенью летит не на юг, а на север. Но я не о чайке. А о песне. В фильме звучит песня. Помнишь её слова?

— Нет, — признался я. — Помню только тревожный мотив.

— Так я тебе их напомню, — остановился старейшина. — Слушай:

Велик океан и Земля велика,

Надо бы всё пройти.

Большая Медведица издалека

Желает тебе пути.

А где-то там скатилась звезда,

Как будто слеза с лица.

И к детям твоим пришла беда,

Большая Медведица.

Наляжем, друг, на вёсла свои!

Волна пощадит гребца.

Большая Медведица, благослови!

Большая Медведица!

Ты понял, о чём говорится в песне?

— Понял, только сейчас дошло. О гибели прародины белой расы.

— Докажи! — посмотрел мне в глаза помор.

И я увидел в них дрожащую не то слезу, не то искорку.

— А что тут доказывать? — улыбнулся я ему. — Кто дети Большой медведицы? Это ведь мы, русичи. Медведь всегда был нашим тотемом. Мы — дети звёзд. Кстати, в ведах есть упоминание, что часть белой расы пришла на Землю с одного из Солнц созвездия Большой Медведицы.

— Верно! — обнял меня за плечо старейшина. — Ты прав, пойдём! Нас, наверное, заждались.

 

 

Эзотерические центры

П

осле завтрака, несмотря на протест Добрана Глебыча, я отправился помогать ему по хозяйству. Через час, помывшись и переодевшись, я пришёл в «аудиторию». Так мне пришло в голову назвать библиотеку старейшины. Женщины что-то готовили на кухне и, поджидая их, я опять взялся за изучение петрографической веды.

«Интересно, — думал я. — Сколько таких вот рисунчатых писем отправили древние цивилизации в будущее? Их сотни тысяч. Но современная наука такие письмена упорно не замечает. А если и занимается подобием изучения, то крайне однобоко. Все рисунчатые письмена у неё связаны с древней примитивной охотничьей магией или погребениями предков. На самом деле такая письменность, по мнению историков с прогрессивными взглядами, несёт в себе совсем иной смысл. Вопрос: какой? Как говорил незабвенный дядя Ёша, рисунчатое письмо легко читается. Просто надо немного над ним подумать. И найти начало. Потом всё пойдёт по накатанной. Наверное, этот принцип и применили местные дешифровщики».

От размышлений меня оторвала впорхнувшая в библиотеку подобно райской птице Светлена, одетая в домашний сарафан.

— Ты слышал когда-нибудь легенды о чуди? — тут же задала мне она свой вопрос.

— Слышал! -любуясь девушкой, оторвал я взгляд от альбома.

— Тогда ответь мне, — пододвинула Светлена к моему столу скамейку. — Кто автор всех этих мифов о чуди?

— Откуда же мне знать? Спроси что-нибудь полегче.

— А ты не догадываешься? — прищурила она свои глаза- озёра.

— Неужели вы сами?! — удивился я.

— Да, мы. Чтобы запутать тех, кому мешаем.

— Кому вы, живущие на краю земли, можете мешать? Я что-то не понимаю.

— Мы та видимая часть хранителей древнего знания, а точнее, ядро всех трёх высших сословий, которое представляет собой базис движения к возрождению. Что-то вроде искры, из которой когда-нибудь, как сказал поэт, возродится пламя. Чтобы жить в будущем, нам надо было умереть. И мы создали мифы о своей смерти.

— Придумали, что ушли под землю и тому подобное? — отложил в сторону я альбом с письменами.

— Да, именно так! — улыбнулась красавица.

— Ну, хорошо, — посмотрел я на неё. — А кто в Сибири придумал мифы? В Западной о том, что легендарные квели погребли сами себя... В Сибири Восточной, что нгомэндри ушли под землю.

— Заметь, так же, как и чудь белоглазая, — подняла девушка свой пальчик.

— Да, похоже, — согласился я с ней.

— Тогда возьми и подумай, о чём это говорит?

— По логике, что мифы о гибели чуди и исчезновение белых потомков древней расы Сибири имеют общее происхождение.

— Совершенно верно! Общее происхождение и предания! Сложены и те, и другие были в одно и то же время, — кивнула своей изящной головкой Светлена.

— Тогда ответь мне, кем они были сложены? Неужели здесь, на Мезене, Двине и Печоре, а потом каким-то образом попали на Урал?

— У тебя неверная постановка вопроса, Гера, — глаза Светлены вдруг стали грустными. — Ты и так знаешь, кто сложил мифы о гибели или уходе чуди под землю. Я тебе даже дала подсказку, что всё это произошло в одно время. Но ты не обратил на неё никакого внимания.